Страница 25 из 43
Ни на один из этих вопросов нет ответа. Ученые сходятся только в двух пунктах: 1) «колеи» — не природное, а искусственное явление, и 2) они не могли быть сделаны, как это предполагалось ранее, «колесами телег, снующими по скальным обнажениям с ювелирной точностью вдоль одних и тех же линий».
Еще есть одно поразительное совпадение: на Мальте во множестве обнаружены статуи очень тучных, практически бесполых людей со съемными головами. Они не похожи на ту, что показывал мне Фикрет при первом знакомстве в своем музее под открытым небом, ибо сработаны намного лучше. Но главный отличительный признак изваяния — съемная голова — совпадает. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы разглядеть на Апшероне все детали мальтийского сюжета — только в значительно упрощенном виде. Так эхо искажает звук голоса.
— Ну а какое-нибудь простое решение, без инопланетян, нельзя разве предложить? — недовольно фыркнул Фикрет. Он сам сторонник того, что «дороги» — явление глубоко таинственное. Но версия об инопланетянах чересчур тотальна, чтобы хотя бы не попытаться противопоставить ей какое-то другое объяснение.
Мы сидим в придорожном ресторанчике, обедаем в тени навеса и, разложив на столе карту, доставляем себе удовольствие самостоятельно изобретать велосипед. Кое-что нам вроде бы удается. Кое-какие фрагменты размышлений как будто состыковываются. Впрочем, довольно жалкие.
— Я иногда думаю — может, ими помечены сакральные пространства? — вбрасывает Фикрет свою излюбленную мысль.
— Ну и какие здесь сакральные пространства? На Мальте — там храмы. Джгантия! Это почти Стоунхендж. А здесь что?
— А здесь тоже, может быть, храмы. Хотя и несравнимые, конечно…
Фикрет выпил стакан минеральной воды и похлопал себя по карману рубашки:
— Во всяком случае, эта вещь, — он извлек из кармана маленький терракотовый членик, — была найдена в раскопе, к которому мы отправимся, когда отобедаем…
Членик проходит по рукам. Это небольшой, но агрессивный мужской член с мизинец величиной, сделанный из красной глины, запеченной до каменной твердости. Красивая штука.
— Осторожнее, — просит Фикрет. — Между прочим, этой вещи четыре тысячи лет. Это один из древнейших экспонатов нашего
музея…
Раскоп. Глубина — сантиметров семьдесят. Общая площадь — не больше двенадцати квадратных метров. Не Стоунхендж, конечно. Внутреннее пространство раскопа образовано вертикально стоящими невысокими камнями. В центре — выгороженный камнями поменьше круг, внутри которого лежит речной камень — галька — с явственно видными засечками (счет, календарь, астрономические затеси?). Кроме этой «комнатки времени» внутреннее пространство включало в себя могилу человека и небольшое — полтора на полтора метра — помещение, где и был найден этот членик… Тогда что это? Жилище? Непохоже. Святилище? Тогда кого или чего? Мы не можем ничего утверждать наверняка. И никогда не сможем. Самое большее, на что способна наука, — это сделать еще несколько раскопов, чтобы как-то сопоставить их содержимое. Мир древнего Апшерона на 90 процентов пребывает еще под землей. Доисторические сооружения хорошо видны в степи как кольца из острых серых камней, которые торчат из земли, как зубы дракона. Выявят ли раскопки какой-то новый смысл? Я думаю — несомненно. Он будет иметь отношение к нашим представлениям о глубине и вообще обо всей оптике культуры. Вы скажете, может быть, что это не самое необходимое знание в наше время. Я отвечу, что проблемами такого уровня только и стоит всерьез заниматься. Конечно, сейчас только аутист не чувствует сбивчивый и нервный пульс эпохи. Вопрос «куда мы идем?» звучит актуальнее вопроса «откуда мы пришли?», хотя на глубинном уровне между ними, возможно, и нет существенной разницы. Сейчас мы, люди, готовы в точности повторить ошибку атлантов или инопланетян, которые, если верить легендам, погибли именно потому, что, обладая колоссальной технической мощью, не смогли противопоставить совершенству техники столь же совершенный дух чистоты и мудрости, который сделал бы обладание техникой безопасным 36. Впрочем, как только культура сосредотачивается исключительно на технической стороне прогресса, о мудрости приходится забыть…
Так и не выяснив природу таинственных дорог, мы покидаем места их загадочных пересечений и через «курганные поля» — невскрытые еще неолитические памятники — едем к берегу моря — осматривать грот, где найдены самые древние петроглифы Апшерона. Из-за того что загадка «дорог» неразрешима, от всего дня остается какой-то смутный осадок.
