Страница 28 из 53
15-е ноября.
Осеннее утро. Из маленького замороженного окошечка луч солнца падает на стол, на нары. В землянке прохладно. Дрова в печурке давно погасли. Надо бы разжечь печку, но подняться лень.
Раньше, в мирное время, меня мучила бессонница. Какие только не приходили в голову мысли длинными зимними ночами. От невеселых дум, от житейских тревог я вставала утром усталая, разбитая, с головной болью. А теперь ничего этого нет. Сплю, как только в раннем детстве спят.
В мирное время! В мирное! Неужели существовало когда-то мирное время! То, что тогда было очень важным, сейчас кажется мелким, второстепенным.
А сейчас, когда ты живешь одной жизнью, одной тревогой, одними помыслами со своей страной, со всем народом, живешь на переднем крае своей Родины, твоя личная судьба ясна, твое счастье огромно, твоя жизнь — прекрасна и удивительна, как говорил Маяковский.
Спят хлопцы крепким сном. Слышно только спокойное похрапывание. И вдруг тишина раскололась:
— Ярославцы! Приехали ярославцы! Вставай, братва! Земляки приехали!
Старшина без шапки бежит от землянки к землянке, оповещая о приближении дорогих гостей. Бойцы сразу высыпали из землянок. Чудесное, морозное утро! Высокие, гордые сосны замерли в ожидании.
Объятия. Приветы. Расспросы. Письма.
Это пришла группа ярославцев — партизан. Они у нас в роте отдохнут, получат необходимое обмундирование, боеприпасы и отправятся в немецкий тыл со специальным заданием.
Среди партизан девушки-связистки. Они как на подбор: небольшого роста, крепкие, светлоглазые. Разведчики в восторге: «Девчата мировые! Настоящие ярославочки!»
А вечером в жарко натопленной землянке тесно. Звучат песни. Партизаны запевают новую, еще неизвестную нам, фронтовикам, песню, которая наполняет мое сердце грустью и нежностью:
Разведчики наши, конечно, уже сказали партизанам, что за человек и что за командир наш ротный. Поэтому все они с любопытством смотрят в сторону бойцов и командиров, среди которых сидит наш Докукин, покуривая трубку, освещенный пламенем печки.
Жаль расставаться с земляками и теплой, уютной землянкой, но нам пора «на работу», да и гости утомлены.
17-е ноября.
Боевая наша жизнь продолжается. У нас ежедневные операции. Партизаны готовятся к походу. Я наблюдала такой эпизод.
Партизаны-радисты проводили занятия. Одна из девушек расположилась с рацией под деревом, недалеко от нашей землянки, капитан подкрался к ней и выстрелил из пистолета над самым ее ухом. Девушка спокойно оглянулась.
— А ну-ка, отдайся! — отодвинула она капитана рукой. Сдернула антенну и пошла как ни в чем не бывало.
Говорят, что это один из способов воспитания и подготовки партизан к неожиданности. Метод, как мне кажется, довольно примитивный и рискованный.
Наши ребята вспоминают, что это было любимым занятием нашего бывшего помкомроты Комаренко. Проверяя посты, он проделывал подобные инсценировки. Тихо подкрадывался к часовому и с криком: «Русс, хэнде хох!» или «Русс — капут!» стрелял в воздух.
Однажды Миша Круглов, охраняя деревню Никулино, уютно расположившись в стоге сена, услыхал над своей головой выстрел, а затем крик: «Хэнде хох, рус Иван!» Круглов решил, что это немец, и с криком «А гад!» мгновенно отскочил в сторону, винтовку на боевой взвод…
Секунда — и Украина навсегда потеряла бы «лучшего» гражданина своей республики. С тех пор Комаренко не упражнялся в таких проверках.
18-е ноября.
Сегодня вернулась группа Игнатьичева из немецкого тыла. Голодные, измученные. Анютка их сразу в отдельную землянку, на карантин. Взяла я газеты, письма и потихоньку пробралась к ним в «изолятор». Разведчики лежат худые, как мощи. А Валюшка осунулась, страшно смотреть: под глазами синие круги, шея вытянулась, как у гуся.
