Страница 32 из 80
денег. Ей кажется, что дядя обманывает ее и мать. Дядя, однако, легко выдает все
документы и сверх того двадцать тысяч франков, чтобы она могла послать деньги в Ниц-
цу. Естественно, после этого отзывы ее о дяде самые восторженные. Но дядя не так прост.
Через несколько лет она напишет о нем: “продувная бестия”.
Колетт Конье на основании нескольких маловразумительных записей делает за-ключение, что отец ее питает к Марии чувства совсем не отеческие, о чем ее осторожно пытается
предупредить дядя Александр, но сама же не знает, как быть с явным противо-речием в
его словах, поскольку он же со своей супругой Надин уговаривают Марию, что-бы она
сделала все и забрала с собой в Италию Константина Башкирцева.
Вот как об этом написано в неизданной части дневника:
“Он (дядя Александр - авт.) говорит мне, что я совершаю ошибку, оставаясь в Гав-ронцах, что мое пребывание здесь только обесчестит меня, что от сестер моего отца мож-но
ожидать всего, что они способны даже подсыпать снотворного, как в романах месье
Ксавье де Монтепена, и, наконец, что Паша распространяет слухи, будто я вела себя с ним
многообещающе, и потом еще говорят, что отец ухаживает за мной, только он сказал это
по-другому”. ( Неизданное, 23 октября 1876 года,)
По-другому, это как? Волочится? Мы не знаем. И делать умозаключения на осно-вании ее
записей, пусть и очень откровенных, мы не можем, потому что в основе всех ее чувств
всегда лежит сильное преувеличение. Кроме того, я не располагаю полным текстом ее
дневниковых записей, а делать на основании вырванных из контекста отрывков какие-
либо умозаключения я не могу. Так что вопрос о том, переходил ли в своих ухаживаниях
ее отец границы приличий и был ли у него к собственной дочери сексуальный интерес, оставим нерешенным. Вполне резонно предположить, что такой интерес мог быть и у са-
мой Марии Башкирцевой к отцу: ведь не зря она предложила ему игру считать его стар-
шим братом и называть Константином.
Так или иначе, они с отцом в один прекрасный день, когда в России уже наступила зима, выпал снег, и при выездах сменили кареты на сани, собрались, наконец, за границу.
Провожал их печальный Паша, не спуская с нее влюбленных глаз. Будучи центром
внимания, она не удержалась, чтобы не сделать прилюдно выговор своей гувернантке
Амалии. Все более и более распаляясь, она отчитывала ее на языке Данте. Паша стоял в
стороне, и все смотрел на нее с печалью. Ей искренне было жаль этого милого и благо-
родного человека. Они вошли в вагон, и Паша поднялся за ними. Вокруг нее толпились
отец, дядя, брат. “Пустите меня, пустите проститься с ней”, - умолял Паша - его пропусти-
ли. Поезд тронулся, а он никак не хотел сходить на перрон, целую ей руку. Впервые, по
русскому обычаю, она даже поцеловала его в щеку. Наконец он спрыгнул и побежал ря-
дом, как верная и преданная собака. Ей было жаль его бросать. Прямая душа, золотое
сердце. Но что делать?! Такие, как он, таким, как она, никогда не были нужны.
Глава десятая
ПОЛТАВА-ВЕНА-ПАРИЖ-НИЦЦА-САН-РЕМО-РИМ-НИЦЦА
И вот, наконец, они в Париже с отцом. Муся волнуется, как пройдет его встреча с матерью.
Останавливаются в гостинице “Grand-Hotel”, находят там депешу от матери, а к вечеру
появляется и она сама с Диной. “Произошло несколько неловкостей, - замечает Муся, - но
ничего особенно тревожного”. Так в напечатанном дневнике, на деле же она записывает:
“... распущенный, сухой, бесчувственный человек перед больной, возмущенной
женщиной. Она не могла удержаться от упреков, а он видел в них только оскорбление. А я
- между ними!” (Неизданное, 18 ноября 1876 года.)
