Судьбе наперекор

— Вася! Васенька! — позвала я, но он только ухом повел в мою сторону, не в силах оторваться от вида столь близкой, но, увы,— форточка была затянута сеткой — недосягаемой добычи.

«Ах ты, бессовестный!» — подумала я и покачала ветки — воробьи тут же вспорхнули, и Васька дернулся им вслед, налетев на сетку. Он возмущенно посмотрел в мою сторону, узнал, но не простил, потому что отвернулся и сделал вид, что меня на свете вовсе не существует. Придется перевоспитывать, поняла я, вот сейчас сумку брошу, заберу его и тут же, с места в карьер, начну объяснять моей любимой зверюшке, кто в доме хозяин.

«Господи! Ну, откуда же столько пыли,— изумилась я, войдя в квартиру,— ведь самым тщательным образом перед отъездом все закрыла. Ладно, это все потом».

Я повесила, на место мой талисман — брелок-козочку: «Вот мы и дома, Снежинка»,— и отправилась забирать свою родную скотинку.

Увидев меня, Варвара Тихоновна засуетилась:

-Сейчас-сейчас. Я только Васеньку кашкой покормлю...

— Чем?! — не поняла я.

— А кашкой манной. Он ее очень хорошо кушает. Я ему ее жиденькую на молочке готовлю, сладенькую, с маслицем... — и она позвала: — Васенька! Сыночек! Иди к маме! Будем кашку кушать.

Раздалось оглушительное «Бум!» — я поняла, что это Васька соскочил из форточки на подоконник, потом второе «Бум!» — это, надо понимать, уже на пол, и в кухню влетел Василис. Разглядев его, как следует, я онемела — мало того, что он сейчас весил уже никак не меньше шести килограммов, так он был еще и до невозможности холеный: шерстка блестела и казалась шелковой, видимо, она его вычесывала.

— Кушай, мое солнышко! Кушай, мой маленький! — приговаривала Варвара Тихоновна, с умилением глядя на Ваську, который, не торопясь, словно смакуя, аккуратно ел кашу.

Та-а-ак! Ну и что прикажете мне с ним теперь делать? Персональные обеды готовить? Так я и себе их не готовлю. Его же теперь консервами не накормишь — будет нос воротить. А она-то с Васькой как носится! Словно с ребенком малым. Да, тоскливо ей теперь без него придется. Ладно, будем выходить из положения с наименьшими потерями.

— Варвара Тихоновна, спасибо вам большое за хлопоты.

— Да разве ж это хлопоты? Мне ж такое счастье было с ним возиться! — возразила она.

— А вы знаете, у меня вот мысль одна возникла. Понимаете, работа у меня суматошная. Бывает, уйду рано, а вернусь за полночь. Так вы не будете против, если я вам Ваську буду утром заносить, а вечером забирать, а то он, бедняжка, иногда целыми днями голодный сидит, да и скучно ему. А я вам за это платить буду и деньги на продукты для него давать. Выручите меня, пожалуйста.

У нее глаза налились слезами, она пыталась мне что-то ответить, но губы ее не слушались. Наконец она справилась с собой и прошептала:

— Правда? и, поняв, что я не шучу, затараторила: — Вы даже не представляете себе, какой он умный! Он же все, как человек, понимает! Мы здесь с ним так дружно жили!

— Вот и хорошо, что мы договорились,—и я ей улыбнулась.

Она улыбнулась мне в ответ, но вдруг нахмурилась и спросила:

— А вы сами-то чего-нибудь с дороги ели? — и, поняв, что нет, тут же категорически заявила: — А ну, садитесь за стол! Я вам сейчас картошечки поджарю, да с лучком, да с котлеткой рыбной.

Она так аппетитно это говорила, что я засмеялась и не смогла отказаться. После ужина мы всей гурьбой отправились водворять Ваську на родную жилплощадь.

— А батюшки! — не смогла удержаться, войдя, Варвара Тихоновна.— Пыли-то, пыли! Вы вот что, Елена Васильевна, —предложила она,—Если вам по дому что сделать надо: убраться там, постирать, сготовить чего — так говорите. Мне это еще, слава богу, нетрудно. Сама себя обслуживаю, да и вам еще помочь в силах.

— А сколько вам лет, Варвара Тихоновна, простите за бестактность?

— А шестьдесят два мне,— она грустно усмехнулась.— А вы-то, небось, думали, что много больше?

