Страница 9 из 31
— Я не очень понимаю, каким образом вы можете чем-либо помочь судну, которое терпит бедствие. Ведь вас там нет!
Отто Апфельшталь молча взирал на меня на протяжении нескольких секунд. Я заметил, что бар снова опустел; единственный бармен в чёрном пиджаке — не тот, что меня обслуживал, и не один из тех, что появились после, — зажигал в глубине свечи, воткнутые в старые бутылки, и украшал ими столы. Я взглянул на часы; было девять часов вечера. Звали ли меня по-прежнему Гаспаром Винклером? Или мне предстояло ехать за ним на край света?
— Когда судно терпит бедствие, — заговорил наконец Отто Апфельшталь (его голос показался мне на удивление близким, и самое незначительное из его слов западало в меня, как если бы он говорил лично обо мне), — то — в лучшем случае, неподалёку находится другое судно, которое оказывает ему помощь, — или же такого судна нет, и пассажиры набиваются в надувные лодки, забираются на наспех сколоченные плоты или цепляются за обломки, за расколотые рангоуты и шкоты, которые относит течением. Большинство пассажиров погибает в следующие три-четыре часа, но некоторым надежда неизвестно на что даёт силы бороться за жизнь на протяжении дней и даже недель. Несколько лет назад один такой пассажир был найден в восьми тысячах километров от места крушения своего судна; привязанный к бочке, наполовину разъеденный солью, но всё ещё живой после трёхнедельных мучений. Возможно, вы слышали о том, что один стюард британского торгового флота провёл на плоту четыре с половиной месяца, с 23 ноября 1942 года по 5 апреля 1943 года, после того, как его судно было потоплено в Атлантическом океане, недалеко от Азорских островов. Такие случаи встречаются редко, но они есть, подобно тому, как до сих пор бывает, что потерпевших крушение выбрасывает на риф или на пустынный остров, или что они находят хрупкое пристанище на уменьшающейся изо дня в день льдине. Именно в этих случаях наша помощь потерпевшим может оказаться самой действенной. Большие корабли следуют по заранее известным маршрутам, и почти всегда, даже в случае серьёзной аварии или преступной акции, помощь может быть оказана очень быстро. Наша деятельность направлена преимущественно на спасение затерявшихся одиночек, яхт, прогулочных катеров, рыболовецких судов. Благодаря целой сети корреспондентов, находящихся сегодня во всех уязвимых точках, мы можем в кратчайшие сроки собирать необходимые сведения и координировать операции по спасению. В наши отделения поступают брошенные в море бутылки с посланиями и их современный эквивалент, сигналы S.O.S. от терпящих бедствие кораблей. Обычно наши поиски приводят к обнаружению наполовину съеденных морскими птицами трупов — увы, это случается чаще всего, — но бывает и так, что один из наших катеров, самолётов или вертолётов прибывает на место крушения как раз вовремя для того, чтобы спасти одну или две человеческие жизни.
— Но ведь вы сами только что сказали, что крушение «Сильвандры» произошло пятнадцать месяцев назад.
— Это так. Почему вы задаёте этот вопрос?
— Насколько я понимаю, вы надеетесь, что я приму участие в поисках?
— Совершенно верно, — сказал Отто Апфельшталь, — я бы хотел, чтобы вы туда поехали и отыскали Гаспара Винклера.
— Но почему?
— А почему бы и нет?
— Я имел в виду другое: как можно надеяться найти того, кто потерпел кораблекрушение пятнадцать месяцев назад?
— Мы определили положение «Сильвандры» через восемнадцать часов после того, как она послала сигнал бедствия. Она напоролась на подводные скалы у крохотного островка, к югу от острова Санта Иньес, на 54°35′ южной широты и на 73°14′ западной долготы. Несмотря на очень сильный ветер, уже через несколько часов, на следующее утро, спасательной группе чилийской гражданской службы удалось добраться до яхты. На яхте обнаружили пять трупов и сумели их опознать: это были Зеппо и Фелипе, Ангус Пилгрим, Хью Бартон и Сесилия Винклер. Но в списке пассажиров значилось ещё одно имя, принадлежавшее десятилетнему ребёнку, Гаспару Винклеру. Его тело так до сих пор и не нашли.