Итак, встреча супругов через несколько лет начинается с упреков. По мнению матери, отец
сорвал брак дочери с Грицем Милорадовичем. По мнению отца, это она сорвала брак
более предпочтительный, с Пашей Горпитченко. Муся между двух огней, но все-таки
пытается найти пути к примирению родителей. Начинаются совместные поездки в Оперу
на “Прекрасную Елену” и “Поля и Виргинию”, мучительные часы в дорогих, но
маленьких и неудобных, ложах французских театров.
Их ждет завтрак у мадам Музэй с депутатом Полем Гранье де Кассаньяком. Поль
предлагает им билеты на спектакль в la Chambre, так называют палату депутатов. Весь
Париж бывает на этих “спектаклях”.
Еще при парламентской монархии палата депутатов сделалась модным местом и таким
являлась на протяжении всего девятнадцатого столетия. Зал в Бурбонском дворце Версаля, где помещались сами депутаты, был окружен трибунами, куда имели доступ при монархии
принцы и принцессы крови, бывшие депутаты, члены дипломатического корпуса, члены
палаты пэров, журналисты и остальная публика, в основном, приглашенная самими
депутатами. При республике категории гостей не менялись, разве прибавилось буржуазии.
Популярность этих зрелищ в Париже была так велика, что попасть туда мог далеко не
каждый, даже из высшего общества. Депутат мог получить только один пригласительный
билет в неделю. Однако он не мог вручить свой билет даме, поскольку дама не смогла бы
присутствовать на заседании в одиночестве, так что депутаты делились друг с другом
билетами, накапливая их, чтобы иметь возможность разом пригласить нужных людей.
Дамы ездили в парламент целыми кружками, в какие-то судьбоносные моменты,
случалось, что дамы вскакивали на скамейки и размахивали зонтиками, таким образом
выражая свое возмущение или поддержку. А когда в зале появлялась какая-нибудь
знаменитая актриса, то взоры отвращались от трибуны с оратором и обращались к ней.
Естественно, как и в театре, в палате депутатов все пользовались биноклями.
Уже упоминавшаяся нами Дельфина де Жирарден, ехидничала, рассуждая о том, что же
все-таки движет дамами света, когда они едут на заседание палаты депутатов. Интерес к
политике? Желание поддержать друзей? Позлословить о врагах? Причины, как она
считает, те же, что и для поездки в Оперу или Итальянский театр - других посмотреть и
себя показать. Кстати, парламентские знаменитости были знамениты ничуть не меньше, чем театральные. Кроме литературных способностей, которыми они обладали, они
воспитывали в себе и ораторские данные. Некоторые брали у известных актеров уроки
актерского мастерства. Некоторые, напротив, достигали таких высот, что на них
специально ездили смотреть популярные актеры. А уж принадлежность к литературе до
сих пор считается обязательной чертой французского депутата. Депутат без написанного
романа вроде, как и не депутат. Кто не имеет литературных талантов, тот нанимает себе
литературного “негра” и непременно к выборам выпускает с его помощью небольшой
исторический романчик.
Огюст Барбье вспоминал слова, которые он слышал как-то на обеде от известного
политика Тьера. Тот говорил, что в начале своей карьеры допускал грубейшую ошибку и
заучивал свои речи наизусть, но от любой неожиданности он сразу мог потерять нить
своих рассуждений: “Однако стоило мне понять, что политическая речь - не что иное, как
беседа на деловые темы, и что на парламентской трибуне нужно держаться точно так же, как и в салоне, как я начал выражать свои мысли удивительно свободно. Я по-прежнему
обдумываю свои речи заранее, но уже не учу их наизусть и, главное, не ставлю перед
собой цели быть красноречивым”.
Вот как описывает один из журналистов выступление депутата:
“Делая тысячу цветистых отступлений, он ведет за собой очарованную аудиторию по
тысяче окольных путей... Депутаты забывают о том, зачем, собственно, они собрались..., но внезапно оратор останавливается, прерывает начатую фразу, возвращается назад,
словно осознав, что ради удовольствия изменил своему долгу, окликает министра, только