Страница 18 из 80
четыре и шестнадцать, мы красивы, нам весело. Чего же еще? Я подозреваю у этого суще-
ства дурные мысли, он хочет заставить меня сказать, что я люблю его, а затем отойти от
меня. Я не доставлю ему этой радости.” (Неизданное, запись от 11 июля 1875 года.) И в то же время постоянные мысли о мужчине, как о телесном, а не духовном объ-екте:
“Я хотела танцевать, чтобы... чтобы... очень трудно произнести, чтобы коснуться
мужчины.” (Неизданное, запись от 29 октября 1875.)
И, наконец, у нее прорываются такие слова, что прозорливый читатель может дога-даться, о чем она на самом деле думает:
“Если бы я была мужчиной, а он - женщиной, я бы избавилась от этого каприза, и я
уверена, что очень скоро он бы мне надоел, но я - женщина, барышня. И не имея возмож-
ности поступить, как мужчина, я называю этот каприз словом, которое ему мало подхо-
дит, я называю его любовью. Каждый поступает, как может”. (Неизданное, запись от 3
ноября 1875 года. Менее чем через месяц, ей исполнится семнадцать лет.)
А пока Одиффре, по ее мнению, обращается с женщинами так, как она хотела об-ращаться
с мужчинами. Она думает о Джойе, и эта содержанка привлекает ее своими ма-нерами и
свободным обращением с мужчинами. Она хотела бы быть такою же свободной, ведь на ее
глазах итальянка покорила двоих мужчин, герцога Гамильтона и Эмиля д’Одиффре,
которые для нее оказались недоступны.
“Мужчина может себе позволить все, а потом он женится, и все считают это вполне
естественным. Но если женщина осмеливается сделать какой-нибудь пустяк, я уж не гово-
рю, чтобы всё, на нее начинают нападать. Но почему так? Потому что, скажут мне, ты еще
ребенок и ничего не понимаешь, у мужчин это..., а у женщин это... совсем по-другому. Я
это прекрасно понимаю, могут быть дети, но часто их и не бывает, есть только... Мужчина
- эгоист, он разбрасывается во все стороны, а потом берет женщину целиком и хочет, что-
бы она удовлетворилась его остатками, чтобы любила его изношенный остов, его испор-
ченный характер, его усталое лицо!.. Я не осуждаю плотские удовольствия, но нужно, что-
бы все было прилично, чтобы “ели только, когда голодны...” А они считают самок женщи-
нами, говорят с ними, проводят время у них, а те обманывают их, издеваются над ними, жалкие мужчины... Как? Они не переносят, если у их жен появляются кавалеры, а сами
совершенно спокойно говорят о любовниках своих любовниц!” (Неизданное, запись от 27
сентября 1875 года.)
Она, конечно, противоречит сама себе; еще совсем недавно она мечтала, чтобы именно
поживший мужчина стал ее мужем и другого она себе не представляла, но сейчас она
повзрослела, она уже думает о равноправии женщины, о равноправии полов, в чем
значительно опережает свое время, она возмущается тем, что женщине не позволено все
то, что позволено мужчине. Она вообще на протяжении всей своей короткой жизни будет
много думать об этом, и добиваться этого равноправия в жизни, в искусстве.
Она прогуливается с Одиффре по набережным Ниццы и ей нравится, когда прохо-жие
разглядывают их. Безусловно, в прогулках их сопровождают мать и тетя. В дневнике она
называет его “Удивительным” и записывает их несколько абсурдистские диалоги:
“Удивительный, но глупый Эмиль д’Одиффре и белокурая или русая мадемуазель
Башкирцева встретились на вилле “Ля Тур”.
- Милый ангел, абрикосы зреют, - сказал Одиффре.
- Неужели ты думаешь, что забавляешь меня, - ответила ему мадемуазель Башкир-цева.
После этого было пролито много слез, а свет сказал: какие глупцы!” ( Неизданное, запись
от 22 июня 1875 года.)
В это же время у Марии обостряется уже начавшая ее подтачивать болезнь, чахот-ка. Но
пока ее так не называют. Башкирцева пока только боится ее, боится произнести имя этой
болезни, хотя и харкает кровью. Она бледна и, чтобы улучшить цвет лица, пьет по
рекомендации врачей фосфат железа и красное вино, ест мясо с кровью.
