Средняя степень небытия

- Она в прошлом, ты – в настоящем.

- Когда нибудь и я буду в прошлом!

Софья высвободилась из объятий Борецкого и пошла по самому краю крыши. Борецкий заглянул вниз:

- Если бы ты только захотела, я бы обнявшись вместе с тобой, спрыгнул с этой крыши, как птица с птицей крылами, и полный счастья ушёл бы из жизни, чтобы там, в небытии наши души навечно соединились и обрели новую, светлую, сказочно счастливую жизнь!

- Чем же тебе эта жизнь не нравится?

- Кошачья жизнь – ловить преступников. Если бы этому был предел!

- Можно родить детей, маленькие нежные существа…

- Которые когда вырастут, вновь разделятся на полицейских и воров.

- Но есть не полицейские, и не воры.

- Есть крестьяне и рабочие, которых обворовывают, когда они сами не воруют. Есть юристы, которые осуждают или защищают воров, в зависимости от того, кто им платит. Есть врачи, которые лечат покалеченных при ограблениях, и есть учителя, что вопреки природе бесполезно пытаются приостановить превращение маленьких злодеев в больших.

- А сыщики?

- Это страсть и бизнес. Отрицание отрицания преступления. Это ещё хуже, чем злодейство, кубическая степень общественного цинизма…- Борецкий замолчал. Опередив на полшага, он заглянул в глаза Софье:

- Но я совсем не знаю, нужна ли тебе моя любовь?! – Борецкий побледнел, отошёл в сторону. Софья молчала, отвернулась. В нём прочиталось отчаянное намерение броситься с крыши.

Борецкого смягчил ровный голос Софьи:

- Безумный, прекрати! Я тебе всё скажу, когда примем фабричный пресс, после митинга,- и она улыбаясь спрыгнула с крыши на высокий козырек цеха. Опершись на свисавшие провода, Софья смеялась, дурачилась:

- Пора идти. Перерыв уже кончился. Моя бригада должна успеть выполнить норму.

Обезьяной, цепляясь за пожарную лестницу, Софья спустилась вниз. Проклиная «хождение в народ» Борецкий полез следом.

Гигантский пресс, созданию которого могли бы позавидовать и титаны, поделённый как в сотах на бесчисленное количество гнёзд для консервных банок, передвигался на кронштейне, тросах и лебёдках через цех к месту установки. Руководил процессом « Романист» Аристарх Истомин, недавно после смерти предыдущего владельца избранный директором предприятия. Когда вскрыли завещание и Аристарх узнал о последней воле усопшего отставного партийного товарища, он втайне возрадовался. Судьба вела его. После отказа третьего отделения субсидировать издание аристарховых книг появилась возможность как истинному утописту писать на деньги руководимых рабочих об освобождении труда.

Пресс достиг нужной точки, он всё ниже. Уже слышны бурные крики одобрения  фабричных служащих и проникших в цех разношерстных зевак, когда лязгнул рельс, выскочило колесо лебёдки, пресс накренился на одну сторону, тросы на глазах разорвались, тяжесть полетела вниз. Жутко закричали женщины и дети. Упавший пресс придавил насмерть и покалечил десятки трудящихся.

Снова цех. Это Аристарх придумал новую покойную церемонию, всей фабрике она пришлась по душе. Работники, тунеядцы и зеваки добровольно радостно следуют ей. Они уже не помнят как по-другому, и не хотят. Не убран, но отодвинут раскуроченный пресс. Посередине поставлен двадцатиметровый гроб, куда положены все покойники. Из высоких окон льются прямоугольные чётко очерченные в дисперсной пыли паралепипеды света. По бокам гроба стоят в рабочих блузах близкие и родственники погибших, у каждого в руке по чёрному траурному воздушному шару. Взоры обращены в потолок, где крутится искрящийся шар, выбрасывающий буквы: « Их дело живо».

Шептание и шорох нарушают тишину. Из толпы собравшихся выходит Софья. Она видит в гробу мёртвого Борецкого, чтобы вытащить труп, она лезет на возвышение.

Софья тащит труп через край гроба. Гроб переворачивается, часть мертвых вываливается на пол. Толпа кричит, но не приближается к Софье. Аристарх в чёрном директорском сюртуке смотрит на Софью гневно и осуждающе. Рядом стоят бывшая баронесса Гроденберг и часть её девочек, например Лиза из Рязани. Прежние проститутки работают на фабрике, после того как  в публичном доме открыли публичную библиотеку. Впрочем, злые языки утверждают, девчонок вечерами можно застать стоящими вдоль шоссе. Работая на фабрике, девушки имеют материальный минимум, но стремятся к большему. Глаза девчонок красны от анаши, на которую они тратят заработанные деньги. Девчонки и баронесса счастливы. Пресс не упал на них, хотя и они были на празднике, и успели ухватить его радостей: Аристарх распорядился играть оркестру и продавать дешёвый табак и пиво. Весёлая жизнь продолжится. Лиза из Рязани беременна. Она хочет девочку, которая воспримет привычки матери. Софья встречает взгляд Лизы, где страх перевешивает осуждение.

Взвалив на плечи, как раненого, мертвого Борецкого, Софья спешит из цеха. Это невозможно быстро, труп тяжёл. Машинально зажатый в руке траурный шарик задевает за гвоздь на гробе и лопается. Будто завороженная толпа идёт за Софьей. Никто не решается ни остановить её, ни прикоснуться к ней. Аристарх шепчет на ухо бывшей баронессе, теперь бухгалтерше Гроденберг. Та спешит в дверь вызвать врачей, надежды на которых мало. Врачи едут долго, часто приезжают чтобы констатировать непоправимое.

По пожарной лестнице Софья тащит труп Борецкого на крышу. Нелегко ей даётся такая работа. Работа ли? Подобное не оплачивается. Софья проволакивает труп к краю крыши, пытается усалить. Труп не закоченел и подаётся подобно пластилину. Софья дергает труп за плечи, бьет по щекам. Она пытается оживить его. Но Борецкий не оживает. Тогда Софья решается поднять труп на ноги, делает попытку прислонить к себе, чтобы обняв броситься вмести с ним вниз. Поднявшаяся, разделившаяся на две группы толпа выходит из подсобок на крышу. Её члены, преображённые трудом на консервной фабрике люди, наконец, осмеливаются оттащить Софью от коченеющего Борецкого. Софья хватается за  холодные пальцы дорогого человека, бьётся в истерике. Софья скользит по трупу и падает в обморок.

Сквозь обморок Софья видит, что вопреки тщедушной комплекции, Романист, теперь и директор, Аристарх поднял её на руки и несёт с крыши. Появившиеся в белых халатах врачи спускают  к общему гробу труп Борецкого. Софью кладут на матрац недалеко от траурного пьедестала.

Баронесса, Лиза из Рязани и другие бывшие проститутки склоняются над Софьей, пытаются её успокоить. Они соглашаются, что смерть неизбежна и предпочтительнее умереть внезапно и молодым, чем мучительно и старым, но просят подождать. Подходит Аристарх. Он прогоняет проституток, будем называть девушек для краткости так, ибо выписывать – бывшие проститутки, а в настоящее время исправившиеся, работницы рыбной фабрики, чересчур долго, а бумага стоит денег. Аристарх называет проституток глупыми, они  не точны, существуют ещё варианты: можно умереть внезапно и старым или мучительно молодым.

 Софья видит над собой блестящие стёкла круглых очков Аристарха, его сухонькую ладошку с рыжими крошеными волосками по тылу, убирающую с её лица рассыпавшуюся причёску. Аристарх продолжает что-то говорить, вероятно, на умный манер, не на манер проституток, а в стиле романиста и директора предприятия, он успокаивает Софью. Софья думает, можно ли устроиться на предприятие Аристарха, не переспав с ним. Она отгоняет мысль как абсурдную и проваливается в небытие сродни сну, возможно, это тот небытие, где Борецкий хотел соединиться с ней. Отчего умерший полюбил её? Он любил другую женщину, она знала, страдал, когда та дала слово другому, чуть ли не собирался стреляться, плакал, рассказывал о случившемся в публичном доме, и вдруг полюбил её, охотник полюбил преследуемою жертву, правосудие - преступницу. О да, я знаю секрет, сказала она, мне говорил Аристарх, он изучал психологию, копался в науках о человеческой душе, Борецкий сам желал быть жертвой. Он пошёл в сыск не по одной любви к делу, а потому ещё, что примерял на себя платье преступника. Вот где собака порыта. Вот где… Она видела сон. И всё уже опять было не в настоящем,  а в прошлом. Опять некий бесталанный Баян засыпал её байками. На митинге Аристарх вручил ей вымпел передовицы или какой-то знак, отмечавший трёхмесячное пребывание на фабрике, а она оправдала доверие, спустилась по ступенькам, с директорского пьедестала, взяла из гроба труп Борецкого и через цех потащила, чтобы поднять на крышу. Волочащиеся ноги оставляли две полосы на пыли пола. Лакированный ботинок соскочил. Аристарх и женский коллектив, из мужчин здесь работали лишь умственно неполноценные, нагнали Софью. Аристарх кричал, лицо его кривилось. Он говорил страшные, крамольные, паскудные слова, от которых немели и жмурились ведавшие виды проститутки. Аристарха бесконечная сцена неоднократного выволакивания из общего гроба трупа доводила до бесконтрольного бешенства. В сцене была гадость, гадость! Возможно, он признался, что всю жизнь трудился нештатаником на Гороховой  и сдавал кого мог с той поры, как себя помнил. Короче, парниша…какая гнусность лезет в голову. В ней кто-то копается. Нет, умственные кроты копаться будут позже… У Аристарха началась истерика. Кроты его сломали. Сперва ещё держался, изображал доктора заглядывал в зрачки, прикладывал уже не сухую, влажную ладошку к узкому лбу, а потом вырвал труп и пытался неуклюже танцевать, вальсировать с мёртвым, по-прежнему заглядывая в глаза Софье, корчил рожи, показывая всю болезненную нелепость того, что Софья делает.