Страница 58 из 144
— В голове не укладывается, — сказал Анджей и потянулся за другим помидором.
Спыхала молчал, не сводя глаз с этого мальчика. Он следил за каждым его жестом, за каждым словом, запечатлевал его в своей памяти — так всматриваются обычно в фотографию, чтобы запомнить навсегда. С первой минуты, как только Анджей появился возле часовни Юзека и как только он, Спыхала, понял, кто этот молодой человек, ему не давала покоя одна мысль: «Это сын Оли, и он мог бы быть моим сыном».
Ему, поглощенному политикой, любовью к Марии, озабоченному двусмысленным положением в обществе, редко приходила мысль об Оле и о том, как жестоко поступил он с нею. Он даже предполагал, что Оля счастлива со своим мужем и детьми. Иногда он видал ее в концертах, на улице — ведь как-никак они жили в одном городе. Как-то раз они даже поговорили, вернее обменялись несколькими ничего не значащими фразами на обеде в каком-то посольстве. Но он никогда не думал о ее сыновьях, не представлял себе, что они могли бы быть его сыновьями, вообще не представлял себе, что он мог бы иметь детей, да никогда и не желал этого.
И вот теперь, когда он увидел этого необычайно красивого юношу и услышал, как горько тот плачет из-за того, что немцы разбили польское войско, в сердце его внезапно возникла огромная, неожиданная жажда настоящего счастья. Ему вдруг так захотелось, чтобы Анджей был его сыном, чтобы он мог заговорить с ним не тоном пожилого дядюшки, какого-то постороннего мальчику высокого чиновника, а отцовским тоном.
«Ну да, выбрал подходящий момент, — подумал он тут же, — нашел время желать счастья, когда мир рушится. Не выспался ты, Казимеж, и в голове у тебя не все дома. Надо бы взять себя в руки и все обдумать — сегодня ночью сюда придут немцы. Значит, надо удирать дальше… А куда?»
Но тут служанка вызвала Ройскую. Парк был заполнен возами, лошадьми и беженцами, которые замучили всех своими просьбами.
Спыхала остался один на один с Анджеем.
«Интересно, знает он что-нибудь обо мне?» — подумал Казимеж, встал со своего стула и начал расхаживать по столовой. Через окно видны были въезжающие повозки. Прибывали раненые. Фронт — если это можно было назвать фронтом — быстро приближался.
— А ты хотел воевать? — спросил вдруг Спыхала, останавливаясь неподалеку от Анджея, чтобы видеть вблизи его густые, иссиня-черные всклокоченные волосы.
— А как же?! — откликнулся с набитым ртом юноша.
— И ничего из этого не вышло, — заключил Спыхала.
— Вот вы мне скажите… почему? Вы можете это понять?
— Пока что не понимаю. Но ясно одно — мы стояли на глиняных ногах.
— Мы? То есть кто мы?
— Польское государство, понимаешь? Мы не были подготовлены.
— Зачем же тогда лгали?
Спыхала не ответил. Тяжелым шагом он прошел через всю комнату и сел на тот же самый стул.
— Как же так? Зачем же тогда собирали на винтовки? Почему не сказали нам правды? Почему мы остались один на один с неприятелем… Почему… почему… почему?..
Спыхала уже не слушал вопросов и горестных недоумений Анджея. Ему было стыдно до слез, так что кулаки сами собой сжимались от злости. От злости на самого себя. Сердце так и колотилось. Наконец он уловил обрывок какой-то фразы Анджея, который что-то говорил быстро и истерично.
— … надо было жить иначе…
Жить-иначе? Как же он мог жить иначе? Все предопределяло его жизнь: и дом, и легионы, и министерство иностранных дел. И Мария… Он не мог жить иначе, он вынужден был жить только так, обстоятельства все решили за него. Он не мог бы быть отцом этого чудесного, пылкого мальчика, хотя теперь ужасно жалел об этом. А можно ли жить иначе? Можно ли начать жить заново вот сейчас, когда ему уже сорок пять лет? И когда все бросили его здесь — и министерство, и Мария… Догонять Марию? Да, он обязан это сделать. Это его долг. Казимеж передернулся.
Ройская вернулась в комнату.
— Ага, перекусил, — сказала она Анджею, мимоходом потрепав его по волосам. — А сейчас и обед будет.
Потом обратилась к Спыхале.
