Страница 25 из 39
— Извините, Елена Петровна,— начал я,— кажется, беспокою вас не вовремя. Но мне поручили с вами поговорить, и у меня только десять минут гиперсвязи...
— Я не люблю вспоминать эту экспедицию,— выслушав мои объяснения, сухо сказала Бурцен.— Я не верю, что Феликс действительно имел контакт с внеземным интеллектом. Это галлюцинации. От каких-нибудь испарений с озера, например. Галлюцинации могли быть вызваны и наведенными примитивными биополями. На Мегере анормально высокий общий психофон. На мозг человека воздействие спонтанных возмущений природного психополя опасно. Для защиты от него мы применяли спецшлемы. Однако очень сильный всплеск психополя мог пробить защиту...
— ...и, пробив, заставить их совершить непредсказуемый поступок.—Я закончил за нее мысль.— Например, сорвать с себя шлем!
Но вдове Бурцена моя поспешная версия явно не понравилась. На ее высоких скулах проступили ненатурально ровные кружки румянца, сразу состарившие женщину лет на двадцать. Вдруг глаза Елены Бурцен налились слезами. Экран подернулся рябью помех, и сквозь космическое пространство до меня донесся затухающий выкрик:
— Да не был Феликс героем, не был! Он был сам виноват в своей смерти...
Я попытался вызвать Набиля Саади, но контактолога дома не оказалось. Коммутатор его института сообщил, что Саади завтра улетает на Эрнандес-III. Разыскивать там профессора могло оказаться делом непростым. Я перевел на имя Саади вызов гиперсвязи и попросил связаться со мной при первой возможности.
Потом набрал номер Альберто Тоцци и услышал от компьютера, что абонент умер два года назад.
Известие меня ошеломило: Тоцци был самый молодой в экспедиции Бурцева, и я сильно рассчитывал на его рассказ. Но Альберто уже ничего не расскажет.
Терри Масграйв оказался на космическом корабле, у гиперприемника, и связаться с ним удалось сразу. Экран заполнило широкое, иссеченное складками и морщинами бородатое лицо. Узнав, о чем пойдет речь, Масграйв, как и Елена Бурцен, даже не потрудился скрыть своего неудовольствия: взгляд его стал отчужденным и подчеркнуто официальным.
Масграйв неприязненно прищурился, пожевал мясистыми губами, отчего ходуном заходила его пиратская — или раньше она называлась «шкиперской»? — борода.
— В этой экспедиции погибли люди,— сказал он.— Все мои показания изложены в рапорте, который вы могли прочесть. На Мегере могло произойти все, что угодно.
Капитан явно не желал распространяться. Интересно, почему?
— Какое у вас мнение о составе экспедиции? — попробовал я зайти с другого бока. И почувствовал, что зацепил: в прозрачных глазах Масграйва мелькнуло нечто похожее на замешательство. Снова будет увиливать? Нет, не должен, вопрос слишком лобовой.
— Отвечаю,— качнул головой Масграйв.— В Тринадцатой гиперкосмической был не самый лучший в моей практике экипаж.
Звякнул, словно рассыпал медные шарики на стекло, зуммер. Сеанс связи заканчивался.
— Не лучший в научном отношении? — уточнил я.
— В психологическом.
Это было неожиданно. Я замешкался с очередным вопросом, но с нарастающим треском эфира связь оборвалась.
Набиль Саади вызвал меня под утро, когда я уже собирался, но никак не мог заставить себя встать. Чтобы выглядеть нормально, пришлось одеваться.
Набиль Саади был одет в вечернюю фрачную пару малинового цвета. Стоячий воротничок его белоснежной рубашки стягивала пятнистая «бабочка».
— Сожалею, что прервал ваш отдых, но мне передали, вызов срочный,— сказал он.
Насколько оба предыдущих собеседника сдержанно и даже отрицательно воспринимали мои объяснения, настолько восторженно отреагировал Саади. — Вы не представляете, как я завидую вам, дорогой Алексей Васильевич. Вы летите на Мегеру — удивительную, уникальную планету. Второй такой просто нет. Будь у меня возможность, я посвятил бы исследованию Мегеры всю жизнь. Я уверен, что контакт с внеземным разумом все-таки имел место на Мегере. Но я в своей уверенности пока одинок. Разве мыслимо сообщения Бурцена и Декамповерде объяснить галлюцинациями? И потом, Алексей Васильевич, я сам был там, ходил по земле Мегеры шесть дней. Только шесть дней! И могу сказать, такая планета не может не родить разум, не может!
