Путешествие

  — Добрый день, синьор,— сказал бармен.

  — Добрый день, синьор Пеппино,—сказал Генрик. Ему вдруг стало очень хорошо.

  — У меня был приятель поляк,— сказал синьор Памфилони.— Его звали граф Козловский.

  Бармен поставил перед ними две рюмки коньяку. Они выпили и закусили зелеными оливками. За окном приближался Капри. Уже был виден мол и окна домов в порту.

  — Я хотел бы посмотреть, как мы подъезжаем к Капри,— сказал Генрик.

  — Ничего интересного,— сказал синьор Памфилони.— Налей еще, Пеппино.

  — Пожалуйста,—сказал бармен.—Это не интересно вам, синьор доктор, но синьор Шаляй здесь, наверно, в первый раз.

  — Ах, да, конечно! — воскликнул синьор Памфилони.— Очень хорошо, Пеппино, что ты обратил на это моё внимание. Очень тебе благодарен. Разумеется, сейчас же пойдем на палубу и посмотрим, как пароход будет входить в порт.

  Выпили снова и снова закусили оливками. На этот раз черными. Генрика вдруг охватила детская радость Он любил синьора Памфилони, любил Пеппино и любил Капри.

    — А теперь пойдемте,— сказал синьор  Памфилони. — До свиданья, Пеппино.

  Он протянул ему две красные бумажки.

  — Большое спасибо, синьор. До свиданья, синьор доктор, до свиданья, синьор Шаляй.

  — До свиданья, Пеппино.— Генрик махнул ему рукой.

  Синьор Памфилони взял Генрика под руку, и они вышли на палубу.

  — У меня было много приятелей,— сказал синьор Памфилони,— но вы самый лучший мой приятель. Это Анакапри, а это Капри. Там подальше живу я, но отсюда мой дом заслоняют другие дома, а вон там сфинкс на Сан-Мишеле.

  Пароход медленно входил в порт.

  — Тут все прекрасно,— сказал Генрик.— Когда-то я старался представить себе Капри, и мне казалось, что я заставил свое воображение создать самую прекрасную и самую необыкновенную картину. Но никакое воображение не в состоянии создать такой свет и такую простоту.

  — Возможно,— сказал синьор Памфилони,— но если где-нибудь проживешь почти тридцать лет, то все надоест и станет обыденным. Тут все-таки очень узкие горизонты.

  — Как это так — узкие горизонты?

  — Я говорю в переносном смысле. Люди мелкие и ограниченные. Вы знаете в Польше графов Козловских?

  — Знаю. Два работают вместе со мной.

   Синьор Памфилони открыл рот, но тут же закрыл его. Наверно, хотел спросить, где именно они вместе работают, но был слишком деликатен, чтобы задавать такие вопросы. Теперь он смотрел на Генрика с еще большим восхищением.

  — Всю жизнь я мечтал о большом мире и необыкновенных переживаниях, а обречен жить в этой дыре, среди абсолютного однообразия. Я здешний врач.

  Генрик вдруг вспомнил, что ночью ему снилось что-то очень красивое, что, проснувшись, он долго лежал и думал об этом, но сейчас совершенно не мог вспомнить, что это было. Его охватило какое-то необычное горячее чувство, которое он испытал во сне, но оно исчезло, он не смог удержать его. Он обернулся и посмотрел в сторону Неаполя. Это был уже только темно-голубой, однообразный контур широкого холма.

  — Этот Аксель Маунт был страшный ловкач. Он сделал карьеру на животных, которых терзал и мучил,— сказал синьор Памфилони.— Я слишком люблю людей, и это меня губит. Люди — ужасная дрянь.

  Прибежал матрос и начал отвязывать какой-то канат с такой поспешностью и рвением, как будто произошло что-то неожиданное и ужасное.

  На молу, к которому медленно подходил пароход, прохаживались мужчины в разноцветных рубашках и женщины в ярких юбках. Тут же стояли, сбившись в кучу, элегантные портье в белых пиджаках и круглых шапочках, на которых были написаны названия отелей. Они конкурировали между собой, но разговаривали друг с другом дружественно и галантно, словно представители дипломатического корпуса, которые ожидают на аэродроме приезда выдающегося государственного деятеля. Немцы, в большинстве своем с рюкзаками, приветствовали Капри торжествующими руладами на тирольский манер, американцы же начали фотографировать, что можно было подумать, будто настоящую ценность и значение мир имеет для них только на фотографии.

