Страница 9 из 14
Он прошел вдоль Пляс де Франс под низкими ветвями виргинских дубов перед французским консульством. Ни «Кафе де Пари», ни «Брассери де Франс» не работали. Город опустел, бульвар Пастёр свелся к двум сходящимся рядам тусклых огоньков, уводящим в ночь. Типично для европейцев, подумал он, растерять мужество и отказаться от всех своих планов в ту же минуту, когда возникает вероятность промокнуть. Они скорее осмотрительны, нежели страстны; страхи у них сильнее желаний. У большинства подлинного желания-то и не было, только зарабатывать деньги, а это, в конце концов, просто привычка. Но едва деньги у них появлялись, казалось, они их никогда не пускают на какой-то конкретный предмет или цель. Вот что ему было трудно понять. Он точно знал, чего хотел, всегда, и его соотечественники тоже. Большинству хотелось лишь трех баранов, забить их на Аид эль-Кебир, да новую одежду для семьи на Мулуд и Аид эс-Сегир.[14] Немного, но определенно, и они все свои силы прилагали для достижения этого. Но все равно он не мог думать о массе марокканцев без презрения. Его бесили их невежество и отсталость; если он проклинал европейцев, то, не переводя дух, неизбежно проклинал и марокканцев. Никому не спускал, кроме себя самого, а это потому, что себя он ненавидел больше всех. Но, к счастью, этого не знал. Сам же мечтал об одном — о маленьком быстроходном катере; для человека, надеявшегося по-настоящему преуспеть в контрабанде, катер — совершенная необходимость.
Теперь же он хотел добраться до кафе «Тингис» в Соко-Чико и выпить кофе с коньяком в нем. Он свернул в Сиагины и быстро зашагал вниз по склону между ларьками менял, мимо испанской церкви и «Galeries Lafayette». Впереди лежала маленькая площадь, яркие огни керосиновых фонарей в кафе лились на нее со всех четырех сторон. Мог стоять любой час дня или ночи — кафе открыты и заполнены мужчинами, глухое монотонное бормотанье их бесед заполняло весь zoco.[15] Но сегодня всю площадь продувало ревущим ветром. Тами поднялся по ступенькам на пустую террасу, втолкнулся внутрь и сел у окна. «Тингис» главенствовал над площадью; отсюда можно было свысока поглядывать на другие кафе. На столике кто-то оставил почти полную пачку «Честерфилда». Тами хлопнул в ладоши, подзывая официанта, снял плащ. Под ним он был не очень сухой: довольно много воды затекло по шее, а ниже колен он промок насквозь.
Пришел официант. Тами сделал заказ. Показав на сигареты, спросил:
— Ваши?
Официант неуверенно оглядел кафе, лоб его наморщился в смятении, и ответил, что столик, кажется, занят. Тут же из уборной вышел мужчина и направился к Тами, который машинально поднялся, чтобы пересесть куда-нибудь еще. Дойдя до столика, человек сделал несколько жестов, давая Тами понять, что тот может остаться. Тами снова сел.
— Это ничего, ничего, — говорил мужчина. — Сидите, где сидите.
Тами учил английский в детстве, когда на этих занятиях настоял его отец, у которого дома часто останавливались высокопоставленные англичане. Теперь он говорил на нем сравнительно неплохо, разве что с сильным акцентом. Он поблагодарил мужчину и угостился сигаретой. Затем сказал:
— Вы англичанин? — Любопытно, что человек оказался в этой части города в такой час, а особенно — по такой погоде.
— Нет. Американец.
Тами поглядел на него оценивающе и спросил, не с парохода ли он: сам он немного опасался, что американец попросит его показать дорогу к борделю, и нервно огляделся, нет ли в кафе знакомых. Распространения одного слуха он терпеть никак не мог: что он стал гидом; в Танжере ниже падать некуда.
Мужчина сконфуженно рассмеялся, ответив:
— Ну да, наверное, можно сказать, что с парохода. Только что сошел, но если вы имеете в виду, не работаю ли я на нем, то нет.
Тами полегчало.
— В гостинице остановились? — спросил он.
Собеседник ответил, что да, чуть настороже, поэтому Тами не стал уточнять, в какой именно, как собирался.
— Танжер очень большой? — спросил мужчина; Тами не знал. — А много сейчас здесь туристов? — (Это он знал.)
— Очень плохо стало. Никто больше не приезжает после войны.
— Давайте выпьем, — неожиданно предложил мужчина. — Эй, там! — Он откинулся назад, взглядом ища за плечом официанта. — Вы же выпьете, правда?
Тами согласился.
