Вовка-центровой

— Ты понимаешь, Ира, вообще его рассуждения не лишены логики, ведь следы крови на игле могут остаться даже после протирания ее спиртом, а в крови, может, имеется какой-то инфекционный агент, ведь так? Вот только он конкретно утверждал, что это болезнь — гепатит Б. Логически рассуждая, какой мы знаем с тобой гепатит? Болезнь Боткина, ведь так? То есть это гепатит А, а гепатит Б — это еще один микроб, или вирус, поражающий печень. Может, он действительно прочитал какую-то статью в медицинском журнале, например, которую мы пропустили, а после того, как молния его шарахнула, он и вспомнил про нее. Ты знаешь, а ведь это не пустяки, может, нам вместо иглы Франка скарификаторы использовать начать? Вон, помнишь, у нас были ведь желтухи непонятные, и на Боткина не очень похожи, может, от иголок и получены?

— Да ты что, Леня, где мы их возьмем, вон педиатры плачут, что им реакцию Пирке делать нечем.

— Ну, милая, под лежачий камень вода не течет, надо с главным переговорить, может, чего и получится, и в литературе посмотреть, где это парень про гепатит углядел. В общем, я пошел в палату, гляну мальчишку и домой.

Вовка тем временем пообедал, больничный обед был совсем неплох, суп с мясом, на второе пюре с треской и на третье компот.

Он лежал и размышлял о своей необычной судьбе, когда в палату вошел Леонид Афанасьевич.

— Ну что, герой, пообедал? — с порога спросил он.

— Так точно, — вскочив, ответил Вовка.

— Ну вот, пользуйся моментом, дома-то тебя так не накормят.

— Это, да, — вздохнул дед, прислушивающийся к разговору. — Интересно, когда карточки отменят, сил уже нет по очередям стоять?

— Отменят, отменят, Егор Кузьмич, обязательно отменят. Товарищ Сталин, если что обещал, обязательно выполнит. Мы в такой тяжелой войне победили, все сразу не получится, — сказал ободряюще врач и попросил Вовку раздеться. Он обстукал и осмотрел его со всех сторон, и продолжалось это минут десять.

— Неплохо, неплохо, все вроде в норме, — сказал он наконец.

— Леонид Афанасьевич, — спросил Вовка, — а эти ожоги на спине у меня пройдут?

— Ну, не знаю, — замялся доктор, — вроде они на всю жизнь остаются, вот только краснота наверняка пройдет.

— Ну и на этом спасибо, — вздохнул мальчишка, — а может, вы меня домой отпустите?

Леонид Афанасьевич улыбнулся.

— Нет уж, твой врач сейчас Ирина Васильевна, она всё и решит. Ну, товарищи, — обратился он к остальным больным, — желаю всем быстрее поправиться, до свидания.

— Твои бы слова да богу в уши, — пробурчал Егор Кузьмич, когда дверь за врачом закрылась. — Ходют, ходют, а толку нет.

Еще два дня Вовка провел в больнице, в это время он собрал все газеты, какие только мог, и внимательно их прочитал от корки до корки, до ухмылки соседей, не ожидавших от мальчишки такого усердия. Он даже сходил на политинформацию, которую проводила старшая медсестра для сотрудников отделения. На него там посмотрели с недоумением, но не выгнали. Но политинформация его разочаровала. Большую часть времени медсестра рассказывала, как тяжело приходится труженикам Североамериканских Штатов и других капиталистических стран и про героическую борьбу компартий Франции и Италии за права рабочих. Он, собственно, все это уже прочитал в газетах и каждое утро слышал из репродуктора.

Вовка пошел обратно в палату, там, на койку, которую вчера освободил Игорь, устраивали средних лет мужчину. На плечиках его кителя были майорские погоны и эмблемы авиатора. Его ноги были ампутированы по среднюю треть бедра, поэтому под кроватью стояло несложное приспособление из досок с приделанными подшипниками и деревянная палка, которыми инвалид должен был отталкиваться при езде.

На кровати лежала гитара, явно сделанная под заказ.

Летчик между тем оживленно говорил соседям по палате:

— Вот, мужики, сердечко прихватило, так в больницу забрали, и на какой, спрашивается, черт. Мне дома сын все сделал для удобства, а тут ни посрать, ни поссать по-нормальному.

— Да ты не стыдись, мил человек, — вступил в беседу дед, — мы же всё понимаем, ты за Родину в боях пострадал, лежи, не стесняйся. А вот струмент ты чего приволок, никак играешь?

— Да вот однополчане недавно подарили, — застеснялся майор, — приезжали ко мне и трофей из Германии привезли, знают, что я тренькать люблю. Вот с собой взял, чтобы скучно не было, еще осваиваю ее пока.

— Дак тогда сыграл бы хоть что, — продолжал приставать Егор Кузьмич, — душу хоть бы потешил.

Летчик, поломавшись для приличия, взял гитару и начал наигрывать и тихо подпевать себе под нос:

Гитара была чуть-чуть расстроена и резала слух Вовке, но он, как и все, захлопал в ладоши после незамысловатого исполнения майора.

— Товарищ майор, — сказал он нерешительно, — мне кажется, что гитара слегка расстроена. Давайте я ее настрою.

Летчик без слов протянул гитару.

Вовка бережно взял в руки инструмент и пропал, это была такая вещь, сразу стало ясно, что это ручная работа, да и сами струны были высший класс.

Он осторожно тронул колки, гитара на это отозвалась мелодичным гулом. Расстроена она была совсем немного, и через минуту Вовка взял звучный аккорд. С этими пальцами было немного непривычно, но тем не менее за этим аккордом последовал другой и третий.

— Слушай, парень, — сказал летчик, — я гляжу, ты в этом деле дока. Может, и споешь что-нибудь.

После недолгого раздумья Вовка сказал:

— Хорошо, я вам спою песню, совсем недавно услышал, парни во дворе пели. Она про летчиков.

Он дважды сделал проигрыш, и его пальцы уже почти свободно бегали по грифу.

Затем вдохнул и начал петь своим ломающимся, юношеским тенорком:

При первых же словах песни пилот замер и слушал не дыша.

Да и вся палата слушала, затаив дыхание. На середине песни майор заплакал, по его лицу текли крупные слезы, но он не обращал на это никакого внимания и был весь там, в бою.

Но вот отзвучал последний аккорд.

И тут пилот очнулся.

— Парень, скажи прямо, ведь это ты сочинил? Не слышал я такой песни никогда. Вот, как ты так смог, ведь это прямо про моего друга, как будто он здесь был!

Вовка смущенно сказал:

— Да нет, точно не я, где мне такие песни сочинять.

— Лады, — решительно сказал майор, — мне другую гитару найдут, а за эту песню вот тебе подарок, гитара твоя! Вот только слова песни запиши мне, пожалуйста, — добавил он.

— Слушай, Володя, может, что еще споешь, неплохо получается у тебя, — попросил Николай Петрович, — я хоть в разведке был, но все равно за душу взяло.

«Ага, сейчас я вам весь репертуар Владимира Семеновича выложу, — подумал Вовка, — вот уж дудки, и так палюсь по полной программе».

— Да я про войну больше не знаю новых песен. И вообще у нас вечером больше уркаганские песни пели. Вот тех кучу знаю, — признался он.

Летчик поморщился.

— После этой песни об урках петь преступление.

— Ну отчего же, — вступился за Вовку Николай Петрович, — есть у них жизненные песни. Сам, небось, знаешь, от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

— Это да, — задумчиво произнес инвалид, почесывая плохо заживший шрам на бедре, — тут дело такое.

Вовка тронул гитарные струны и тихо начал: