Перекличка

— Готово! — закричал Галант.

Но тут мы увидели, как баас, все еще в ночной рубахе, выбежал через заднюю дверь и помчался к айвовой изгороди. Абель бросился за ним, прицелился и выстрелил — но баас лишь слегка подпрыгнул от страха и побежал дальше. Галант тоже выстрелил, но ружье дало осечку — вот так баас Баренд и удрал в горы. Тейс рвался в погоню, но Абель удержал его.

— Займемся для начала домом, — сказал он.

Охваченные новым приступом безумия, мы ворвались в дом. Сколько раз я уже бывал тут прежде, покорно держа шапку в руках — Да, баас. Хорошо, ной, — а теперь вдруг весь дом был наш. Мы принялись крушить все, что попадалось под руку: столы, стулья, буфеты, полки. Разодрали подушки и раскидали перья по всем комнатам. Абель нашел кувшин с бренди и пустил его по кругу. Это было похоже на новогоднее пиршество. Одежда и потное лицо малыша Роя были так облеплены перьями, что виднелись только его горящие глаза.

Чуть погодя я снова вспомнил об этой женщине. Теперь самое время повидаться с ней, кровь у меня разгорячилась. Я отправился на поиски, но ее нигде не было. Я разворошил и перевернул кровать, думая, что, может, женщина в страхе прячется под матрасом, но и тут ее не было. От отвращения я вылил содержимое ночного горшка на кучу скомканных простыней и одеял.

— Что ты тут делаешь? — спросили люди у меня за спиной.

— Ищу эту женщину.

— Она уже давно выбежала через переднюю дверь, — сказал мне один. — Галант приказал Сари увести отсюда детей.

— А где сам Галант?

— Давай-ка выпей еще, — сказал Абель и сунул мне в руки кувшин.

Я основательно приложился. Остальные шумной толпой вернулись в большую комнату, а я остался в спальне у большой деревянной кровати, разбитой на куски. Голова у меня кружилась. Все вокруг казалось нереальным. Я стоял, глядя на разорение в комнате, и ужасное оцепенение понемногу сковывало меня. Баас удрал, думал я, и ной тоже. Совсем скоро они вернутся обратно вместе с соседями, чтобы отомстить за разгромленный дом. Я ведь должен был догадаться еще тогда, когда овцы вырвались из крааля. Нам всем уже крышка, а они до того глупы, что продолжают пить и крушить дом.

Спотыкаясь, я добрел до двери и начал орать на них в ярости и страхе, но никто меня не слушал. Теперь в любой миг, через час, через минуту, всадники стремительно налетят из-за холмов.

— Что это с тобой? — вдруг спросил Абель, взяв меня за плечи и встряхнув. — Ты похож на саму смерть.

— Нам нужно поскорее убираться отсюда.

— Почему?

— Не понимаешь? Они же все убежали. Даже эта женщина.

И тут я вдруг с удивлением увидел ее, стоявшую в темноте возле разбитой передней двери. Я уставился на нее. Я задрожал, но сдержал волнение. На ней была ночная рубашка, вся разодранная. Я пошел к ней как во сне.

— Не тронь ее! — неожиданно услышал я приказ Галанта, который появился позади нее.

— Верно, — сказал Абель. — Мы воюем против мужчин. Пусть уходит.

— Мне нужен человек, чтобы отвести ее в безопасное место, — сказал Галант. — Через горы, на пастбище старого бааса Пита, к Мозесу и остальным.

— Клаас! — сказала женщина, но голос ее прозвучал не очень уверенно.

— Да, хозяйка, — ответил я, думая о долгой дороге ночью через горы. Там никого не будет поблизости. Но я думал и об отряде, который, несомненно, явится сюда для возмездия: если я смогу увести ее, меня не будет среди жертв. Они, может быть, даже отблагодарят меня за это.

— Я отведу ее, — сказал я поспешно. — Я знаю дорогу.

Галант уставился на меня. Что смотришь? — думал я. — Что ты такое видишь во мне?

— Я отведу ее, — настойчиво повторил я.

— Где Голиаф? — спросил Галант.

— Я хочу остаться тут, — взмолился Голиаф. — Я хочу быть с тобой.

