Истинноверующий

Истинноверующий обречен на неполноценность, на отсутствие твердой почвы под ногами.

Интересно отметить те средства, какими массовое движение усиливает и закрепляет индивидуальную неполноценность. Превознося догму выше разума, движение мешает уму отдельной личности стать самостоятельным. Централизованная экономика поддерживает экономическую зависимость тем, что намеренно создает нехватки самого необходимого. Социальной независимости мешает перенаселение в домах и коммунальных квартирах, а также обязательные общественные нагрузки. Безжалостная цензура литературы, искусства, музыки, наук не дает самостоятельно жить даже немногочисленным творческим личностям. Внедряемая и вколачиваемая преданность — церкви, партии, родине, вождю — и вера тоже закрепляют неполноценность личности. Ибо любая преданность отнимает что-то у человека.

Таким образом, люди, выросшие в атмосфере массового движения, становятся неполноценными, зависимыми существами, даже если от природы они созданы для самостоятельной жизни. Хотя они не знают неудовлетворенности и обиды, все-таки и у них проявляются особенности людей, желающих потерять себя и освободиться от существования, непоправимо испорченного.

Часть четвертая

Начало и конец

Глава XV

Люди слова

Массовое движение обычно не появляется до тех пор, пока не дискредитирован, не опорочен существующий порядок. Дискредитация эта не присходит автоматически, в результате грубых ошибок и злоупотреблений власть имущих, а является результатом преднамеренной работы недовольных «людей слова». Там, где «людей слова» нет или где они не проявляют недовольства, существующий порядок, даже несостоятельный и отравленный коррупцией, может долго сохраняться, пока не разрушится и не падет сам по себе. С другой стороны, безусловно ценный и энергичный строй может быть сметен, если он не добьется преданности небольшого меньшинства «людей слова»[140].

В разделах 83 и 86 показано, что реализация и сохранение массового движения зависят от насилия. Народившееся массовое движение — явление жестокое, и управляется оно безжалостными фанатиками, пользующимися словом только для того, чтобы придать видимость добровольности и согласия тому, что в действительности достигнуто насилием. Но фанатики эти взяться за дело и принять на себя руководство могут только после того, как существующий порядок дискредитирован и лишился поддержки широких народных масс. Эта предварительная работа, т. е. подрыв существующего порядка, а также ознакомление масс с идеей перемены и создание в стране атмосферы, благоприятной для новой веры, — могут быть проведены только «людьми слова», прежде всего общепризнанными говорунами и писателями. Пока существующий порядок функционирует более или менее исправно, массы в основном остаются консервативными. Они могут думать о реформах, но не о полной перемене. Фанатичный экстремист, как бы он хорошо ни говорил, в глазах масс — опасный или непрактичный человек, предатель, а то и сумасшедший. Массы его и слушать не хотят. Даже Ленин признавал, что там, где почва для коммунистов не подготовлена, — им «трудно подойти к массам… и добиться внимания масс»[141]. Ко всему, власть, даже слабая и терпимая, будет определенно сильно реагировать на яростные призывы фанатика и может из его деятельности извлечь для себя новые силы.

Совсем иная картина получается с типичным «человеком слова». Массы его слушают, так как знают, что его слова, как бы они ни были своевременны, не могут дать немедленных результатов. Власть или игнорирует его, или с помощью мягких методов надевает на него намордник. Таким образом «человек слова» незаметно подрывает существующий порядок, опорочивает власть имущих, ослабляет установленные взгляды, подрывает авторитеты — в общем, подготавливает обстановку для появления массового движения.

Различие между «людьми слова», фанатиками и «людьми действия» — условное, оно описывается в следующих разделах. Такие люди, как Ганди и Троцкий, оказываются вначале «непрактичными людьми слова», а потом обнаруживают исключительные административные и полководческие таланты. Магомет начал как «человек слова», а потом превратился в неукротимого фанатика и наконец проявил свой изумительный практический ум. Фанатик Ленин был несравненным «человеком слова» и несравненным «человеком действия». Классификация эта нужна для понимания, что почва для массового движения подготавливается лучше всего «людьми слова». Выращивание движения требует характера и качеств фанатика, а закрепление движения — дело главным образом практиков, «людей действия».

Появление небольшого меньшинства, состоящего из «людей слова» там, где его раньше не было, — уже явно революционный шаг. Западные державы, совсем того не желая, косвенным образом помогли рождению массовых движений в Азии тем, что возбудили там против себя недовольство и создали своей филантропической деятельностью по просвещению меньшинства «людей слова». Многие революционные вожди Индии, Китая, Индонезии получили образование в консервативных учебных заведениях Запада. Американский колледж в Бейруте, руководимый и содержащийся консервативными американцами, на деле — школа революционеров в неграмотном арабском мире. Несомненно, что и богобоязненные учителя миссионерской школы в Китае тоже попали в число тех, кто подготовил почву для китайской революции.

«Люди слова» бывают разных типов: священники, писцы, пророки, писатели, художники, профессора, студенты, вообще интеллигенция. Там, где чтение и письмо — трудное искусство, например в Китае, простая грамотность уже дает право на звание «человека слова». Так было и в Древнем Египте, где искусство иероглифов было монополией немногих.

Для «людей слова» всех родов характерна жажда всеобщего признания, которая определяет их отношение к существующему порядку. Наполеон сказал: «Тщеславие сделало Революцию, свобода была только предлогом». По-видимому, внутри каждого интеллигента, будь он человеком творческим или нетворческим, находится некая неизлечимая неуверенность. Даже самые одаренные и плодовитые люди сомневаются в своей ценности и каждый день должны искать новых доказательств. Сказанное Ремюза о Тьере, пожалуй, применимо к большинству «людей слова». «У него гораздо больше тщеславия, чем честолюбия, и он предпочитает уважение покорности; он предпочитает власти ее видимость. Спрашивайте постоянно у него совета, а потом делайте, как вам угодно. Он обратит больше внимания на ваше почтительное к нему обращение, чем на ваши действия»[142].

В карьере почти каждого, даже щепетильного «человека слова», появляется момент, когда почтительный или примирительный жест со стороны власть имущих может привлечь его на их сторону. В известный период своей жизни многие «люди слова» готовы стать оппортунистами и придворными. Сам Иисус не стал бы, может быть, проповедовать свое учение, если бы фарисеи приняли Его к себе, назвали бы Его Учителем и слушали Его с почтением. Если бы Лютера в подходящий момент сделали епископом, очень возможно, что это охладило бы пыл и Лютера, и всей Реформации. Молодого Карла Маркса, наверно, можно было привлечь на сторону Пруссии, если бы ему дали титул и ответственный пост в правительстве; то же — и Лассаля, если бы он получил титул и придворный мундир. Но, с другой стороны, как только «человек слова» определит свою философию и свою программу, он начинает их отстаивать тверже, а сам становится менее восприимчив к лести и заманиванию.

Как бы настойчиво ни выдавал себя протестующий «человек слова» за защитника угнетенных и оскорбленных, на самом деле он движим мотивами личного характера (за очень немногими исключениями). Его сострадание к другим исходит из его личной ненависти ко власть имущим[143]. «Только немногие, исключительно редкие люди питают к человечеству тот вид любви, который делает их не способными терпеть общую массу зла и страданий, не обращая никакого внимания на последствия их личной жизни»[144]. Это подтверждает со страстной убежденностью, Торо: «Я убежден, что то, что так удручает реформиста — совсем не его сострадание к собратьям, а его личная боль — даже если он самый святой из всех святых; и будь это исправлено, он бросит своих великодушных братьев без малейшего сожаления»[145]. Как только «человек слова» получает признание со стороны власть имущих, он обычно находит высокопарные доводы для того, чтобы стать на сторону сильных против слабых. Лютер, вначале бросивший вызов господствующей церкви и сочувственно говоривший о «бедном, простом, не знатном народе»[146], позже, когда объединился с германскими князьками, провозгласил: «Бог предпочел бы существование правительства, даже самого дурного, чем позволить толпе буйствовать, как бы она ни была при этом права»[147]. Бёрк, которому покровительствовали лорды и знать, говорил о «свинской черни» и рекомендовал бедным «терпение, труд, бережливость и религию»[148]. Избалованные славой и лестью «люди слова» в большевистской России, как раньше в нацистской Германии, не чувствуют потребности стать на сторону преследуемых и терроризованных против безжалостных вождей и их секретной полиции.

140

См. примеры в разделе 106.

141

Catlin G. E. G. The Story of the Political Philosophers (New York McGraw-Hill Book Company, 1939), p. 633.

142

Цитата из книги Alexis de Tocqueville. Recollections (New York Macmillan Company, 1896), p. 331.

143

Multatuh. Max Havelaar (New York Alfred Knopf, Inc, 1927), Introduction by D. H. Lawrence.

144

Russell Bertrand Proposed Roads to Freedom (New York Blue Ribbon Books, 1931), Introduction, p. VIII.

145

Thoreau Henry. Walden // Modern Library edition (New York Random House, 1937), p. 70.

146

Письмо Лютера архиепископу Майнцкому, сопровождающее его тезисы (Цитата из книги Frantz Funck-Brentano. Luther, p. 65).

147

Цитата из книги Frank Jerome. Fate and Freedom. New York Simon and Schuster, Inc., 1946, p. 281.

148

Ibid., p. 133.