Человек перед Богом

И тут тоже мы можем чему-то научиться. Нам всегда кажется, что мы должны были бы находить в себе силы побеждать всякое искушение, быть победителями на каждом шагу, быть готовыми на все; но это не так! Христос ушел от Своих учеников на малое расстояние, и в темноте ночной Он оказался окутанным мглой, один, совершенно один, перед лицом Божиего безмолвия и грядущей смерти, от которой содрогалось все Его человеческое существо, потому что Он же был Бог воплощенный! Как Максим Исповедник говорит, и в человечестве Своем Он был бессмертен; Он мог умереть, только взяв на Себя нашу смерть, приобщившись нам до смерти. Господи! Да мимо идет чаша сия!.. Потом снова Он боролся, и пот от лица Его падал, как кровь; и второй крик: если не может миновать эта чаша — пусть придет… И третий зов: да будет воля Твоя…

Мы должны от этого сами научиться, потому что, если Христос ценой такой борьбы побеждал ужас, перед которым Он стоял, то, конечно, каждый из нас должен быть готов встать правдиво перед Богом и сказать: Господи! Мне страшно! Я в себе не нахожу сил; если только можно, пронеси эту чашу мимо меня!.. А затем опомниться и сказать: разве не на то пришел я в мир, разве не на то я — ученик Христов? Если она не может пройти мимо меня — дай мне сил! — и снова бороться, пока не сможем сказать: да, Господи, я готов!

И последняя картина — это распятие, а за ним сошествие во ад. Нам кажется таким страшным то, что происходило на Голгофе, и действительно оно страшно: неправы были судьи, которые засудили Христа, лжесвидетели, которые на Него клеветали. Все собрались, но не только они: собрался народ — тот народ, который всегда готов посмотреть на чужое страдание, в котором любопытство сильнее сострадания, который не может быть соучастником ужаса иначе как извне, наблюдателем. В его среде одни думали: вот, сойдет Он с креста — тогда мы за Ним, за победителем можем безопасно последовать. Другие думали: только бы Он не сошел с креста! Потому что, если действительно Он сойдет с креста, если действительно Он — Сын Божий, пришедший спасти мир, то страшное благовестие крестной любви должно стать законом жизни — я не могу! Нет, лучше бы Он не сходил.

И толпа любопытных, которые пришли только посмотреть, как умирает человек…

А у креста — воины-профессионалы: стольких они уже распяли — еще одного распнут; пригвоздили и Спасителя.

Разве не бывает с нами того, что я только что описывал? Лжесвидетельства — когда мы стараемся обойти свою собственную неправду, каким-то образом обличив Бога в неправде. Разве не бывает, что мы думаем: ах, хорошо бы, если не надо было бы жить по Евангелию, если можно было бы жить слегка, просто по течению, без усилия, без этих страшных заповедей самоотверженной любви! Разве не бывает, что мы холодно смотрим на чужое страдание? О, не на распятие — на голод, на нищету, на обездоленного человека, на человека, которого бьют, — и проходим мимо. Разве не бывает, что мы насмехаемся или злорадствуем о том, что пусть преступник, но — человек подвергнут муке, страданию? Мы так же холодно распинаем Христа.

А Христос? Христос потому только может умереть, что Он перед Богом стал как неотъемлемая часть человечества; Он стал перед Богом, приняв на Себя и тварность, и человеческое естество, и все последствия человеческого греха и отпадения от Бога. Все зло Он принял на Себя — кроме греха; от Бога Он никогда не отвернулся, никогда не отходил, никогда не лгал на Него, никогда не стыдился Его, никогда не предавал Его. А перед людьми Он стал как верный свидетель Бога, и те люди, которые Бога не хотели принять, Его присудили к смерти вне человеческого града, вне Иерусалима, прогнали Его из человеческого общества, как прогоняли ежегодно козла отпущения: Он должен был умереть вне человеческого общества, потому что Он был един с Богом, а умереть Он захотел — чтобы быть единым с нами — нашей смертью.

