Страница 19 из 30
А что — тогда? Ну, сказал ты сразу: если будете на собраниях «подвергать» — да не приду ни на одно! Делайте, что хотите. Терять мне нечего.
— Да нет, мы так, для формы, — доверительно шепнул в коридоре Новик, отставной полковник, это он был твой прямой начальник и, пожалуй, самая светлая личность из всех тамошних кадров.
— Ладно, — согласился ты, — раз без этого никак.
— А как иначе — ведь из партии положено исключать общим собранием.
— Так ведь я сам исключился!
— Нет, так не бывает, надо, чтоб коллектив тебя…
Новик, и правда, хотел сдержать обещание — куда там! — не смог он совладать с праведным гневом отставных майоров-полковников:
— Да судить его надо, изменника родины!..
— Исключить его из профсоюза!..
И так далее — вот ты и поднялся со стула, где предусмотрительно пристроился в самом последнем ряду, дверь прямо за спиной.
— Не имеете права… — только и сказал ты, захлопывая её за собой.
Новик догнал тебя у самого выхода на улицу:
— Ладно, ладно, мы уже договорились, всё будет спокойно: в протоколы занесут, что следует, зайди ровно на минуту, не больше, без тебя, заочно, никак нельзя.
Вернувшись в зал, ты только и сказал:
— Зря ругаетесь — меня в Израиле ждет тётя, ну никак она без меня не может. А то бы — я никогда… — развел руками и, кажется, улыбнулся.
— Да он еще и издевается над собранием! — кто-то рядом буркнул вполголоса. Но — вполголоса.
Потом была недолгая торговля: «вы мне справку в ОВИР — я вам заявление об уходе по собственному желанию». Карта, казалось тебе, была козырная — до тебя, вроде прецедентов не было: чтобы самоисключались, чтобы самоувольнялись… Всю последующую неделю ты курсировал между районным ОВИРом, куда отнес заявление с просьбой о выездной визе, и начальством автомотолюбителей: не хотели, ну никак не хотели они дать тебе требуемую характеристику.
Ты просил — любую! Самую плохую — мол, плохой работник, прохиндей, прогульщик — да пишите, что хотите! Не давали…
— Они обязаны дать, иначе заявление рассматриваться не может, — объяснял овировский капитан.
— Так скажите им это! — потом ты, сидя напротив Новика, от которого в большой степени зависела скорость получения нужной бумаги, слушал его диалог с ОВИРом: ему оттуда объясняли, что характеристику выдать тебе просто обязаны, и подтвердили, любую — но с тремя подписями.
— …они же детей наших с собой увозят! — уже слабо, скорее для проформы, пытался возражать Новик.
— Ваших?! — тут ты не сдержался. — Своих! Своих! — завопил ты в лицо оторопевшему Новику, едва он положил трубку.
Оставался еще военкомат — следовало сняться с военного учета, сдать военный билет и получить соответствующую справку.
— Хорошо, хорошо, — убеждал тебя толстый пожилой майор, вытирая со лба пот бумажной салфеткой, — давай сначала на сборы, переподготовишься с другими запасниками, всего две недели, да и сдашь билет.
Ты не сразу врубился, что майор говорил это серьёзно.
— Вы что, не понимаете, что я в Израиль уезжаю! И мы будем «вражеские стороны»! Для кого вы будете меня переподготавливать? Для израильской армии?
В общем, сдал ты ему билет, получил справку в соседней комнате, а выйдя оттуда, заметил в коридоре толстого майора: кажется, здесь он тебя поджидал. Пристроившись рядом, пока ты шел по длинному коридору, он, не поворачивая к тебе головы, как-то в сторону, спросил: «А что, там правда хорошо? Лучше, чем здесь?». Эх, майор, майор — сейчас бы ты ему многое рассказал бы, а тогда…
А тогда, опасаясь подвоха, да мало ли чего можно было ожидать в этих стенах, только и сказал: «Разное говорят. Приеду — увижу сам…».
Глава 6
Таможни, границы…
Москва, Шереметьево-2, год 2001-й.
Клянусь, этот диалог не придуман:
— Что в чемодане?
— Книги.
— Столько?!
— Да весь с книгами. Будете проверять? Открыть?