Внезапно автомобиль ухнул и осел всем передком вниз, а нас перетряхнуло в кабине, как жуков в спичечном коробке. По счастью, Фикрет не вылетел с первого сиденья в лобовое стекло и не разбил голову. Медленно вылезаем, чтобы понять, что произошло. Ну и дела! Какой-то идиот перекопал дорогу траншеей. В нее-то мы и угодили. Справа виден дом, видимо, недавно отстроенный, еще не обросший хозяйственными постройками, не обсаженный кустарником и деревьями. Слева — большое подворье, жилье, сложенная из камней изгородь и поразительной красоты деревья в розовом и белом цвету. Оттуда уже бегут к нам мальчишки.
Впрочем, и из дома справа появляется мужик с лопатой и, широко улыбаясь, шагает к нам.
— Какой дурак тут канаву выкопал? — не успев опомниться, кричит ему Азер.
— Я, я копал, — улыбается мужик и, подбежав к месту аварии, тут же начинает рыть землю и сыпать ее под провисшие колеса.
— Зачем же ты сделал это? — спрашивает его Фикрет.
— Чтобы КамАЗы не ездили, — доверительно улыбается он.
— Да КамАЗ через твой окоп пройдет — не заметит, — с досадой бросает Азер.
— Зато гляди, какую хорошую машину сразу поймал, — ни на секунду не теряя душевного равновесия, улыбаясь, произносит мужик.
От его неубиваемого оптимизма всех как-то отпускает. Позитивный мужчина. Ни малейшего чувства вины. Но он ведь и думать не мог, что какая-то Toyota Previa вдруг объявится здесь и угодит в его ловушку. А КамАЗы его, видно, достали: гоняют под самыми окнами к морю за песком… Нормального песчаного карьера поблизости нет. А стройка кипит повсюду.
Трое мальчишек уже крутятся вокруг нашей «Тойоты»: все примерно одного возраста — лет десять-двенадцать. У одного — новый китайский велосипед со множеством скоростей. Видно, что он очень гордится им. Остальные не могут отвести взгляда от Эмиля и его фотоаппарата, снабженного колоссальным объективом. С подворья показываются еще двое мужчин, не торопясь идут к нам. Я различаю там, за цветущими деревьями, несколько заброшенных и даже частично разобранных домов. И все же место выглядит обитаемым.
Мужчины подходят, перебрасываются приветствиями с соседом-канавокопателем и с нами, о чем-то негромко говорят по-азербайджански.
— Послушайте, — говорю я, — нас теперь здесь семь человек. Достаточно, чтобы просто поднять машину за передок…
Эта идея срабатывает: передние колеса освобождены.
Мужики вместе с хозяином уходят к дому и приносят несколько досок, чтобы по ним через яму прошли задние колеса.
В общем, мы сравнительно легко отделались.
Можно немедленно следовать дальше. Но меня неудержимо притягивает вид деревьев, цветущих во дворе среди развалин. На Апшероне деревья — редкость, каждое видно за несколько километров в голой степи — а тут сразу три в полном цвету…
— Фикрет-муаллим, — прошу я, — спросите их, можно ли нам поснимать эти деревья. Очень красиво. И потом — что здесь случилось? Дома разрушены, а люди живут…
— А это и есть Кошакишлак, куда на зиму перегоняли скот из Гала, помнишь, я рассказывал? — говорит Фикрет. — Не стало скота — все было заброшено. Здесь постоянных жителей не было, только чабаны. Сейчас вот поселились люди…
Он приоткрывает дверь и кричит что-то вслед удаляющимся мужикам.
Те отвечают вроде бы, что не против.
— Якши, якши, — говорит Фикрет то ли нам, то ли им. — Всё хорошо, можете пойти поснимать.
Мы с Эмилем берем фотоаппараты и отправляемся к строениям.