Страница 36 из 80
он думал совсем о другом и был пьян. Я несколько раз сказала ему об этом, осыпая его
бранью, но он нисколько не отрезвел; для меня было просто наказанием, быть
проникнутой счастьем, опираясь на его руку, и одновременно чувствовать себя в
глупейшем положении, когда его рука ласкает мою руку”. (Неизданное, запись от 3 апреля
1877 года.)
Что обыкновенно следует в таком случае, когда молодые одни и мужчина пьян настолько, чтобы забыть приличия. Он недвусмысленно предлагает ей переспать с ним, а потом...
вместе умереть. Второе, разумеется, слова, романтический флер, десерт. Второе нужно для
первого. Главное, первое. Попытка - не пытка, а вдруг - обломится? Она делает вид, что не
поняла его.
Однако пьяные ласки становятся все настойчивей, тогда Мария удаляется, а потом,
уединившись в комнате, слышит, как за стеной разговаривают Мелиссано и Лардерель.
Мелиссано хочет подробностей. Лардерель честно признается, что целовал ей только руку.
Мелиссано смеется и удивляется его нерасторопности. Ее принимают за кокотку.
Они возвращаются в Неаполь и недалекая ее мать всем рассказывает, как чудно они
повеселились в Сорренто, давая еще один повод для сплетен. Слухи об их похождениях
долетают даже до Ниццы, где мается в одиночестве госпожа Романова. Она шлет им
взволнованное письмо, не стесняясь в выражениях:
“Уезжайте из Неаполя, лучше, чтобы она прекратила видеться с ним. Господи, какое
несчастье! Конечно, всё кончается только страданием, когда, как вы, копаются в говне”.
(Запись от 19 апреля 1977 года.)
Последняя фраза при публикации естественно была исключена.
Но еще до ее письма случается знаменательное событие. В их гостинице остановился
прусский принц и к нему прибывает с визитом король Италии Виктор-Эммануил II,
мужик, с огромными усищами вздернутыми вверх, с гладко зачесанными назад темными
волосами, с длинной бородой, даже не клинышком, а клином, и надутой нижней
челюстью, как у бульдога. Муся караулит приехавшего короля на парадной лестнице в
гостинице и, нарушая все церемонии, сама первой заговаривает с ним.
Бородатый бульдог милостиво выслушивает ее лепетание, обеими лапищами пожимает ей
левую руку, и уходит, бормоча: “ Bella ragazza! Красивая девушка!”.
“Теперь я буду носить перчатки целую неделю. Я и пишу так оттого, что я в перчатках”, -
тут же записывает красивая девушка в свой интимный дневник, вероятно, не очень
красивым почерком.
Наконец-то сбылось! Она говорила с королем, признаваясь ему, что будет всю жизнь
гордиться тем, что с ней говорил лучший и любезнейший из королей, и польщенный, как
ей сначала кажется, король присылает к ней адъютанта, узнав, что мать якобы наказала ее
за несдержанность и нарушение приличий. На самом деле, король тоже воспринял ее
обращение в определенном смысле и поэтому адъютант просил для короля визитную
карточку матери лишь для того, чтобы он имел возможность посетить дочь, но которую
Мария предусмотрительно не дала, о чем в напечатанном дневнике не упоминается.
Видимо, и она, и позднее публикаторы, пытались скрыть двусмысленность ситуации.
Известно, что присланный Виктором-Эммануилом II адъютант был секретарем,
отвечающим за секретную переписку Его Величества. Как всяких мужчин, королей и
императоров всегда влекло на невинных девушек. Почему бы и нет, если товар сам
просится в руки и ни за что отвечать не надо. Особенно этим (снятием проб, проведением
дефлорации) славился наш император Николай I, о чем не преминул написать диссидент
граф Лев Николаевич Толстой в “Хаджи-Мурате”
Однако в знакомстве с королем был и положительный момент. Вскоре на одном обеде, где
было 130 персон, король не раз во всеуслышание повторил про Марию, что она
замечательно красива. В результате Башкирцевы стали чаще получать приглашения от
местной аристократии на вечера, праздники и балы. Муся теперь постоянно окружена
золотой молодежью Рима, которая наперебой ухаживает за ней. Мелисано, Мелито и
Альматура крадут ландыши из ее веера на одном из праздников и вставляют цветы в свои
бутоньерки. На вечере, который устроили сами Башкирцевы, все зажигательно пляшут
тарантеллу.