Мужчина впервые посмотрел на Тами с некоторой теплотой.
— Что толку тут сидеть, как два сучка на бревне. Что будете? — Приблизился официант. Тами пока не решил, что за человек перед ним, что́ ему по карману.
— А вы? — спросил он.
— «Белую лошадь».
— Хорошо, — сказал Тами, понятия не имея, что это такое. — Мне тоже.
Два человека посмотрели друг на друга. То был миг, когда они готовы были проникнуться друг к другу симпатией, но традиционная формула недоверия требовала сперва найти причину.
— Вы когда приехали в Танжер? — спросил Тами.
— Сегодня вечером.
— Сегодня вечером, впервые?
— Вот именно.
Тами покачал головой.
— Как чудесно быть американцем! — пылко произнес он.
— Да, — машинально подтвердил Даер, никогда особо не задумывавшийся, каково не быть американцем. Отчего-то это казалось самым естественным.
Принесли виски; они его выпили, Тами скривился. Даер заказал еще по разу, Тами без энтузиазма предложил заплатить и быстро сунул деньги обратно в карман при первом «нет» Даера.
— Ну и место, ну и место, — произнес Даер, качая головой. Внутрь только что вошли двое чернобородых мужчин, головы обернуты в большие махровые полотенца; как и прочих, их полностью увлекала нескончаемая и шумная беседа. — Они тут сидят вот так всю ночь? О чем они говорят? О чем можно так долго разговаривать?
— О чем люди говорят в Америке? — сказал Тами, улыбнувшись ему.
— В баре — обычно о политике. Если вообще разговаривают. В основном просто пьют.
— Здесь — обо всем: дела, девушки, политика, соседи. О чем мы сейчас с вами говорим.
Даер допил.
— А о чем мы говорим? — резко спросил он. — Черт его знает.
— О них. — Тами рассмеялся и сделал широкий жест.
— В смысле, они о нас говорят?
— Некоторые — наверное.
— Приятного развлечения, братва! — громко выкрикнул Даер, повернув голову к остальным.
Посмотрел в свой стакан, с трудом поймал его в четкий фокус. На секунду он забыл, где он, — видел только пустой стакан, тот же, что вечно ждал, чтобы его наполнили снова. Пальцы у Даера на ногах сжимались и разжимались, а это означало, что он пьян. «Где тут ближайшая подземка?» — подумал он. Затем привольно вытянул перед собой ноги и рассмеялся.
— Господи! — воскликнул он. — Я рад, что я здесь! — Он оглядел замызганный бар, услышал бессмысленное болботанье и почувствовал, как о него разбивается волна сомненья, но держался твердо. — Бог знает, где это, но уж лучше тут, чем там! — упорствовал он. От звука слов, произнесенных вслух, ему стало увереннее; откинувшись назад, он взглянул на тени, двигавшиеся по высокому желтому потолку. Он не увидел скверно одетого юношу с хитрым лицом, который вошел в кафе и направился прямиком к столику. — И я не шучу, — сказал он, вдруг выпрямившись и зыркнув на Тами, который, похоже, испугался.
Впервые Даер осознал присутствие юноши, когда Тами неохотно ответил на его приветствие по-арабски. Он поднял взгляд, увидел, что сверху на него смутно, хищным манером смотрит молодой человек, и тут же его невзлюбил.
— Привет, мистер. — Юноша ухмыльнулся, достаточно широко, чтобы показать, какие зубы у него золотые, а какие нет.
— Привет, — безразлично ответил Даер.
Тами сказал что-то по-арабски; прозвучало язвительно. Юноша не обратил внимания, но схватил стул и подтащил его к столику, не спуская глаз с Даера.
— Гаврите англиски желяйте кляссный сулима да мистер? — сказал он.
Тами тревожно оглядел бар и несколько успокоился, увидев, что на их столик сейчас никто не смотрит.
14
Аид эль-Кебир (Курбан-байрам или Ид аль-Адха, араб., праздник жертвоприношения) — исламский праздник окончания хаджа, отмечаемый через 70 дней после праздника Ураза-байрам, в 10-й день месяца Зуль-хиджа, в память жертвоприношения пророка Ибрахима. Мулуд (Мавлид) — празднование дня рождения пророка Мухаммада. Проводится 12-го числа третьего месяца мусульманского лунного календаря. Аид эс-Сегир (Ураза-байрам, Ид аль-Фитр, араб., праздник разговения) — исламский праздник, отмечаемый в честь окончания поста в месяц Рамадан, отмечается первые три дня месяца Шавваль.
15
Маленькая площадь (исп.).