— Не надо — платите за перевес, у вас лишних 20 килограммов. Видите? — действительно, стрелка весов угрожающе склонилась вправо. Весы работают…
— То есть, как лишних? Они не «лишние»! Это — подарок!
— Да вот так: подарок или нет — не имеет значения. Оплатите пошлину!
— Но эти книги мы дарим российскому фонду культуры!
Дар это, понимаете?
— Ну и что? Дары тоже облагаются налогом.
— Слушайте, а еще я везу в дар деньги — видите, указано в декларации, — это собрано в Штатах, между прочим, людьми не всегда состоятельными, чтобы передать здесь, в России, на самые неотложные нужды культурному фонду Булата Окуджавы. Это же благотворительность!
— Ну и что? Вам говорят — платите!
— Но почему?
— Таможне тоже надо жить.
— Так… Теперь понимаю. Будет квитанция? Или так?
Только что такое милое личико моей собеседницы каменеет, оно больше не кажется мне привлекательным.
Любопытно все же, что она ответит? Молчание…
Успокаиваюсь — с чем тут спорить? Таможне нужно жить? Наверное, да.
Рассматриваю лоскуток желтоватой бумаги: между слепых строчек с прочерками ярко видна размашисто вписанная шариковой ручкой цифра: 100 долларов. И подпись, невнятная закорючка. Прохожу несколько метров до окошка, из которого дама-кассир куда-то смотрит мимо меня. Годы явно не пощадили ее, неумело наложенная косметика только подчеркивает возраст. Мне почему-то становится жалко ее. И ту, на выходе возле весов, ждущую меня у чемоданов, — тоже жаль. Вынимаю стодолларовую купюру. Получаю печать на заветную бумажку. Пошлина оплачена!
Но почему именно столько обозначено в квитанции — не 98 и не 101 доллар? Будто я, упаковывая чемодан, знал расценки услуг российской таможни и рассчитал точное количество книг и их вес, чтобы не затруднить ее сотрудников поиском сдачи.
— А ведь, — соображаю я, — не стоило мне заносить в декларацию те несколько тысяч долларов, что я везу с собой, не собираюсь же я вывозить деньги обратно! Так чего же было их декларировать? И шел бы я через «зеленый» коридор, там теперь редко кого надолго останавливают и редко чью поклажу ставят на весы. Словом, не спас я эту сотню.
Вспомнить бы мне тогда свой предыдущий приезд сюда — года за три до нынешнего, когда груз мой состоял из 20 или даже большего числа коробок с газетой и экспонатами стенда «Панорама», уже построенного в зале готовящейся газетной конференции… Для участия в ней нас и пригласили.
О собрании этом — отдельный разговор и в другой раз… Хотя, почему в другой? Сейчас это как раз кстати.
Итак…
Москва, Шереметьево-2, год 98-й.
«Панораме» предстоит участвовать в работе 1-го Международного конгресса русской прессы в Москве. Конгресс инициирован агентством новостей ИТАР-ТАСС. В общем, дожили: мы, журналисты, редакторы, издатели русских газет в зарубежье, недавние «отщепенцы», приглашаемся за счет организаторов конгресса и селимся в одной из лучших гостиниц страны — «Международной». Но всё это, так сказать, антураж.
А главное — как было не принять такое предложение: это же шанс для нашей, совместной с российскими изданиями, ну хотя бы попытки изобрести средства, которые закроют кормушку так называемым газетным «пиратам».
Новоявленные, большей частью кустарные газетки, продюсеры телепередач на русском языке, беззастенчиво крадут тексты для заполнения пространства между рекламными объявлениями на печатных полосах и в эфире. Кажется, все они должны были бы серьезно досаждать обкрадываемым изданиям и телеканалам, и прежде всего — российским. И, конечно, досаждают: были даже попытки судиться с ними.
Да нет — цель конгресса обозначилась в первый же день его работы иной. Даже совсем иной: для всеобщей координации следует неотложно сформировать главный орган. А, в общем-то, он уже существует, разумеется, он в Москве, и уже генерирует некое «информационное пространство», из которого остаётся черпать содержание всем русским (включая и зарубежные) периодическим изданиям для своих публикаций — ну, совсем как из «ноосферы» Вернадского экстрасенсы черпают свои прозрения. Причем, безо всяких затрат.