Страница 34 из 39
Вдруг тень — угорь из щели выметнулся и змеится подальше от света.
Освоившись в Соборе, студенты замечают, до чего прозрачна вода — будто ее и нет вовсе. Телом ощутить можно, а зрительная иллюзия рождает чувство полета. Не зря профессор говорил, что аквалангист здесь ощущает себя как бы в невесомости.
Гид ведет группу вверх к пещеркам, входам на «хоры». Халлам, так долго учивший студентов плавать, не поднимая ила, сам забылся, и его ласты поднимают тучи ила. Выбираются все из пещеры на ощупь.
Внезапно яркий луч солнца бьет в подводное подземелье. Здесь стали видны сказочные сады водорослей. Иные пловцы сравнивают их с ухоженными английскими парками. Поттер, бывало, ворчал (про себя, конечно): плывешь внутри кастрюльки с овощным рагу.
Из сплетений водяных лютиков поднимаются стройные стебли триостренника. Клубни его съедобны, аборигены, рассказывают, разнообразили ими свой рацион.
Все окрестные «дыры» славятся прозрачнейшей водой. Это связано с тем, что из подземных ключей бьет дождевая вода, профильтрованная мощным слоем известняков. В ней много кальция. Органические остатки в озерах и пещерах очень быстро выпадают на дно. Буйная растительность удерживает ил на дне. Вода меняется быстро и не застаивается. Ряску можно увидеть на поверхности только «дыр-одиночек», не связанных со всей системой пещер.
Благодаря исключительной прозрачности воды фотосинтез зеленых растений на глубине необычайно интенсивен. Света так много, что некоторые растения развили красноватую окраску — защиту от избытка солнца. Обычно кислород выделяется подводными растениями невидимо. Но если улитка, угорь, рачок повредят лист, трещинка заметно выделяет пузырьки кислорода, которые поднимаются вверх, как в бокале шампанского.
Озера Пикканини немного солоноваты, в их воде достаточно фосфора и азота, а значит, много фитопланктона и одноклеточных водорослей — основы сложных пищевых цепей. В Юэнсовых прудах, которые накануне посещали студенты с профессором, вода прохладнее — пятнадцать градусов, в ней кислорода растворено больше. Зато фосфора и азота в ключевой воде тех прудов меньше, и это отражается на растительности — она там куда скудней.
Юэнсовы пруды — первая часть лекции Халлама. Они названы так в честь незадачливого здешнего полицейского Юэнса, который лет сто назад провалился в них как был — в форме и верхом, вместе с лошадью. Искали его, а обнаружили три расселины, и в каждой по нескольку пещер. Самая большая расселина шириной тридцать метров, глубиной десять. Пруды соединены восьмимильной речушкой Эйт-Майл-Криком, которая что ни день несет в океан двести тысяч кубометров воды. Хотя в Австралии «криком» называют пересыхающие реки, Эйт-Майл-Крик никогда не иссякает. Ключи — очень сильные, напор потока чувствуется особенно в соединяющих их протоках.
Профессор Халлам со студентами провел эксперимент: у одного из ключей установил контейнер с безвредным красителем. Через десять минут на поверхности стало расплываться бурое пятно, вскоре окрасился весь пруд. Но не прошло и семи часов, как поверхность снова заголубела. За это время, по подсчетам, сменилось тридцать тысяч кубометров воды!
В засушливом районе (семьдесят миллиметров осадков в год) Эйт-Майл-Крик — большое подспорье фермерам, которые используют воды реки для орошения и снабжения системы бассейнов с проточной водой, где выращивают форель.
Лет сорок назад фермеры нанесли Юэнсовым прудам «удар ниже пояса» — частично осушили окрестные болота. Уровень воды упал лишь на полметра, но входы в неглубокие пещеры обнажились, равновесие нарушилось, многие уникальные растения погибли. Сейчас огромный вред Юэнсовым прудам наносят туристы, поэтому местная общественность и требует превратить их в заповедник. Озера Пикканини и Тантанула — уже заповедные зоны.
