Взгляд и нечто

До сих пор не могу понять, что побудило Анатолия Васильевича Луначарского преподнести двадцатилетнему Victor'y, которого он знал по парижскому парку Монсури в 14-м году, маленькую брошюрку «Об антисемитизме». Вряд ли он мог предположить, что через 35 лет этот самый Victor будет цитировать несколько фраз из этой брошюрки на «сионистском сборище», в Бабьем Яру, в день двадцатипятилетия расстрела…

Антисемитизм…

Утверждаю и настаиваю, что самая страшная форма его у нас, в Союзе. Это вершина, недосягаемая вершина лицемерия. У Гитлера — еврей гад, его надо уничтожить, и его уничтожали. У нас — еврей брат — спросите Чаковского, Вергелиса, Драгунского, Быстрицкую, — но здесь и здесь тебе делать нечего, иди, и сына своего, как бы он там хорошо ни считал, не приводи на экзамен, все равно завалим. Пусть на скрипке учится, к Ойстраху его, или шахматам обучай!

Настаиваю, что в НАРОДЕ антисемитизм — явление случайное. Есть ирония, насмешка (и над собой тоже), матючок бывает. Антисемитизм, тот самый, именуемый животным, — это прерогатива мещанства, как в старину говорили, лавочников. Там он лютый, звериный, заразительный — знаменитый доктор Сикорский не был лавочником, но в деле Бейлиса под присягой доказывал, что без крови христианских младенцев еврею жизнь не в жизнь.

Под нынешним мещанством, лавочниками я подразумеваю партийный аппарат. Там над «абрамчиками» не подсмеиваются, там их ненавидят, они зло, они основа всех бед, и — звучит анекдотом, но и там вспоминают Троцкого-Бронштейна, Литвинова-Валлаха[66] и всех возможных Рабиновичей, попадавшихся на революционном пути страны.

Настаиваю, что главные антисемиты — это не те, кто за рюмкой водки скажет: «Не волнуйся за Левку, он пробивной, как тот сперматозоид», а те, кто говорят за той же рюмкой: «Какой же я антисемит, вот, признаюсь же, что у нас в полку был один еврейчик, очень даже смелый», а потом, уже не за рюмкой, а у себя в кабинете, стучащий по столу кулаком: «Вы что, из нашего учреждения синагогу собираетесь сделать?» — это когда говорят ему, что на это вот место есть хорошая кандидатура, но фамилия на «ман» кончается. Вчера мне рассказывали про случай в одном из московских родильных домов. Роженица (дочь очень высокопоставленного хама) наотрез отказалась от своего ребенка. «Посмотрите на его нос! (Это у трехдневного-то младенца!) Не возьму!» Отец оказался благороднее, хотя тоже сомневался насчет своего отцовства, но высокопоставленные хамы потребовали, чтоб роддом дал справку, что дочь их родила мертвенького, а куда уже денут «мертвенького» — дело роддома… Директор больницы потребовал письменного указания. Оно было дано — хоть бы одним глазом на него взглянуть.

…Мы ехали с Люсиком из Иерусалима в Тель-Авив, на аэродром.

Многое уже было переговорено, и в Киеве, и в Париже, и здесь, в Израиле.

— Ну так как? — спросил я Люсика.

— Что как? — переспросил он.

— Доволен?

— Только примитив вроде тебя может задать такой вопрос.

— А я все же задаю.

— Довольным на сто процентов может быть только…

— Ну а на пятьдесят?

— Для «доволен» этого мало.

— Ну а я доволен на все сто!

— Чем?

— Тем, что ты здесь.

Люсик расхохотался.

— А кто мне в Киеве говорил: не уживешься, чужая страна, чужие порядки? Кто?

— Я!

— А теперь, значит, признаешь, что…

— Признаю! И этим тоже доволен. А ты?

— Что я?

— Доволен?

Люсик наклонился ко мне:

— Сказать по секрету? Счастлив…

Теперь я уж расхохотался.

— Блеск! Ну а теперь поговорим за ваш израильский бардак.

И мы, перебивая друг друга, начали говорить «за» израильский бардак.

Думаю, что национальный вопрос — самый сложный в нашем «созвездии равноправных».

Он везде сложен — баски, шотландцы, корсиканцы, словаки, хорваты, но в какой стране мира целые народы сажали в грузовики и везли к черту в зубы? (А тех, в горах, в аулах, до кого грузовики не могли добраться, просто разбомбили — было и такое…)

Сейчас не бомбят, не вывозят, сейчас, наоборот, национальные фестивали и декады (впрочем, это и тогда было), традиционные праздники песни, все в народных костюмах — чем плохо?

А плохо то, что многие считают виновниками всего нас, русских. Оккупанты мы, и все! И в Чехословакии, и в Прибалтике, и в Средней Азии, и в Грузии, и на Украине.

И на Украине… Первый вопрос украинца эмигранта ко мне, русскому из Киева, — вы кто? «Великонеделимец» или за «незалежну» Украину?