X
Улица Вилен
Мы жили в Париже, в 20-м округе, на улице Вилен; эта маленькая улочка отходит от улицы де Курон и поднимается, отдалённо напоминая очертание буквы S, до крутых лестниц, ведущих к улицам дю Трансвааль и Оливье Метра (с этого перекрёстка — одной из последних точек, откуда можно, стоя на земле, увидеть весь Париж, — я вместе с Бернаром Кейзаном снимал в июле 1973 года финальный план кинофильма «Человек, который спал»). Сейчас улица Вилен на три четверти разрушена. Больше половины домов снесли, освободив место под пустыри, на которых скапливается лом, старые газовые плиты и каркасы автомашин; большинство устоявших домов встречают взгляд слепыми фасадами. Ещё год назад дом моих родителей, № 24, и дом моей тёти Фанни, № 1, были почти нетронутыми. В доме 24 даже оставалась заколоченной входная деревянная дверь, над которой кое-как можно было прочитать надпись ДАМСКИЕ ПРИЧЁСКИ. Мне кажется, во времена моего детства улица была вымощена деревом. Возможно, где-то даже лежала большая куча красивых деревянных кубиков, из которых мы, подобно героям «Розового острова» Шарля Вильдрака, строили крепости и автомобили.
Первый раз я вернулся на улицу Вилен в 1946 году, со своей тётей. Мне кажется, тогда она разговаривала с одной из соседок моих родителей. Возможно, она пришла туда вместе со мной, чтобы просто повидаться с моей бабушкой Розой, которая по возвращении из Виллар-де-Лан какое-то время жила на улице Вилен, прежде чем уехать к своему сыну Леону в Хайфу. Кажется, я помню, что играл тогда на улице. В последующие пятнадцать лет вернуться сюда у меня не было ни возможности, ни желания. В то время я не сумел бы даже найти эту улицу; я бы искал её, пожалуй, возле станции метро Бельвиль или Менильмонтан, а не возле станции Куронн.
На улицу Вилен я вернулся в один из летних вечеров 1961 или 1962 года вместе с друзьями, которые жили совсем рядом, на улице де л’Эрмитаж. Улица не вызвала во мне никаких воспоминаний и почти никакого ощущения чего-то знакомого. Мне не удалось отыскать ни дом, где жили Щюлевицы, ни дом, как я ошибочно полагал № 7, где я провёл первые шесть лет своей жизни.
С 1969 года раз в год я приезжаю на улицу Вилен для работы над книгой под рабочим названием «Места», где я пытаюсь описать происходящие за двенадцать лет изменения в облике двенадцати парижских мест, к которым по той или иной причине я особенно привязан.
Дом № 24 состоит из череды маленьких двух- и трёхэтажных строений, обрамляющих внутренний дворик довольно мрачного вида. Я не знаю, в каком из них я жил. Я не пытался войти в квартиры, занимаемые сегодня в основном португальскими и африканскими рабочими-иммигрантами; я убеждён, впрочем, что это никак не оживило бы моих воспоминаний.
Мне кажется, Давид, Роза, Изи, Сесиль и я жили вместе. Я не знаю, сколько комнат у нас было, но думаю, не меньше двух. Я также не знаю, где находился продуктовый магазин Розы (возможно, в доме 23 по улице Жюльен-Лакруа, которая пересекает улицу Вилен в нижней её части). Как-то Эстер сказала мне, что Роза и Давид жили в доме 24, но отдельно от моих родителей, в помещении консьержки. Вероятно, это просто означало, что их квартира находилась на первом этаже и была совсем маленькой.
Две фотографии
Первая была сделана в ателье Фотофедер: Париж, 11 округ, бульвар Бельвиль, дом 47. Я думаю, она датируется 1938 годом. На ней крупным планом сняты мы: моя мать и я. Мать и дитя символизируют состояние счастья, которое представляется ещё более восторженным благодаря фотографической тени. Я на руках у матери. Мы прислонились друг к другу щеками. У матери тёмные волосы, взбитые спереди, ниспадающие локонами сзади. На ней корсаж с вытканным цветочным узором, застёгивающийся, вероятно, на кнопках. Её глаза темнее, чем у меня, и более раскосые. Её брови очень тонкие и хорошо очерченные. Лицо овальное, щёки округлые. Мать улыбается, показывая зубы, чуть глуповатой улыбкой, которая, в общем, ей не присуща, но которая, несомненно, отвечает пожеланию фотографа.