  — Надолго вы сюда приехали? — спросил синьор Памфилони.

  — Я еще не знаю,— ответил Генрик.— Это зависит от того, как у меня сложатся дела.

  — Ах, значит, вы приехали сюда не в качестве туриста!

  — Не совсем. Не совсем хотя... Генрик вдруг обрадовался — он может громко заявить, что куда-то приезжает с определенными намерениями. Намерениями, которые могут осуществиться или не осуществиться. Ведь он приехал сюда с какой-то целью, с какими-то надеждами. Капри показался ему не только красивым, но даже дружелюбным и знакомым. Он почувствовал себя свободным и уверенным.

  — Я был бы весьма счастлив,— сказал синьор Памфилони,— если бы вы пожелали остановиться у меня. Но не знаю, насколько это для вас удобно, поэтому не смею настаивать. Часто ли вы встречаетесь с графами Козловскими?

  — Ежедневно. Право, я очень вам признателен, но у меня здесь назначено свидание... В отеле «Белиссима»...

  — О, это тут недалеко, немного повыше. Вот та терраса, видите? Выходим. Но прийти ко мне вы должны. От этого я вас не освобождаю.

  Они сошли на мол по трапу, дрожащему, как робкая девушка во время первого танца. Портье выкрикивали названия своих отелей и их особые достоинства, точно краткие заголовки экстренного выпуска. Синьор Памфилони сделал несколько движений рукой, которые должны были избавить Генрика от назойливости портье. Они выкрикивали: «Добрый день, синьор доктор!» — совершенно так же, как названия своих отелей и их особых достоинств.

  На маленькой площади возле мола стоял маленький автобус.

  — Я живу в вилле «Принцесс»—сказал синьор Памфилони, — Улица Санта Агата, семь. Мой дом вам

покажет каждый.

  — Здравствуйте, синьор доктор,— сказал шофер автобуса.

  — О, синьор доктор,— сказал обрадованный кондуктор и помог войти синьору Памфилони. Уже сидя в автобусе, синьор Памфилони схватил руку Генрика и долго пожимал ее.

  — Итак, дорогой друг, я жду вас и уверен, что вы меня не обманете. Мы пережили в этом путешествии необыкновенные вещи, а это по-настоящему соединяет и обязывает.

  Автобус отошел, а Генрик еще с минуту стоял, улыбаясь, и махал рукой, ему было жаль, что синьор Памфилони уехал.

  Отель «Беллиссима» находился в состоянии того непередаваемого беспорядка, какой обычно царит на всех курортах перед началом сезона. Вдобавок ко всему владелец отеля потерял очки, и поэтому в профессиональную учтивость по отношению к Генрику вплетались проклятия по адресу персонала. А так как он боялся, чтобы Генрик не принял это раздражение на свой счет, он каждый раз перед ним жалобно оправдывался. Горничная вытирала заплаканные глаза, парень с блестящими черными волосами суетился — по-видимому, совершенно бесцельно. Время от времени он натыкался на Генрика, и владелец воспринимал это с большим облегчением, так как мог дать волю своему раздражению, защищая пострадавшего клиента. Генрик заметил под стопкой бумаги на стойке краешек тонкой роговой оправы. Он приподнял бумаги, вытащил очки и подал их хозяину. Хозяин издал торжествующий крик и, схватив руку Генрика, долго тряс ее, не в силах ничего произнести от избытка чувств.

  Это был мужчина лет пятидесяти, не толстый, но кругленький, производивший впечатление порядочного человека.

  — Поистине добрые боги привели синьора на Капри,— сказал он.— Такой замечательный клиент —это верная примета, что наступающий сезон будет удачным. Благодарите синьора, негодяи! — кричал он слугам. — Благодарите его, он спас вас от гибели!

  Парень поклонился, горничная сделала реверанс, Генрик дал им по сто лир, и воцарилось хорошее настроение.

  Позвякивая ключами, горничная проводила Генрика в его номер. В коридоре пахло накрахмаленным бельем и жарящимся оливковым маслом.

  — Наш хозяин невыносим,—сказала горничная.—С ним надо иметь большое терпение.

  Теперь было видно, что она притворялась, что плачет. У нее были сухие глаза и спокойное лицо, даже чуть ироническое.