— Ты слышал, что я сказал! — раздраженно оборвал его Галант. — Голиаф, ты уведешь ее отсюда через горы на пастбище к Мозесу. Позаботься, чтобы она была в безопасности. Присматривай за ней, пока мы не вернемся. Ты за нее отвечаешь.

— Но… — Голиаф, казалось, готов был расплакаться.

— Позволь мне увести эту женщину, — настаивал я.

— Я посылаю Голиафа! — закричал Галант. А когда Голиаф исчез в темноте с женщиной, Галант обернулся к нам. Отпихнув с дороги сломанный стул, он зарычал на нас: — И это все, о чем вы можете думать? Это и есть ваша свобода — крушить, пить и препираться?

Понурив головы, мы последовали за ним туда, где Рой держал наших лошадей. Галант приказал мне сесть на лошадь бааса Баренда и ехать рядом с ним, словно он прочел мои тайные мысли и хотел знать наверняка, что я не сбегу по дороге.

Я продолжал думать о женщине, идущей по горам в разодранной ночной рубашке. Это походило на утреннее пробуждение после сильной ночной попойки. Если ты знаешь, что произойдет с тобой чуть позднее, то уже заранее испытываешь это.

С того самого дня, как я поддался на уговоры и пошел жаловаться, меня словно пришибло. Тут у нас есть некоторые, которым плевать на побои и порки, но я не из таких. И это житья мне не давало. Не баас, а мой страх перед ним, моя боязнь боли. В тот вечер, когда я увидал, что даже Абель боится поднять на него руку, я испугался еще больше. И когда я узнал, что мы начинаем бунт, мне показалось, словно мне дали еще одну возможность. Я должен убить даже не хозяев, а свой страх. В этом огромном огне, думал я тогда, мой страх перегорит, и я стану новым человеком.

Для того чтобы избавиться от этого гнета, придется сделать нечто такое, о чем невозможно даже подумать: придется убить, обагрить свои руки кровью. Готовя себя к этому, я давился ужасом, который застрял у меня в горле, как сухая корка хлеба, пока мы носились по дому бааса Баренда, круша все, что попадалось нам под руку. После бренди стало легче. Я пытался накачать себя до состояния, в котором смогу сделать то, чего более всего страшился. Свобода, казалось, была совсем близко.

И тут появился Галант и приказал мне отвести эту женщину через горы к старому Мозесу и позаботиться о ее безопасности.

Этого мне вовсе не хотелось. Я знал, что, если он отнимет у меня эту возможность — убийством расчистить себе путь к свободе, у меня уже больше никогда не хватит решимости отбросить страх, который столько времени сковывал меня. Но он приказал отвести женщину в безопасное место, и у меня не было выбора.

По дороге мы не произнесли ни слова. Я знал, что потерял свою единственную и последнюю возможность. Теперь другие, может, и станут свободными, а я нет. И обида на Галанта, которую я испытывал тогда, была самым яростным и горьким чувством за всю мою жизнь.

И только потом, когда все были арестованы и увезены в Кейптаун, я начал с удивлением спрашивать себя, не понимал ли меня Галант куда лучше, чем я сам. Неужто он уже тогда видел, что я просто ослеплен, что у меня никогда не хватит смелости выкорчевать из себя свой страх? Неужто он раньше всех остальных понял, что все это кончится поражением и казнью, неужто просто хотел уберечь меня от этого?

Из-за этой женщины. Но о ней я не могу говорить. Я не имею права говорить то, что знаю.

В хижине мамы Розы, неподалеку от дома старого бааса Дальре, я прятался в ту ночь, когда их лошади проскакали мимо. Едва заслышав стук копыт, я заполз в угол под шкуры и тихо лежал, боясь шелохнуться. И слышал, как мама Роза говорила им:

— Нет, я ничего не знаю про Плати. Если он не у себя в хижине, значит, его вообще тут нет, вот и все.

Накануне ночью Кэмпфер повел меня в горы и показал связанного Долли. И велел мне сказать старому баасу, что они направляются прямо к ланддросту. Что сильно перепугало бааса Дальре.

— Если братья Ван дер Мерве услышат про это, особенно Баренд, — сказал он, — мне уже никогда не узнать, чем это кончится.