Страница 33 из 43
А на пятом камне была Лилит — демоница с головой варана. За сорок лет со времени находки он рассыпался, от него ничего не осталось, кроме фотографий и прорисовок. Но и по этим прорисовкам видно, что Лилит черпала силу в кошачьей похотливости, не знающей стыда. Любопытнее всего, что все пять камней были найдены в 1969 году не в земле, а в обычном крестьянском хлеву, где они были составлены рядом и образовывали небольшой загончик. В нем под охраной «сил плодородия» держали новорожденных ягнят… Давно забылся миф об Инанне, заляпались навозом и стали неразборчивыми изображения на камнях, и все же крестьяне XX столетия, люди мусульманской веры и при этом — хотя бы в небольшой, пусть даже в крошечной степени — строители коммунизма — использовали эти тысячелетние камни, заключающие в себе «силу плодородия», для преумножения своих стад!
Когда Эмиль завершил съемку, мы отправились в Мардакяны — смотреть заказанный Фикретом ковер с эротическими рисунками. Изрядно поплутав в сплетении улочек, переулков и вообще каких-то лазов, непроезжих для автомобиля, мы только со второй или с третьей попытки нашли дом, где ткался ковер. За дюралевой калиткой скрывался дом и небольшой садик: ореховое дерево, яблоня в цвету и несколько грядок, покрытых молодой зеленью.
— Сюда, — командовал Фикрет. — Ковер еще на станке, так что нам надо будет его отодвинуть.
— Пошал-ста, пошал-ста, — приговаривала, пропуская нас в дом, хозяйка.
Станок стоял у стены. Вдвоем с Эмилем нам удалось приподнять тяжелую железную раму и поставить станок поперек терраски. Увы! Ковер и вправду был готов только наполовину.
— Света достаточно? — спросил Фикрет.
— Я сниму, когда всё будет закончено, — ответил Эмиль. — Сейчас нет смысла.
Я отступил на шаг и оглядел сотканную половину.
У ковра был характерный песочный цвет.
— Это — цвет земли Апшерона, — подтвердил Фикрет.
По краю шли «человечки», которых мы видели на берегу моря в гроте Келездаг. Их разведенные в стороны руки и ноги легко создавали оконтуривающий орнамент.
Так-так… Это, похоже, стада Думузи. А тут уже песнь песней: Инанна во всей своей красе испытывает силу претендентов.
— Это вы ткали? — спросил Азер.
— Вместе с дочерью, — отвечала женщина.
Скрипнула дверь комнаты и на терраску вышла стройная девушка в простом домашнем платье со схваченными платком каштановыми волосами. Увидев чужих, она остановилась, потом присела у чайного столика.
— Вот, — сказала мать, улыбаясь. — Моя помощница, Инара.
Я вздрогнул. Это была она. Та девушка из самолета. Та девушка из ночного двора. Та девушка из пира Хасан. В голове у меня зашумело. Это было невозможно… Но как бы то ни было — это она и была. Я почувствовал, как меня затрясло от волнения и странных предчувствий.
Теперь просто так уйти было нельзя.
— Может, немножко чаю? — кстати спросила хозяйка.
— Хорошо бы, — согласился Фикрет. — Такая жара, пить хочется.
Я не знал, отчего мне хочется пить: от жары или от волнения. На покрытом клеенкой столе появились чайник, печенье, колотый сахар, кизиловое варенье, ложечки.
Ложечки для варенья. Но как с нею заговорить?
Хозяйка стала разливать чай.
— У меня впечатление, — набрался я духу, — что мы с вами, Инара, не в первый раз встречаемся…
— Как это? — спросила она, опуская глаза, и тут я окончательно понял, что это она.
Голос у нее оказался низкий, грудной, вибрирующий интонациями, которые я не мог толком понять: то ли она решительно отстраняла меня, то ли, наоборот, приглашала быть смелее. Я достал фотоаппарат и пролистал снимки до начала. До девушки в глубине черного ночного двора. Потом повернул к ней экранчик дисплея и показал ей ее лицо в темноте.
— Это ведь не имеет значения, — улыбнулась она. — Скорее важно, что сегодня мы видимся в последний раз.
— Вот как?
— Если вас интересует, что я сама тку, мы можем после чая сходить в мою комнату, я вам покажу.
