Свидание в Брюгге

— Присядьте, — сказал он. — Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мадам. Ваш… ваш муж всегда возбуждается, когда говорит о войне?

— О, доктор, да! А иногда еще сильнее. Когда мы бывали во Франции, случалось, в кабачках он даже вступал в драку. Я просто не могу понять, что у него в голове происходит! Он все время задирается. И, бывает, ему здорово достается! Да, человек он нелегкий.

— А после он бьет вас?

Она отрицательно замотала головой.

— Он бьет вас, — утвердительно сказал Эгпарс, как будто и не заметив ее протестующего жеста.

— Нет. А в общем… да. Но я не даюсь ему.

— А его мать знает?

— Она меня просто ненавидит.

— А вы не ошибаетесь? Так вот, дитя мое, тут есть две проблемы, их не надо путать. Первая — вывести его из этого состояния. Он ведь алкоголик.

— Но он не так уж много пьет. Вы, наверное, не знаете, а я-то видела, как пьют!

— Знаю, мадам, все знаю. Но алкоголь — плохое подспорье эпилептику. Это проблема номер один. Если он умрет — второй и не будет. Вы предпочли бы остаться вдовой, мадам Ван Вельде?

— Как вы могли такое подумать, доктор! Я все-таки люблю Себастьяна.

— «Все-таки». Но вы развелись с ним. Значит, совместная жизнь стала вам в тягость?

— То, что я люблю его, — правда, но у меня не хватает никаких сил. Действительно, бывают моменты, когда мне хочется избавиться от него. Вы же должны понимать, что так жить невозможно! Это не жизнь, а каторга!

— Благодарю вас, мадам Ван Вельде, за то, что вы со мной откровенны. Стало быть, вы хотели бы, чтобы он умер или — к черту все, и тем не менее вы прячете от него пистолет и барбитураты. Так что совесть у вас чиста.

— Ах, какая ерунда! — сказала Сюзи с подкупающей искренностью, словно вопросы совести не имели к этому делу никакого отношения.

— Мне вспомнилась одна песня, — сказал Оливье, — прекрасная песня Стефана Гольмана. О человеке, его совести и бутылке божоле! В конце концов совесть успокоилась, залив себя вином!

Сюзи слабо улыбнулась. Она поняла. Нет, все-таки по занимаемому ею месту в обществе она стояла выше Себастьяна Ван Вельде, и в их размолвке это не могло не сыграть своей роли.

Эгпарс тоже невольно улыбнулся.

— Как всегда, вы верны себе, Дю Руа, — сказал он. — Вы страдаете постоянным словесным недержанием, что, должно быть, не однажды подводило вас и неизвестно еще, какую услугу окажет вам в дальнейшем.

— Простите меня, мосье.

— О нет, нет. Ради бога, оставайтесь таким всегда. Правда, не с больными. Но нам больше, чем кому-либо другому, необходимо чувство юмора.

— А военным? — не удержался Оливье.

— И военным тоже. Итак, мадам Ван Вельде, вторая проблема не менее серьезная. Предположим, он выкарабкается; вы подумали о том, как вы оба будете жить дальше?

Она стиснула руки. Ее сухие ловкие руки, привыкшие ухаживать за больными, не вязались с ее округлыми формами, с мягкими линиями упругого тела.

— Вы затрудняетесь с ответом? Попробую помочь вам. Как вы полагаете, почему ваш муж, ваш бывший муж, предпочел таблетки снотворного этому самому пресловутому пистолету? Ведь он нашел его еще раньше? Вы выказали неудовольствие, когда я задал ему этот вопрос.

Вот как раз об этом-то и хотелось Роберу спросить Сюзи.

— Я не знаю. Я ничего не знаю.

— Не торопитесь, подумайте. Вы достаточно знаете больных. И вы хорошо знаете Ван Вельде. Если вы не сможете нам помочь, то кто же тогда сможет?

— Возможно, потому, что пистолет для него священен.

Голубые, чуть воспаленные глаза главврача пристально смотрели на Сюзи, и видно было, как напряженно работала его мысль. Ом помассировал веки кончиками пальцев.

— Тогда все должно было быть наоборот, детка. Раз пистолет для него нечто святое, именно им он должен был бы пресечь свою жизнь, если только…

— Что, если?

Они все подумали об одном и том же.

— Если только он действительно хотел умереть? — неуверенно проговорила она, как студентка, отвечающая профессору на экзамене.