Ребята рассказывают, что в Агеевских лесах партизан не оказалось. Здесь все перевернуто вверх дном: землянки разрушены, взорваны. Жители рассказали, что с тяжелыми боями партизаны покинули эти места. Ребята наши долго бродили по лесу, но установить связь с партизанами так и не смогли. А потом начались скитания в поисках перехода немецкой обороны. Продукты подошли к концу.
При выходе из тыла разведчики должны были взять «языка», но около линии обороны противника напоролись на немецкую засаду. Ранен в ногу пулеметчик Отвагин, смертельно ранен Сережа Соловьев. Очень жаль Соловьева. Он бесстрашный разведчик, замечательный, никогда не унывающий товарищ. Увлекается поэзией, даже сам сочинял стихи. Во взводе нашли его дневник. Короткие наивные записи. «Сегодня впервые я узнал женское сердце». Это он поговорил с Валей Лавровой об интимных вещах, и ему показалось, что он узнал женское сердце.
В землянке-изоляторе жарко. Ребята наслаждаются теплом. Лаврова спорит с Внуковым о вдохновении. «Вдохновение, — говорит Внуков, — это какое-то наитие, восторженное чувство». — «Я категорически с тобой не согласна! — кричит Валентина. — Вдохновение — это необычное проявление ума, высокое состояние творческого подъема. Нас, педагогов, считают сухими, черствыми людьми. А я тебе скажу, педагог без вдохновения не имеет права учить, воспитывать детей. Чем трудолюбивее учитель, тем чаще посещает его это прекрасное чувство».
В роте давно уже замечают, что за бесконечными спорами и диспутами Лавровой и Внукова стоит нечто большее.
19-е ноября.
Вчера партизаны покинули наш лагерь. Боеприпасы, медикаменты, продукты они уложили на волокуши (спаренные лыжи) и после короткого прощания, с песней, которую мы уже успели полюбить — «Прощай, любимый город!», — вытянутой цепочкой скрылись за соснами и снежными сугробами.
С ними ушли и несколько наших разведчиков, которые должны провести партизан через линию фронта.
20-е ноября.
Сутки бродили под Брехаловкой. Двенадцать часов пролежали в засаде, но немцы не пришли. При отходе попали под такой артиллерийский огонь, что еле-еле ноги унесли.
Замполит Виноградов (он у нас вместо Полешкина, которого послали на учебу) даже погреться не дает, торопит: «Тебя срочно вызывают в политотдел дивизии. Несколько раз звонили». До штаба дивизии не менее 15 километров, часа полтора ходу на лыжах, а я как волк голодная. Ворчу себе под нос: «Зачем я им понадобилась?»
В политотделе дивизии, в большом, чистом, уютном доме, на высоком стуле со спинкой сидит миловидная машинистка — Шура Самойлова. В новой гимнастерке с белоснежным подворотничком. Ее нежные ручки быстро, быстро постукивают по клавишам пишущей машинки. Между нами происходит диалог:
— Вы не знаете, кто меня вызывал в политотдел?
— Не знаю.
— А где мне найти товарища Морозова?
— Не знаю.
— А подполковника Смирнова? Наверно, он меня вызывал?
— Не знаю.
Ординарец Морозова подает машинистке стакан крепкого, горячего чая, а мне говорит: «Дуйте вы прямо к Смирнову, там сейчас весь политотдел».
У меня аж слюнки потекли. Вот бы стаканчик чайку, такого горячего, крепкого, духовитого!
Я «дую» к Смирнову. У заместителя командира дивизии по политчасти Смирнова полно народу. Шумно, весело. Все стоят в овчинных полушубках и шапках. Подполковник Смирнов, увидев меня, кричит: «А вот и разведка! Аверичева, смотри, кто к нам в дивизию приехал!»
Ко мне подходит невысокого роста военный человек с худым, смуглым лицом, с горящими темными глазами. Он трясет мою руку, обнимает.
— Аверичева! Софья! Да неужели это вы? Вас не узнать, вы совсем другая!..
— Александр Александрович! И вы другой, и вас не узнать!
Передо мной наш ярославский писатель Александр Кузнецов, с которым мы не раз встречались в Ярославле.
— Нет, вас совсем не узнать! — не успокаивается Кузнецов.