Восток — дело тонкое. И она больше моего осведомлена в тайном языке намеков…
— Смотри-ка, молодежь уже разговорилась, — сказал Фикрет, как всегда, улыбаясь своею доброй улыбкой.
— Молодежь! Да посмотри — у него вся голова седая! — поддел меня Азер.
Хозяйка взглянула на нас. Материнский взгляд был пристальным, но ничего подозрительного не определил.
Мы степенно допили чай, и тут она бросила:
— Ну что, пойдемте?
Комнатка в глубине дома. Кровать и шкаф — больше ничего. Еще несколько небольших тканых ковриков, похожих на какое-то школьное рукоделье…
— Инара, я вас спрошу, только не смейтесь, это серьезно, — сказал я, зачем-то взяв в руки эти коврики. — Вы не были ночью первого марта в Баку, в Ичери Шехер?
— Была, — сказала она. — Я возвращалась из Москвы, от тети, мне надо было переночевать, а там живут наши родственники…
— И на следующий день вы уехали домой?
— Наверно, я уже не помню, — сказала она. — Это уже месяц назад было.
Месяц назад… Так. Так. Не упустить эту нить. На пире Хасан мы с Азером оказались на следующий день.
— А пир Хасан — это вам ни о чем не говорит?
— Ну как же? Это рядом, пир Хасан… Вы хотите посмотреть? Поедете от наших ворот до конца, а потом по главной улице направо…
Мы замолчали. Я бессмысленно теребил ее поделки. Вдруг ее горячая рука дотронулась до моей:
— Постой, — сказала она. — Положи. Я знаю, что ты хочешь. Сядь…
Я сел на пол, поджав под себя ноги.
Она села напротив в той же позе.
— Протяни руки, смотри мне в глаза — ты ведь этого хотел, искал этого?
Правда, я хотел когда-то, чтобы мы сели вот так. Но откуда она..?
Я почувствовал, как к моим ладоням приклеились ее легкие тонкие длани, потом взглянул ей в глаза. Невероятное напряжение задрожало вдруг в точке ее зрачка, потом зрачки стали расширяться, темнота залила всю радужку и хлынула на меня. В глазах потемнело. А уже в следующий миг в тело мое впились тонкие иглы соломы и я, почувствовав ее под собою, вдруг заревел, заходил как бык, вспарывающий корову, краем налитого кровью огромного глаза видя ее рассыпавшиеся по соломе волосы и блестящую от пота шею в крупинках сена. Запах терпкий, едкий царил вокруг, то был запах хлева — и тут же они пошли наискось — белые бараны с синей отметиной на отросшей шерсти. Они обходили нас, тихонечко блея и осыпая пол своими черными горошинами. И вдруг все покрыл звук, от которого кровь стыла в жилах — то был рев идиота, испытывающего смертную тоску — и тут только я заметил, что рядом стоит еще один — мужчина с головой осла, и ее маленькая крепкая рука сжимает его громадный черный член, вылезший из пашины и сочащийся похотью, а другой рукой она так же держит плоть мужчины с головой верблюда, от которого исходит дикий, мускусный запах. Черное солнце лопнуло у меня во лбу, живот сотрясла дрожь, и вся сила жизни неудержимо хлынула из меня… Я понял, что отдал жизнь и умираю, услышал ее крик и из последних сил заревел в темной, пахучей глубине хлева, чувствуя, что рядом так же бессильно и благодарно, но бессловесно погибают в скользкой агонии мужчины с головами животных, тычась своими мягкими мордами в мою огромную бычью голову и плечи.
— Твоя практика — глупая, — бесстыдно засмеялась она, когда я очнулся.
Она поднялась с пола, поправляя челку темных волос, выбившихся из-под платка. — Так о человеке ничего не поймешь. Или тогда скажи мне: это ты узнал обо мне, или я узнала о тебе? Или это родилось между?..
— Понравилось? — спросил Фикрет, когда мы вернулись. Он имел в виду, видимо, ее коврики.
Я не нашелся, что ответить.
К счастью, все стали наконец прощаться, хвалить ковер, благодарить за чай…
Вечером, сидя на приморском бульваре, я мучительно пытался понять, что´ со мной произошло. Ничего ведь не было? Или было? Вот ведь вопросик. А если было — то что? Древние боги взяли меня в оборот? Причем не без моего, кажется, участия. Я нарывался — и она меня просто вскрыла — вот что произошло… Такое не объяснишь… Но тогда — кто она, эта девушка?