Однако Лардерель после поездки в Сорренто ее остерегается. Он зашел только раз, чтобы
объясниться. Он сказал, что не может ухаживать за ней, как за замужней женщиной, что за
барышнями ухаживают только в благородных целях, а он связан уже обязательствами
отцовства.
- Неужели я произвожу впечатление особы, которая изо всех сил старается выйти за вас
замуж?!
Он приближается к ней, просит ее о милости - только поцеловать ее руку.
“ ...чтобы подойти к нему ближе, коснуться его рук, его груди, чтобы почувствовать его
дыхание на моем лице, я сделала вид, что защищаюсь. Он поцеловал одну руку, потом
другую. Я закрыла глаза от счастья и горя. Это был поцелуй утешения, и то мгновение, что
он длился, показалось мне вечностью; я с восторгом ощущала быстрое, как молния,
приближение его губ, а потом трепетала, предчувствуя столь же быстрое их отдаление.
Два вежливых поцелуя, по одному на каждую руку.” (Неизданное, запись от 8 апреля 1877
года.)
После этого объяснения он уже в открытую на катке волочится за какой-то сорокалетней
маркизой. Представляете себе, тогда были модны скеттинги, крытые катки, освещенные
большими люстрами, на которых вечерами избранная публика в бальных платьях и фраках
каталась на роликовых коньках. Видимо, катаясь неподалеку от вероломного графа, Муся, одетая как всегда в белое платье, приходила в отчаянье от его неверности, и грациозно
заламывала красивые, чуть пухлые белые руки в белых перчатках.
Мать с Диной пытаются вечерами обсуждать с ней ее амурные дела, но она только рыдает, а рядом у постели в пандан рыдает ее неутешная мать, простирая к ней длани.
Ночью Башкирцева тайком выходит на балкон в открытом платье, надеясь смертельно
простудиться, и стоит там, пока не начинает дрожать от холода. Но не простужается и не
умирает.
По совету матери она старается выглядеть веселой, но не удерживается от мести и
посылает, как ей кажется, мстительное и ядовитое, а на самом деле, глупейшее письмо
графу Лардерелю:
“Чтобы убедить Вас в своих абсолютно чистых намерениях, Вам будет сказано, в чем
обычно не признаются, а именно, что брак состоится только с человеком, имеющим
известное имя, большое состояние, высокое положение и, главное, устойчивую
репутацию, потому что мы честолюбивы и расчетливы, тем более, что большинство
сходится во мнении, что мы не дурны собой, и все знают, что мы благородны и не бедны”.
Для своих же родственников и служанки Розалии она пускает в ход версию, что якобы
граф предлагал ей руку и сердце, если она согласится удочерить его дочку от танцовщицы.
Испробовав все способы вернуть к себе Лардереля и, ничего не добившись, она покидает
Неаполь, уже успокоившаяся, казалось бы, даже мудрая, ведь это не первое поражение и
не последнее в ее охоте за великосветскими женихами.
Она понимает, что на этом поприще ее преследуют неудачи и хочет, как теперь сказали бы, переключиться.
Дневник испещрен возгласами, что скоро ей восемнадцать лет. Публикаторы дневника
такие путаники, что не выдерживают своего собственного летоисчисления. По их версии, ей скоро исполнится только семнадцать, а на самом деле скоро будет уже девятнадцать.
“ Мои незрелые таланты, мои надежды, мои привычки, мои капризы сделаются смешными
в девятнадцать лет. Начинать живопись в девятнадцать лет, стремясь все делать раньше и
лучше других!
Некоторые обманывают других, я же обманула себя”. (Запись от 29 августа 1877 года.) И все же, несмотря на сомнения: