Гоголь

На стене кабинета висели золотые карманные часы с цепочкой.

— Чьи это часы? — спросил Гоголь.

— Мои, — ответил Жуковский. — Они принадлежали Пушкину, и я их храню как память после него. Они показывают час его кончины.

Жуковский снял часы со стены и протянул их Гоголю.

— Возьми их, — сказал он торжественно. — Ты подлинный наследник Пушкина и был его другом. Храни их как самую драгоценную реликвию.

Растроганный Гоголь поцеловал Жуковского и бережно спрятал часы в карман.

Под влиянием значительности этой минуты Гоголь разоткровенничался и рассказал Жуковскому то, что обыкновенно он таил даже от близких друзей, — свои планы продвижения поэмы.

Она должна не только показать недостатки и пороки людей, их заблуждения и всю недостойность их поведения, но и стать образцом, показать путь к их исправлению, к их нравственному возрождению. Поэтому в отличие от первой части его цель теперь не сатира, а проповедь очищения, создание героев, которые должны стать положительным примером. Он напомнил Жуковскому трилогию великого флорентинца; его «Божественную комедию», охватившую всю жизнь, все представления и чаяния средневековья и Возрождения. Так должна строиться и его поэма. Герои Данте переходят из «Ада» в «Чистилище», и поэма завершается песнью примирения и божественного просветления — «Раем». «Мертвые души» начались с показа «ада», несовершенства и пошлости русской жизни. Но теперь он должен создать героев «чистилища», переходных, положительных, которые будут способствовать пробуждению русской жизни, дальнейшему просветлению людей. Многое из второй части им уже написано, но пусть до времени все это остается тайной.

Гоголь волновался, руки его дрожали.

Дни в доме Жуковского проходили однообразно и незаметно. Гоголя мучила внутренняя тревога, обострение болезни. Да и вести, доходившие до него извне в тихий и уединенный дом Жуковского, беспокоили и пугали. Вся обстановка в Европе стала напряженной, нарастало всеобщее недовольство масс, всюду чувствовалось революционное брожение, отдельные вспышки докатывались и до Франкфурта. Росли рабочие волнения и стачки. На короля было совершено покушение. В Силезии происходило восстание ткачей.

Гоголь пишет своим друзьям длинные, поучительные письма, исполненные елейной, церковной морали. «Душевный монастырь», как сам писатель назвал свое существование в эти годы, загораживал ему глаза на все, что творилось в мире. В тихом доме Жуковского или в уличном шуме буйного Парижа он чувствовал себя равно одиноким и недоступным веяниям живой жизни.

В письме к Н. Языкову из Франкфурта 26 декабря 1844 года Гоголь высказывает свои сокровенные мысли и поучает своего друга слову божьему. Причины социальных неполадок, внутренняя неудовлетворенность человека, житейские беды, по его мнению, происходят от душевной неустроенности, от недостаточного проникновения в букву и дух христианского вероучения. «Сколько могу судить, — пишет он Языкову, — глядя на современные события издалека, упреки падают на следующих из нас: во-первых, на всех предавшихся страху, которым уж если предаваться страху, то следовало бы предаться ему не по поводу каких-либо внешних событий, но взглянувши на самих себя, вперивши внутреннее око во глубину души своей, где предстанут им все погребенные способности души, которых не только не употребили в дело во славу божью, но оплевали сами…» И Гоголь мечет громы и молнии на «нынешних развратников, осмеливающихся пиршествовать и бесчинствовать в то время, когда раздаются уже действия гнева божия и невидимая рука, как на пиру Валтасаровом, чертит огнем грозящие буквы».

В его болезненном представлении все социальные противоречия кажутся порожденными отходом от божественных предначертаний, забвением религии. Он искренне считает себя предназначенным провидением обличить неправду и сказать слово истины. Но, как он сам говорит в письме к Языкову, «сатира теперь не подействует и не будет метка, но высокий упрек лирического поэта, уже опирающегося на вечный закон, попираемый от слепоты людьми, будет много значить». И он выступает с таким «упреком», оставляя оружие сатиры, чувствуя себя пророком и проповедником.

Так подготовлялась книга, которая, как думал Гоголь, должна была прославить его имя, а на самом деле стала его позором. Для этой книги отложена и отодвинута работа над вторым томом «Мертвых душ». Эта книга — «Выбранные места из переписки с друзьями» — родилась из писем, которые Гоголь, как новоявленный проповедник, на протяжении нескольких лет рассылал своим друзьям, поучая их христианскому терпению и вере в милосердие божие.

К душевным терзаниям и поискам присоединилось усиление болезни. Он необыкновенно похудел и никак не мог согреться. Лицо его пожелтело, а руки распухли и почернели, и он сам страшился их прикосновения, так как они были холодны как лед. Он крепился духом и старался скрыть свое состояние от Жуковского, чтобы не беспокоить друга. Жизнь, казалось, замирала.

Неожиданно успешно решились денежные дела Гоголя. Правда, жизнь у Жуковского значительно облегчала его материальное положение, но все же оно оставалось очень неопределенным и напряженным. Прокопович, несмотря на то, что собрание сочинений уже вышло из печати, не подавал никаких признаков жизни. Укоризненные письма Гоголя не достигали цели. Стороной, от московских друзей, он узнавал, что Прокопович благодаря своей практической неумелости был обобран плутоватыми типографщиками. Деньги, выручаемые за продажу сочинений, шли в их карманы.

По совету Жуковского Александра Осиповна Смирнова, пользуясь своим положением фрейлины, решила испросить у государя пенсию или пособие для больного писателя. Это было не простым делом: следовало встретиться с Николаем Павловичем в тот момент, когда он был в хорошем настроении. Иначе не избежать отказа. На вечере у государыни Александра Осиповна подошла к императору и, кокетливо улыбаясь, напомнила ему о Гоголе и просьбе Жуковского.

— У него есть много таланту драматического, но я не прощаю ему обороты слишком низкие и грубые! — самоуверенно сказал Николай Павлович.

— А вы читали «Мертвые души»? — спросила Смирнова.

— Да разве они его? Я думал, что это Соллогуба!

Александра Осиповна посоветовала ему прочесть «Мертвые души» и заметить страницы, в которых выражается глубокое чувство народности и патриотизма.

Государь принял от нее записку, составленную Жуковским, и обещал утвердить Гоголю пенсию. Смирнова, заручившись обещанием царя, подошла тут же на вечере к шефу жандармов А. Орлову, к которому царь питал особое благоволение за разгром декабристов на Сенатской площади, и объявила ему волю царя. «Что это за Гоголь»? — грубо спросил Орлов. «Стыдитесь, граф! Вы русский и не знаете, кто такой Гоголь», — рассмеялась Смирнова. «Что за охота вам хлопотать об этих голых поэтах!» — возразил Орлов, довольный своей пошлой шуткой. Но так или иначе Гоголю было дано пособие, правда очень скромное — по тысяче серебром в год на три года, — что позволяло ему продолжить работу над поэмой и не обращаться вновь к помощи друзей.

ТЕНЬ

Гоголь попал в Париж в начале января 1845 года в период обострения политических страстей, нарастания волны всеобщего недовольства, которая подготовила революционные события 1848 года. Росла дороговизна, на улицах все чаще слышались озлобленные выпады против правительства и богачей, газеты помещали острые карикатуры, полемические статьи и фельетоны. Происходил очередной правительственный кризис.

«О Париже скажу тебе, — писал Гоголь Н. Языкову, — только то, что я вовсе не видел Парижа. Я и встарь был до него не охотник, а тем паче теперь». Говоря о себе, он сообщает Языкову: «Я прожил, однако ж, эти три недели хорошо в отношении моральном. Жил внутренно, как в монастыре, и, в прибавку к тому, не пропустил ни одной обедни в нашей церкви».

В Париже он, встретился с графом Толстым, с которым познакомился за границей несколько лет тому назад. Александр Петрович Толстой был личностью примечательной. Даже самая биография его во многом необычна. Родился он в 1801 году и восемнадцатилетним юношей поступил на военную службу юнкером в гвардейскую артиллерийскую бригаду. Через два года был произведен в офицеры, а затем назначен адъютантом к графу Дибичу. В конце 1826 года он перешел из военной службы в ведомство иностранных дел и был причислен к штату русского посольства в Париже. Однако он стал не столько дипломатом, сколько секретным агентом и был отправлен в Константинополь со специальным поручением ознакомиться с положением дел в Турции и на Ближнем Востоке и произвести там топографическую съемку укрепленных мест. После начала войны с Турцией в 1828 году он вновь вернулся на военную службу и принимал самое активное участие во всех военных операциях. По окончании войны вышел в отставку и поступил на службу в министерство внутренних дел. Затем служил губернатором в Твери, а в 1837 году был переведен военным губернатором в Одессу. В 1840 году он вышел в отставку, устранился от всяких дел и погрузился в изучение богословских вопросов и сферу религиозных интересов.