— Да нет! — постаралась как можно честнее сказать я.— Это я так спросила.

Варвара Тихоновна снова грустно усмехнулась и махнула рукой:

— Да ладно уж вам! — и заторопилась.— Ну, вы отдыхайте с дороги. А утром, значит, Васеньку и принесете? Или, может, мне самой за ним зайти?

— Я принесу, Варвара Тихоновна. Я его сама вам принесу,—и, закрыв за ней дверь, пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе.

«А что,— размышляла я, следя за поднимающейся над туркой шапкой пены,—это вполне разумный выход из положения — переложить все бытовые проблемы на, как оказалось, еще совсем нестарые плечи Варвары Тихоновны — я ведь искренне считала, что ей хорошо за семьдесят — ну, видно, жизнь ее не баловала. Я ее не один год знаю, женщина она простая, честная и очень аккуратная. Ей не помешают лишние деньги, а надо мной не будет постоянно маячить дамоклов меч домашних дел. Все, решено, завтра же утром с ней об этом поговорю».

Я оглянулась на Ваську — он грустно лежал в своем персональном кресле на кухне, и я его хорошо понимала: во-первых, с моего пятого этажа воробьев не разглядишь, а во-вторых, Варвара Тихоновна обращала на него гораздо больше внимания.

— Ничего, Василис,—утешила я его, подхватывая под мышку, чтобы забрать с собой в комнату.— Скоро привыкнешь жить на два дома, тебе это даже понравится.

Устроившись с кофе и сигаретами в кресле и положив Ваську к себе на колени, на что он только тяжело вздохнул и, словно по обязанности, замурчал, я. включила телевизор, чтобы узнать, что новенького произошло в городе, пока меня не было: по времени сейчас как раз должна была начаться баратовская воскресная информационно-аналитическая программа на одном из центральных каналов. Ее нельзя было назвать полностью объективной и независимой, но откровенного вранья и славословия в ней было все-таки поменьше.

Прозвучала музыкальная заставка: «Есть на Волге утес» на фоне картины того самого утеса, и на экране появился ведущий, который изо всех сил старался походить на всех московских комментаторов сразу. В результате же получился потешный гибрид, в котором, как в кривом зеркале, отразилась внешность Познера, манеры Киселева и шуточки Шендеровича. Но меня это мало волновало, так же как и подробности развернувшихся на всех фронтах информационных баталий политических деятелей местного пошиба,— не было никогда среди моих клиентов политиков и не будет. Я лучше лестницы пойду мыть, чем с ними свяжусь! Я ждала, когда ведущий перейдет к криминальной хронике, а дождавшись, чуть сигаретой не подавилась. Ну и дела-а-а!

— Весь город потрясло жестокое, демонстративное, совершенное с невиданным доселе в городе профессионализмом убийство директора судоремонтного завода Виктора Петровича Богданова, произошедшее 9 июня в его рабочем кабинете. В свете этого убийства стали вызывать сомнение и причины смерти его близких родственников: сына Анатолия — 2 июня от сердечного приступа, жены Маргариты Харитоновны — 4 июня от пищевого отравления, ею дочери Ларисы и двух ее дочек, 6 июня утонувших в бассейне на территории их загородного дома. Единственный оставшийся в живых, пока,— выделил ведущий это слово,— член семьи — это зять Богданова Николай Сергеевич Наумов, который последние полгода являлся на заводе его первым заместителем.

На экране появилась картинка знакомого каждому баратовцу здания завода.

— Господин Наумов,— продолжал ведущий,— категорически отказался встретиться с журналистами нашей телекомпании. Но мы не стали исключением. Точно так же он отказался хоть как-то прокомментировать ситуацию всем, кто к нему обратился. Другие руководители завода тоже хранят молчание, чего нельзя сказать о рабочих, ставших невольными свидетелями событий. Нашему корреспонденту удалось поговорить с некоторыми из них. Предлагаем эти кадры вашему вниманию. Однако в связи с крайне нездоровой обстановкой на заводе эти люди просили не снимать их лица.

Камера показала молодого парнишку с микрофоном в руке и чьи-то спины. Судя по тому, что говорили рабочие, покойничка на заводе, мягко говоря, не любили: перебивая друг друга, они делились воспоминаниями, как они ждали в приемной, как наконец пришли «директорские холуи» и открыли дверь, как они увидели на столе голову Богданова, и не было в их голосах ни жалости, ни печали.