Страница 80 из 84
И еще вот что я хочу сказать. Мы не можем управлять погодой, но
подладиться под нее можем, с некоторой степенью риска, конечно. Можем
подладиться к погодным условиям, составляющим климат местности, не только
сроками сева, но и структурой посевных площадей. Чем она рациональнее, тем
меньше мы будем зависимы от погоды...
Однако нам, гордым людям, не хочется подлаживаться. Нам управлять погодой
хочется. И когда-нибудь, познав законы природы, мы научимся этому, — такова
давняя мечта земледельца. Однажды я высказал ее Мальцеву.
— Может, и научимся. Только не знаю, сумеем ли управлять как следует, на
великую пользу себе и природе, — ответил Мальцев задумчиво, глядя на
сложенные на коленях руки. — Ведь сейчас, когда мы говорим про управление
погодой, то имеем в виду интересы одного сельского хозяйства. Но когда
научимся это делать, то неминуемы будут споры и согласования между самыми
разными ведомствами. Возьмем простейший пример: на время проведения тех же
летних Олимпийских игр и зрители, и спортсмены, и другие заинтересованные
стороны захотят иметь сухую безоблачную погоду, а в это время хлебная нива,
луга и пастбища нуждаются в хороших дождях. И я не уверен, что земледелец в
этом споре сторон одержит верх. Словом, все будет, как и сегодня: крестьянин
радуется летнему дождю — дождь урожай поит живительной влагой, а горожанин
клянет этот самый живительный для нивы дождь — он нарушает все его планы, с
берега реки прогнал или с лесной ягодной поляны. Сейчас мы миримся с этим,
вынуждены приспосабливаться к погоде, а когда управление окажется в наших
руках, каждый потребует учитывать и его интересы...
Потом я раскрыл «Письма из деревни» Энгельгардта и среди подчеркнутых
Мальцевым строк нашел такое: «Если бы хозяину дать власть над погодой, чтобы
по его мановению шел дождь или делалось вёдро, словом, чтобы в его руках
были все атмосферические изменения, то, я уверен, не найдется хозяина,
который, командуя погодой, сумел бы так все подладить, чтобы у него был
наивысший урожай, наибольший доход. Увлекся бы, например, уборкой сена,
напустил бы безмерно звонкую погоду и в то же время позабыл бы холодком
ударить на какую-нибудь бабочку или муху. Ан у него червяк либо лен, либо
хлеб пожрал бы или скот от язвы подох бы».
На встрече в Тимирязевке Мальцев не мечтал управлять погодой. Он говорил
о том, как лучше подладиться к ней.
Слушали его ученые с интересом. И мне показалось, они слушают человека,
впервые рассказывающего о новой теории земледелия.
Вот я и подумал: а осознали мы всю значимость того, что сделал Мальцев в
агрономической науке? Мы хорошо знаем и часто говорим лишь об одном: он
предложил «не пахать». Нет, он на практике отверг и разрушил теорию
убывающего плодородия, возведенную в закон природы. Говорите, разрушить еще
недостаточно? Он дорогу другим проложил — обосновал закон возрастающего
плодородия почвы и научился управлять им. Сам научился и нас этому учит. И
предупреждает: будущая жизнь на Земле, благополучие человечества во многом
зависят и от того, как нам удастся сохранить почву и умножить ее плодородие.
Движимый этой благороднейшей заботой, он отыскал в природе диалектические
законы и на их основе разработал систему земледелия, при которой растения
сами «работают» над улучшением плодородия используемых человеком земель.
Именно Мальцев явился творцом новой земледельческой истории нашей державы.
А мы говорим: он предложил «не пахать». Приняв эту систему, мало кто
обратил внимание на научную основу — на философию земледелия. А ведь именно
знание объективной диалектики и позволило ему «вывести теорию и практику из
длительного застоя», как о том в один голос говорили четверть века назад.
Об ученом, о его месте в науке, мы часто судим по тому, сколько было у
него учеников, последователей, какую школу он создал. Это ученики напоминают
нам о нем, возвеличивая и дело, и имя ученого, потому что и они, ученики,
получают отраженную славу и от дела, и от имени.
Мальцев не в институте, не в окружении ученых создавал свое учение, а на
колхозном поле, поэтому ни учеников у него нет, ни школы. У него есть
хорошие последователи, которые смело пошли по дороге, проложенной Мальцевым.
Но они, как говорится, и сами с усами. Они, приезжавшие к нему поучиться,
теперь заявляют: «Смешно и досадно, когда в печати утверждают, что мы
повторяем разработки Терентия Мальцева». Думается, не на пользу такие
заявления, такое отречение и забвение того, что сделано Мальцевым во славу
науки нашей и отечества.
Виноваты и мы, писатели, журналисты, кинематографисты. Мы видим в его
жизни пример нравственного служения долгу, земле и призванию. Мы наш идеал в
нем видим. Он — совесть народа нашего. Одно в наших рассказах плохо — не
ученый у нас выступает, а только много повидавший на своем веку хлебороб,
которому конечно же есть что сказать молодежи.
Да, он хлебороб, но и ученый, ученый со славным именем. Он живет не
одними интересами науки. Его, великого российского земледельца, волнует и
нравственная сторона нашего бытия.
Вспоминается мне один разговор, случившийся после посещения сельского
клуба, где «показывали себя» пьяные парни. Признаться, я бы не обратил на
них никакого внимания (где их нет, пьяных), если бы не увидел, как изменился
в лице Терентий Семенович. Наверно, вид чертей не поразил бы так верующего,
как пьянь эта подействовала на Мальцева. Только что он увлеченно говорил о
законах природы, к познанию которых человечество всегда стремилось и будет
стремиться. И вдруг словно споткнулся, сник — пьяных увидел. Они, окончившие
десять классов и имея все возможности тренировать ум свой, ядом его убивают.
— Жалко мне все же тупоголовых людей этих, — признался Мальцев, когда
домой к нему мы вернулись.— Зачем, спрашивается, их десять лет в школе
учили? Так, если не спохватятся вовремя, и свою жизнь впустую проживут,
ничего доброго не сделав, и чужую заедят.
Сказав это, он подошел к книжному шкафу, снял с полки книгу.
— Сейчас прочитаю вам одно хорошее высказывание Энгельса... Вот,
послушайте: «Общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо,
насильственно, разрушительно, пока мы не познали их и не считаемся с ними.
Но раз мы познали их, поняли их действие, направление и влияние, то только
от нас самих зависит подчинять их все более и более нашей воле и с их
помощью достигать наших целей».
— Так вот, — продолжал Мальцев, — когда земледелец действует так, будто
никаких естественных сил природы не существует, когда не считается с ее
законами, то он расплачивается за это не только недобором урожая, но еще и
урон природе наносит, нарушает экологическое равновесие, что оборачивается
многими бедами, порой непредсказуемыми. Наверное, то же самое и в обществе?
Думаю, не надо бы нам делать вид, будто все идет хорошо. Да и нельзя не
считаться с теми явлениями, которые все ощутимее беспокоят общество, а не
только нас с вами. Уклоняться от прямого ответа и действия — значит
позволять этим явлениям разрастаться. Сами посудите: бурьян, сорняк в поле
вреден, но он не делает наши культурные растения сорняком. А всякая дрянь и
пьянь в человеческом обществе может делать такой же дрянью и пьянью вполне
хороших людей. И, к сожалению, делает...
Так что, могу подтвердить, нравственная сторона нашего бытия волнует
Мальцева все сильнее. Волнует, потому что он знает: даже идеальная система
земледелия не даст желаемого эффекта, если исполнять замысел будет пьяный
тракторист.