Звякнул проклятый зуммер. Успеть бы задать главный для меня вопрос к Саади.
— Профессор, а что вы можете сказать о личных взаимоотношениях участников экспедиции?
— Личных? — Собеседник неопределенно пожал плечами.— Сложные были взаимоотношения... Но на работе они не сказывались. Да и зачем вам это? Разум надо искать на Мегере, разум...
В тот же день мне передали гиперграмму. Мой настольный секретарь, аппетитно хрумкнув кристаллом с записью, выкатил на ленту текст: «В случае, если вопрос вашего спутника не решен или решен не окончательно, хотел бы предложить собственную кандидатуру. Помимо горячего личного и научного стремления побывать на Мегере еще раз, приведу следующие доводы. Ваш покорный слуга является одним из ведущих специалистов по Мегере, участвовал в интересующей вас экспедиции и может помочь воссоздать картину тех дней; а также располагает пока экспериментальной, но вполне рабочей моделью прибора, который должен значительно облегчить поиски разума на Мегере. Если вы подтвердите согласие на мое участие в экспедиции, буду встречать вас на борту гиперлета, которым планируется перебросить вас к Мегере. С нетерпением и надеждой жду вашего ответа. Искренне ваш, Набиль ибн-Хишам ас-Саади».
Таламяна удалось уговорить быстро, я даже подивился его покладистости. Но потом выяснилось, что шеф все рассчитал заранее, и выдумку с Новичковым он рассматривал как своеобразное психологическое закаливание своего сотрудника.
Довольный, я вернулся в информаторий, избрал положительный ответ Саади.
У меня оставался еще один вызов гиперсвязи, которым следовало, не откладывая, распорядиться. Я навел справку и узнал, что у погибшей Аниты Декамповерде в Сан-Пауло жива мать.
Разговор получился не из легких. Донья Декамповерде плакала, показывала фотографии дочери.
Уже не надеясь получить нужные сведения, я остановил однообразные причитания пожилой женщины и спросил прямо:
— Извините, сеньора Декамповерде, но чем, по-вашему, вызван несчастный случай с вашей дочерью?
Она отложила в сторону альбом, осуждающе посмотрела на меня глазами, полными горечи.
— Не говорите мне о несчастном случае, молодой человек,— вскинув сухой старческий подбородок, с вызовом произнесла она.— Произошло преступление. Мою дочь убили.
Сахаристый сок вопреки всему стекал не вниз, к корням, а поднимался, карабкался по треснутому стеблю, присасываясь липким языком к основаниям боковых побегов. Ближе к вершине, у трещины, ползучий сок, белый как сахар, становился все темнее, скатывался в бурые шарики, которые один за другим отваливались от клейкой массы и выпускали крылья. Впрочем, мушки-шарики далеко не разлетались — проделав путь в несколько десятков метров, они с плаксивым теньканьем пикировали и ввинчивались в сырой грунт. Жук, снова высунувшись из хвоща, неодобрительно наблюдал за мушками. А те, не обращая внимания на сердитые призывы усиков — антенн квазипредка, спешили закопать себя как можно глубже.
Глава 4
Мушки-шарики готовились к непогоде. Красное солнце наконец освободило небосклон, целиком передав его Желтому, и то вступало теперь во владение этим миром, заполаскивая континент янтарным светом — не жарким, но каким-то густым, тягучим, почти осязаемым. К желтому светилу подтягивались его небесные вассалы. Сперва ущербные, неуверенные полумесяцы постепенно набирали силу и блеск. Когда же солнце оказалось в самом центре их каре, спутники развернулись в тяжелые, полнофазные луны и засверкали, как начищенные медные блюда.
Разговор с матерью Аниты оставил на душе тяжелый осадок. Из какого сундука она и слово-то такое выкопала: «убийство»! Понятно, конечно: горе матери, старость без детей и внуков, обида на мир, забравший у нее единственную дочь...