Страница 13 из 43
Мы познакомились. Я объяснил, что меня интересует Гобустан — ведь он наверняка не раз бывал там.
— Съемку по Гобустану можно посмотреть в редакции, — согласился Эмиль. — Но я предлагаю сначала совершить небольшую экскурсию по Старому городу. Вы там уже были?
— Вчера ночью немного погулял, но с удовольствием…
Мы отлично прошлись. Ичери Шехер жил обычной жизнью туристического центра. Но Эмиль, не обращая внимания на ковровые магазины и лавки торговцев антиквариатом, показал мне свой город с пристрастием коренного бакинца. Наибольшее впечатление на меня произвел дворец ширваншахов — правителей средневекового государства Ширван, в 1501 году павшего под ударами неотвратимого шаха Исмаила Сефеви 27. Дворец представлял собой небольшой, но очень крепко связанный архитектурный комплекс из светло-желтого известняка. Выстроенный в два этажа, он не казался особенно роскошным. Правда, покрытые некогда небесной глазурью купола дворца и мечети пострадали во время бомбардировки города русской эскадрой в 1806‐м, а позднее, когда во дворце разместился русский гарнизон и арсенал, внутренние его покои были перестроены, из двадцати пяти комнат верхнего этажа было сделано шестнадцать и от отделки ничего, естественно, не сохранилось.
Сотрудница музея, которая вызвалась провести экскурсию, была пожилой и доброй женщиной, никакого упрека ни за две дыры, проделанные русскими ядрами в куполах, ни за то, что дворец был отдан на постой солдатам, она не вкладывала в свои слова. Просто такой была память народа. И правда о том, как создавалась Империя — чего мы, изучавшие историю при социализме, естественно, знать не могли.
Хотя, в общем, следовало бы. Резиденция ширваншахов была выстроена Халилл Улахом I (1417–1465), окончательно перенесшим столицу из цветущей, но сейсмически невероятно опасной Шемахи на неподвижный известняк Апшерона, в Баку. Дворец — воистину драгоценный, как принято теперь говорить, артефакт, сохранившийся от почти 700‐летней истории Ширвана — средневекового государства, существовавшего на территории нынешнего Азербайджана. Исключительная ценность дворца понятна: бурный конец Ширвана в схватке с шахом Исмаилом, гибель на поле боя последнего ширваншаха Фарруха Ясара (1465–1501), взятие персами Баку, уничтожение всего архива рукописей, запечатлевших историю Ширвана, разграбление и разрушение цитадели Бугурт, сокровищницы ширваншахов в предгорьях Большого Кавказа, и, наконец, фатальная гибель от очередного землетрясения старой столицы — Шемахи — все это в какие-нибудь двадцать лет стерло память о древнем Ширване 28. Главным свидетельством о нем остался дворец, полный загадок. Потайные комнаты и подземные ходы, система акустических «телефонов», связывающих этажи и отдельные помещения; мавзолей суфия, громадный банный комплекс, семейная усыпальница и тихие садики с бассейнами, где плавают медлительные золотые рыбки, которые своим безмолвным присутствием не могут помешать ни беседе, ни размышлениям — вот какое сложное, многоуровневое и многофункциональное устройство венчало собой архитектурный ансамбль Старого города. Наиболее загадочным во дворце оказалось помещение, которое обычно называют диван-ханэ (зал для совещания советников и министров ширваншаха). Но есть и другое мнение: что это не зал, а мавзолей, который возводил для себя последний властелин Ширвана Фаррух Ясар. Но поскольку постройка не довершена (непроработанными остались некоторые детали резьбы), а тело несчастного ширваншаха не было даже найдено на поле боя, гипотезу нечем подкрепить. А непосредственно под мавзолеем находятся тайные подземелья, а в них — исцеляющие от нехватки материнского молока священные колодцы…
Дворец скрывал тайну зодчего, имя которого можно прочесть, поймав в зеркало фриз главного портала, глядя на который обычным взглядом, можно прочесть лишь имя правящего шаха и каноническое изречение о Судном дне. Свое имя архитектор начертал в зеркальном отражении: Мемар-Али. Эта загадка так и не была разгадана до ХХ века, когда появились ясные, не металлические зеркала…
Дворец-загадка… Эмиль знал, куда привести гостя…
Исподволь я наблюдал за ним.