Тем временем профессор со студентами продолжают экскурсию. В специальные мешочки они отбирают образцы флоры расселин, отбирают пробы ила в дальних пещерах. В клубках водорослей кипит своя жизнь: там прячутся улитки, рачки, мечутся мальки. Много разных видов раков — некоторые из той сотни видов, которая нигде в мире, кроме Австралии, не встречается.
Следующее место работы спелеологов — заповедник Тантанула. Там, под сосновыми борами, прячется Спринг-кейв — пещера, доступная только опытным ныряльщикам. Начинается она глубоко в провале: огромная комната, точнее, мансарда — стены под сорок пять градусов,— переходит в известняковый выступ, от него целая цепочка пещер.
Лабиринт мечется то вниз, то вверх, то расслаивается на три-четыре этажа; есть проходы, в которые едва протиснешься,— и вдруг — огромный зал. Если потерять место входа, то в одиночку с фонарем не сразу выберешься. Случалось, аквалангист искал выход слишком долго. Смертельно долго...
Лишь когда все поднимаются на поверхность, сидя на берегу бухточки, профессор отвечает на вопросы студентов. Внизу-то ни спрашивать, ни отвечать невозможно: воды в рот наберешь...
В. Задорожный По материалам зарубежной печати
Узор на лезвии ножа
Долго мне пришлось искать встречи с эвенскими мастерами. Я забрался в самое сердце Юкагирского нагорья, чтобы увидеть рождение серебряных узоров. И вот сейчас передо мной лежит лезвие только что законченного ножа — «хиркана». Сверкают красная медь и желтая латунь, отчетливо видны серебряные насечки...
Лет пятнадцать назад в Магаданском краеведческом музее, в эвенской экспозиции, среди яркого бисерного шитья я увидел глиняный тигель с заскорузлыми потеками металла и шлака. Что эвены-ламуты издревле знали железо и другие металлы, известно: этнографы находят подтверждение этому в архивах; сохранились и старинные предания. Но, похоже, никто из путешественников прошлого не рассказывал, как эвены делали снеговые очки — «чимыт» из серебряных пластинок, или кованые оленьи рога для шаманской шапки, или женские посохи-«нёри» с орнаментом, инкрустированным цветными металлами. Хотя многие из путешественников отмечали необычное для северян пристрастие эвенов к украшениям, особенно серебряным. Например, В. Тан-Богораз пишет: «...У котла хлопотала девушка с длинным железным крюком в руках, в красивом наряде, испещренном всевозможными вышивками, и, кроме того, обвешанная с головы до ног бусами, серебряными и медными бляхами, бубенчиками, железными побрякушками на тонких цепочках...»
Так неужели сегодня потеряны секреты своеобразного эвенского ремесла? Неужели остались лишь легенды да отдаленные реликвии?
Мне захотелось найти мастеров по металлу в таежных стойбищах. И вот первые результаты поисков: у подножия гор Молькаты, в палатке оленевода Хонькана из гижигинского совхоза «Рассвет Севера», мне показали несколько интересных старинных изделий. «Наверное, у русских или якутов отцы ваши покупали?» — спросил я, еще не веря, что нашел то, что искал.
У одной из женщин лукаво блеснули глаза. Она ушла в свою палатку и вскоре вернулась со свертком, в котором оказалась старая камусная сумка, а в ней множество инструментов и украшений.
— Так, говорите, у якутов покупали? — сказала она.— А Губичан — какое имя?
— Эвенское, конечно!
— Деда моего так звали. Это его вещи. Сам мастерил инструмент, сам и работал им. Вот этим топориком — «тибак» — делал блюда — «укэн», лопаты — «эрун», стамеской узоры рисовал на них.
— А как делал-то, как?
— Не знаю, маленькой была...
Потом мне удалось выяснить, что знатоки-умельцы могут быть среди эвенов, ушедших десятилетия назад в горы и живущих ныне на реке Рассохе в Магаданской области и на реке Березовке в Якутии. Сознаюсь, встреча с ними мне казалась тогда не более реальной, чем с таинственными «пикэлянами» — «снежными людьми» колымских преданий. Но не зря, видно, говорится, что, если чего сильно пожелаешь, обязательно сбудется. И вот я лечу с агитбригадой на Рассоху.