Об этом уже писал. Придется несколько развить — дошли до меня слухи, что кое-кому кое-что не понравилось в первой части этих записок, там, где я об Украине пишу.

Подозреваю, что не понравился, сочли за клевету, мой рассказ о некотором увлечении возлияниями у нас на селе. Но на селе больше «свят», и «свята» эти, праздники, отмечаются всем селом, ни одной хаты с краю не остается. Да и без «свят» случается… Утром еще так-сяк, или по-украински «сяк-так», а уж к вечеру…

Будто в поддержку мне, моим рассказам, добралась до меня недавно, разными там окольными путями, «документальна новела з роздумами» (на украинском языке) одного моего друга с Украины. Новелла с размышлениями о некоем рядовом украинском совхозе и директоре его, хорошем, работящем дядьке, по фамилии Вояк. Картина вырисовывается интересная, хотя и грустная. Очень даже.

Приведу из нее, из этой новеллы, одну только крохотную сценку из главки «Клятi пережитки» (проклятые, значит). Не перевожу, и так понятно будет:

«В один з днiв знову сидiв я в кабiнетi директора. Покликав Вояк секретарку.

— Давай отих.

Увiйшли п'ятеро парубкiв — я ix примiтив ще в приймальнi бiля столика секретарки, тицяли якiсь папiрцi.

— Принесли об'яснительнi? — спитав директор.

Дружно протягли тi caмi бумажки. Вояк узяв, проглянув yci пiдряд, тодi розмашисто й бистро став на кожнiй писати резолюцiю. Я дививсь на хлопцiв. Один — худий, блiдний i наче iнтелiгентний, другий — с тонким красивим обличчям, спокiйно дивиться, обо чисто вбранi. Iншi трое — явно з перепою, в одного очи кров'ю залитi, аж згустки по битках, в другого подряпини на носi й на лоб!

— Ну, от так, друзi, — сказав директор. — 3iно, оце в приказ. Цьому — строгий виговор з останнiм предупрежденiем, чотирьох — на увольненiе. I щоб по общi духу вашего тут не було! Оце я зараз iду в район, повернусь о четвертiи — щоб жодного не стрiв.

Трое мовчки и незалежно залишили кабiнет — вони тут, виявляеться, пiсля того, як проштрафилися в райцентрi, попали пiд суд i дiстали условне покарання, вiдбували тут у «Комiнтернi» свiй условний строк i оце вже вiн скiнчився, та й в армii всiм трьом, дома вже, мабуть, повiстки лежать. Забув сказати: всi п'ятеро — шофери.

Той, що одержав догану, вклонився, дякуючи, i теж подавсь. А п'ятий лишився, став умоляти, пустив сльозу — i директор його «востание» простив, переписав резолюцiю.

Я зазирнув у тi «Об'яснiтельнi». Один повiз до райцентру зоотехнiка i, поки ждав, зустрiл дружка по армii, взяли по сто п'ятдесят, попав до мiлiцii. Другий саме ото и побився тодi пiсля свята з дружинником Володею пiд директоровим парканом. А трое условно покараних серед ночi завiтали до завгара з'ясовувать взаемнини, чимось вiн iх общив, завгар — парубок дужий, ножiв при хлопцях не було, та все-таки трое на одного, а пiд балабасом були добряче, то завгар до них не вийшов, а на ранок написав директоровi доповiдну. («Пiд балабасом» — то ще один сiнонiм до семантичного ряду «напитися», «нап'янцюватися», «нажлуктатись», «набратись», «нарiзатись», «надертись», «насмоктатись», «нализатись» — мабудь, iще згадаеться, коли посидiти, бо богато слiв для означення того чудового процесу видобув наш народ iз скарбниць мови своеi. «Ходити пiд балабасом», «набалабаситись» — це я тiльки тут почув.)»

И это не «свято», это будни. И как пишет автор (перевожу по-русски):

«Страшная картина. Две неделя в октябре 76-го пробыл я тут, в совхозе, и вот послушайте, сколько раз директор разбирался с пьяницами. И это все при мне, а сколько было и без меня… И не думай, читатель, будто совхоз, про который пишу, — исключительное явление по пьянству. Везде так, без исключения. Спросите: почему не обращают внимания, не пишут об этом корреспонденты, сельскохозяйственные делегации, которые кто туристами, кто по обмену специалистами гостят в наших селах? Ну, про это и спрашивать не стоит. Само собой, при иноземных гостях пьянство как-то прикрывают. И не только пьянство, а так еще выставить себя умудряются, что даже специалисты-агрономы живут и месяц в колхозе, и два, а разобраться в самой реальности не в силах…»

66

Стр.373…вспоминают Троцкого-Бронштейна, Литвинова-Валлаха… — Некрасов имеет в виду соратника, а затем противника Ленина Льва Давыдовича Троцкого (настоящая фамилия Бронштейн) и советского наркома иностранных дел Максима Максимовича Литвинова (настоящая фамилия Баллах).