Аристократизм — вот слово, которое непроизвольно рождалось из этих наблюдений. Достоинство. Осанка: голову свою Эмиль нес высоко. Негромкая, но выразительная, без единой неправильности, русская речь, изысканная вежливость и в то же время некоторая отстраненность, как будто, прогуливая меня по территории дворца, Эмиль не переставал думать о чем-то своем.
Начало уже смеркаться, когда музей стали закрывать и мы отправились в редакцию. Она размещалась в глубине Старого города, в каком-то глухом дворе, вход в который Эмиль отпер своим ключом. Во дворе лежала огромная сломанная ветром ветвь старого дерева.
— Март — самый ветреный месяц в Баку, — сказал Эмиль. — Слышишь, как воет ветер?
Я взглянул вверх. Мы стояли на дне двора, как на дне колодца. Я разглядел наверху какую-то обмазанную глиной и укрытую полиэтиленом лачугу, никак не вписывающуюся в парадный ансамбль Ичери Шехер, но, очевидно, оставшуюся со времен какой-то принципиально иной достоверности этого места. На снимках начала ХХ века Старый город похож на Бухару — глинобитные мазанки, лепящиеся одна к другой, как соты насекомых…
В редакции никого не оказалось. Это, похоже, вполне устраивало Эмиля. В этот поздний час он здесь чувствовал себя хозяином.
— Показать тебе что-нибудь? — видимо, мои фотографические опыты во время нашей экскурсии не ускользнули от его внимания, и он, в некотором смысле, теперь предлагал мне разделить с ним радость своего творчества. Папки в компьютере лопались одна за одной, открывая настоящие россыпи сокровищ.
— Это Средняя Азия. Остатки построек времен Хорезма. Я взял такси на целый день и попросил отвезти меня в пустыню, где они стоят до сих пор… Дождался вечера. Снимал на закате…
Я медленно — и, надо заметить, третий раз за один день — погружался в измененное состояние сознания. Снимки, которые я видел, особым образом резонировали во мне. Мне казалось, я всю жизнь хотел увидеть как раз это…
— А это Тибет. Просто горы. Я люблю горы.
Потом была серия абстракций: снимков грязевых вулканов. Такой вулкан, который может быть совсем маленьким, не выбрасывает ничего, кроме воды, пара и жидкой красноватой или серой глины. Но края кратера или дыхальца могут обрасти какой-то невообразимой перламутровой пылью или желтыми, как живые цветы, серными наростами. Русло грязевого потока может быть изысканно-серым, почти голубым, и если оно пролегает по терракотовой подложке, а в воде, выплюнутой вулканом из маленького кратера, отражается розовый отблеск заката — то это такое совершенное творение мастера-природы, что мы впали в своего рода транс, рассматривая фотографии. По-настоящему Эмиль знал красоту камня. Магию минеральной жизни. Оторваться было невозможно, это было настоящее колдовство…
— Где это снято? — спросил я.
— Недалеко, — он разворачивал мою карту, — здесь… Вот. Впрочем, карта так себе. Можем посмотреть космическую съемку.
Поисковик Google немедленно выдал местность в нужном масштабе.
— А вот, кстати, Гобустан, — словно вспомнил о чем-то Эмиль. —
То место, куда вы поедете завтра…
— Ну-ка, ну-ка…
— Наскальные рисунки есть повсеместно, но в основном они в трех местах: вот здесь, на холме под горой Джингир, основная группа — на Беюк-даше, там их обнаружили, и контора заповедника тоже там, и есть еще множество интересных на Кичикдаге, если только вы туда доберетесь… Учти, это большие расстояния, несколько десятков километров…
— Так, а вот это что? — ткнул я в экран, заметив какие-то складки рельефа, необъяснимым образом стягивающиеся в одну точку.
— Это тоже грязевой вулкан. Их тут два, видишь? Эти высокие — метров по четыреста — Кягниздаг и Турагай…
На время я словно оглох. Карта приковала меня к себе: если, например, двигаться отсюда… Или отсюда…