Зимой у нее пропадает ее чарующий голос. Врачи говорят, что виной тому ларин-гит. Всю
зиму она не могла взять ни одной ноты, ей казалось, что она потеряла голос на-совсем, но
к лету он возвратился.
“Всю эту зиму я не могла взять ни одной ноты; я была в отчаянии, мне казалось, что я
потеряла голос, и я молчала и краснела, когда мне говорили о нем; теперь он воз-
вращается, мой голос, мое сокровище, мое богатство! .. Какое счастье!.. Какое удовольст-
вие хорошо петь! Сознаешь себя всемогущей, сознаешь себя царицей! Чувствуешь себя
счастливой благодаря своему собственному достоинству. Это не гордость, которую дает
золото или титул. Становишься более чем женщиной, чувствуешь себя бессмертной. От-
рываешься от земли и несешься на небо! И все эти люди, которые следят за движением
ваших губ, которые слушают ваше пение, как божественный голос, которые наэлектризо-
ваны, взволнованы, восхищены!.. Вы владеете всеми ими! После настоящего царства - это
первое, чего следует искать”. (Запись от 24 июня 1874 года. На самом деле от 24 июня
1875 года.)
Вокруг их семейства снова разгорается скандал: Жорж Бабанин осужден на месяц тюрьмы
за пьянку и избиение в поезде на Монте-Карло “дамы”, с которой он жил, кроме того он
должен заплатить этой даме штраф в сто франков. На суде Жорж предстал в ком-пании с
вором кормов и содержателем незаконного игорного дома, о чем писали местные газеты.
Надежды Муси и ее семьи не сбываются, знакомство с Одиффре не дает им доступа в
общество Ниццы. На открытие своей новой виллы Эмиль приглашает Марию и ее род-
ственников, но они не находят там никакого светского общества, ни мадам Говард, ни
мадам Клапка, ни мадам Периго, ни графини Моннье де ля Сизеранн, никого из указателя
барона Нерво; с ними веселятся лишь холостяки с вульгарными физиономиями и плоски-
ми шутками, компания которых подошла бы скорее дяде Жоржу с его шлюхами.
У Марии появляется желание хоть чем-то отомстить Одиффре за то, что он не оп-равдал ее
надежд. Она начинает писать ему анонимные письма, содержание которых мы не знаем, иногда она излагает их в стихах сомнительного вкуса, она пишет письма не только ему, но
и его отцу. Дальше больше, она пишет послание Александру Дюма, расска-зывая историю
семьи Одиффре с просьбой, чтобы он написал о них роман. Разумеется,
разоблачительный. Дюма, как и многие писатели впоследствии, которым она писала, ей не
отвечает. Тогда она решает сама написать этот роман, лелея мечту, что он произведет шум
в обществе, но другие дела и заботы отвлекают ее от этого замысла.
Семья Эмиля д’Одиффре, вероятно, догадывается, кто закидывает их анонимками, и
сестра Эмиля в свою очередь распространяет слухи о процессе, который ведет госпожа
Романова. Хочется бежать от этой жизни, надоело делать глупости, от которых самой ста-
новится стыдно. Она на грани нервного срыва и обращается к Богу с негодованием.
Чтобы хоть как-нибудь отвлечь ее, тетя закладывает свои бриллианты в Монте-Карло и
едет с ней сначала в Париж, а потом во Флоренцию на празднование четырехсот-летия
Микеланджело. Они прибывают туда в первый день торжеств, как отмечает сама Мария в
дневнике. Башкирцева читает программу этих торжеств, предполагается много различных
собраний, концертов, иллюминаций, бал в казино, прежнем дворце Боргезе, хочется
посетить все.
Это первая, но далеко не последняя, ее поездка в Италию. В то время существует большая
традиция посещения Италии, которой придерживаются и Башкирцевы. В Италии подолгу
живали многие русские аристократы, художники и писатели. Достаточно вспом-нить
имена писателя Николая Васильевича Гоголя и художника Александра Андреевича
Иванова. Художники, окончившие с золотой медалью Академию, награждались двухлет-