— Пожалуй! Храбрый солдат, да еще отмеченный в приказах за храбрость, награжденный медалью…

— Попробовал бы он не быть храбрым… — между прочим вставил Оливье.

И тут же поспешил извиниться, жестами. Но Эгпарс, по-видимому, одобрительно отнесся к его реплике и продолжал развивать свою мысль:

— Тем не менее он остается храбрым солдатом. И храбрый солдат должен бы убить себя тем оружием, которым он уничтожал врага, потому что его жена — женщина без стыда и чести. Такова канва сценария. Вы меня простите, мадам. Я просто пытаюсь поставить себя на его место. Так должно быть по логике вещей. Будь это в театре. А между нами говоря, поведению вашего мужа свойственна некоторая аффектированность. Артист!

— Да, — прошептала она.

— И вы тоже.

— О!

— Безусловно. Но это не имеет значения, мадам Ван Вельде. У меня не от всех дверей есть ключи. А у вас, я уверен, есть. Что вызвало взрыв? Что толкнуло его на самоубийство? Что явилось последней каплей? Той, которая переполнила чашу…

— Мне кажется, я знаю. Вот уже две недели, как мы в разводе.

— Так.

— А позавчера вечером я была в Счастливой звезде.

— Понятно.

— Я танцевала. Ведь я свободна, в конце концов.

Последние слова были сказаны с легким вызовом, что как будто не произвело впечатления на Эгпарса. Она продолжала:

— И вдруг я увидела Себастьяна у стойки. Я, конечно, и бровью не повела. Потом-то я раскаивалась, что не поговорила с ним. Когда танец кончился, я подошла к стойке. Его уже не было. Там стояла только его чашка. От нее сильно пахло водкой. Я спросила про мужа — моего бывшего мужа. Фернан ответил мне, что он ушел. Я вышла на улицу, огляделась кругом, но никого не увидела. Было холодно. Возможно, он спрятался где-нибудь за грузовиком. В общем, я не нашла его, а так как мне не улыбалось схватить воспаление придатков…

Сказала — как отрезала…

— То вы вернулись к Фернану, — докончил Эгпарс, — и стали опять танцевать.

— Да. Но я совершенно потеряла голову, иначе бы я все это не делала.

— Для этого головы не нужно!

Но Эгпарс уже опять овладел собой.

— Ну ладно. А когда же случилось несчастье?

— Через два часа.

— Через два…

— Да, доктор.

— Я не спрашиваю вас, с кем вы танцевали, мадам Ван Вельде.

— Я не могла бы вам ответить.

— Сойдемся на том, что это был Альфред Дюбек, и больше не будем к этому возвращаться.

Она покраснела. Прекрасная блондинка Сюзи Ван Вельде и сама не подозревала, что у нее еще есть в запасе малая толика стыдливости. Робера не оставила равнодушным ее искренность, он почувствовал симпатию к этой женщине.

— Я думаю, он следил за вами из-за грузовика. Что было дальше?

— Бал окончился, и я уехала, на мотоцикле м-м… Фреда…

— На моем мотоцикле, — внес поправку Оливье, — на моем! Ах, сукин сын! Богоотступиик! Сколопендра! Троглодит!

На этот раз главврач досадливо поморщился. Балагурство Оливье, очень часто забавлявшее его, становилось назойливым. Он пытался воссоздать в деталях картину самоубийства, всегда более туманную, чем картина убийства.

— И это спасло вам обоим жизнь, — сказал Эгпарс.

— Обоим?

— Да, Дюбеку и вам. Вам ведь неизвестно, что, когда Ван Вельде раздевали в больнице Сен-Жан, у него в кармане обнаружили тот самый пистолет.

— Боже мой!

— И что он был у него в кармане, когда он подсматривал в окно, как вы танцуете с другим.

Ее охватил ужас при мысли о том, что могло бы быть. И она все повторяла:

— Боже мой, боже мой. — А потом вдруг сказала: — Может быть, и стоило это сделать.

В сущности, Сюзи не была злой, просто она любила любовь и была уступчива в любви.

— Короче говоря, еще бы немножко, и вдовцом остался бы он! Приложив, как говорится, к этому делу руку. Но так как у него не хватило мужества убить вас, он вернулся домой и попробовал убить себя. Не воспользовавшись при этом пистолетом. Все, что угодно, — только не пистолет. Вы понимаете, в чем тут дело?