И как мы на это отзываемся? Если знакомый, близкий нам человек выбрал бы собственной волей путь смерти, чтобы нас спасти от чего-либо, был бы расстрелян, повешен, распят за нас, — как бы мы к этому относились? Как бы мы рассматривали нашу жизнь, которая куплена такой ценой? Разве мы не думали бы, что надо так прожить, чтобы его смерть была оправдана нашей жизнью! Но мы не так живем… Христос умер на кресте, больше того — как церковные службы говорят об этом — душой Он сошел во ад; Он умер, оставленный Богом, и душой Своей человеческой ушел туда, где Бога нет, в тот ветхозаветный ад, который является местом всеконечного, безнадежного отчуждения. И ад, как говорится в церковной песни, широко раскрыл пасть в надежде, что теперь-то он покорил своего самого страшного врага, — и был исполнен блистанием Божества. Древнего, ветхозаветного ада больше нет, не осталось места, где Бога нет.

Но каково наше положение? Когда мы думаем о страстных днях, об этих людях, конкретных, живых людях, когда мы думаем о Христе и о том, что мы совершаем по отношению к Нему, — каков суд нашей совести? Священное Писание говорит: нет на свете ничего принудительнее, требовательнее, чем суд совести. Поставьте себе вопрос: что совесть говорит каждому из нас? Каждый пусть отвечает за себя: что совесть говорит, когда мы вглядываемся и в притчи подготовительных недель, и в победоносные действия Божии в течение Поста, и в то, что люди совершали над Христом? О, люди Мои! Что Я сделал вам, и чем вы Мне отплатили? Это слова из службы Великого четверга: вот вопрос, который ставит Он каждому из нас в течение этого говения, в течение каждого дня нашей жизни.

Трагедия входа Господня в Иерусалим. Участники страстных дней

В одном из отрывков Евангелия, который читается во время Страстной, есть рассказ о том, как Христос, обращаясь к иудеям, им говорит: не воображайте, что если бы вы были на месте тех, которые избивали в свое время пророков Божиих, вы этого не сделали бы: вы бы сделали и это, и сделаете еще хуже (Мф. 23, 29–33). Это относится, конечно, к тому, что Христос тогда уже провозгласил Своим ученикам весть о грядущем Своем распятии; и то, чему надлежало случиться, действительно было страшнее того, что случилось когда-то раньше, когда Божии люди, пророки бывали отвержены, побиваемы камнями и убиваемы каждый раз, когда они являлись совестью народа.

Эта мысль должна связать то, что я сейчас скажу, с уже сказанным раньше, именно — о совести. Пророки были громкой совестью народа, обличающей совестью, суровой, непримиримой. Наша совесть именно такова. И мы можем понять свою совесть и судьбу ее в нашей жизни, сравнивая то, как мы относимся к своей совести, к ее неумолимому голосу, с тем, как относился еврейский народ к пророкам.

Вы, наверное, помните притчу о том, как царь учредил пир по случаю брака своего сына и как он призвал многих, и как один после другого все стали отказываться, потому что у них была своя жизнь (Лк. 14, 16–24). На фоне того, что я говорил раньше, подумаем несколько минут о том, что именно тогда случилось.

Был пир, который выражал ликование и царя-отца, и сына его, и невесты, и всех тех, кто их любил. Этот пир был как бы приобщением радости. И царь обратился ко всем, кто ему был дорог, знаком, близок, с призывом: Придите! Возрадуйтесь вместе со мной, с моим сыном, с невестой его… Образно можно было бы сказать, что это то, что говорит нам Господь, Отец наш Небесный: Придите! Возрадуйтесь о том, что Мой Сын Свою жизнь отдал в действии совершенной любви к твари Своей и что тварь, в лице святых и в лице всего созданного мироздания, отозвалась радостью, благодарностью, любовью на любовь Божию, воплощенную в Сыне. Мы тоже являемся частью этого тварного мира; к нам тоже обращен зов Божий: Придите! Возрадуйтесь со Мной, войдите в радость, что восстановлено Царство любви, что между землей и небом уже нет непроходимой преграды, Крест их соединил.