— Думаю, будет лучше, Казимеж, если вы выедете сегодня к ночи. Я дам вам автомобиль, вы отошлете мне его из Львова или с границы, как вам будет удобнее. Бензину у меня еще немного есть. Думаю, что мне машина больше не понадобится. А ты, Анджей, останешься у меня?
— Да, тетя. Родители, наверно, приедут сюда. Хотелось бы повидать отца… Он, верно, беспокоится обо мне. Антек в армии… но, может быть, и он найдется… Я останусь здесь, тетя.
— Как хочешь.
Спыхала подался к Анджею и внимательно вгляделся в него.
— Тебя ждет новая жизнь, — сказал он вдруг.
Анджей удивленно взглянул на него.
В этот момент Ройская выглянула в окно и воскликнула:
— Гляньте, Оля приехала…
Спыхала и Анджей вскочили. Действительно, к крыльцу подъехала простая телега, устланная соломой, и с нее слезала Оля. Геленка в белом платочке уже нетерпеливо подпрыгивала возле телеги.
Анджей воскликнул: «О боже!» — и выскочил на крыльцо.
— Где папа? — закричал он, не здороваясь.
Оля застыла, держась за край телеги.
— Как? Разве его нет здесь?
Тотчас же и Ройская появилась.
— Тетя! — закричала Оля, которую Анджей ссадил с телеги. — Разве Франека здесь нет?
— Нет.
— Ужас какой, — сказала Оля и повалилась в стоявшее на крыльце плетеное кресло. Анджей испуганно глядел на нее.
— Что вы сделали с папой? — закричал он вдруг. — Что вы сделали с папой?
Геленка стояла подле матери и молчала. Ройская высоко вскинула брови.
— Что это значит, Геленка?
— Мама, что вы сделали с папой?
— Ты лучше спроси, что он с нами сделал. Мы ехали в новом «бюике»…
— Ну и… и что? — Анджей, точно ребенок, дергал мать за рукав.
— Мы заехали к бабушке, думали, может быть, она с нами поедет. У отца начался приступ. Я сделала ему укол. Это заняло порядочно времени. Надо было приготовить шприц…
— Ну и что? Приступ прошел? Кто вел машину?
— Отец и вел. Но когда мы выехали, уже начиналось утро.
— Было уже светло, — вздохнула Геленка.
— Какая неосмотрительность! — с упреком, но куда-то в пространство произнесла пани Эвелина.
— Ну и что? Ну? — допытывался Анджей.
— Что «ну и что»?! — вспыхнула Геленка. — Бомбили. — И плечи ее передернулись. — Ужас!
— Мы побежали на картофельное поле. Уже около Седлеца. А когда вернулись, машины не было.
— Как это не было? — поразилась Ройская.
— Не было и все.
— Может, в нее попала бомба? — спросил Анджей.
Оля отрицательно покачала головой.
— Нет, бомбы упали гораздо дальше, — пояснила Геленка.
— Что же произошло? — спросила Ройская.
— Машина уехала, — сказала Геленка и расплакалась.
— Да ну тебя! — прикрикнул на нее Анджей. — Этого еще не хватало.
— Какой ты злой, — сказала ему мать. Ройская прижала к себе Геленку.
— Мне даже показалось издалека, с того картофельного поля, что автомобиль поехал, — сказала Оля, — ноя подумала: это невозможно… Франек был куда ближе к машине, чем мы. Он лег в канаву, а нам велел спрятаться в картошке… Бомбили шоссе долго…
Геленка вздрогнула в объятиях тети Эвелины.
— Ну, мы и подумали, что он поехал сюда. Мы же ехали в Пустые Лонки, понимаешь ты? — Оля протянула руку к Анджею, но тот ее не взял.
— Может быть, он остался в Седлеце, — сказала Ройская.
— Весь этот поток шел на Седлец, — сказала Оля, — а дорога на Пустые Лонки была свободна. Мы наняли у кузнеца телегу, ну, там, у распятия. Вот и приехали…
— Надо было ждать отца на том же месте, — гневно закричал Анджей, — хоть до ночи.
— Но ведь автомобиль уехал, — сказала Геленка, оторвавшись от груди Ройской и глядя на Анджея заплаканными глазами. — Я же сама видела.
— Ты видела?
— Видела. Папа сел и поехал.
— Один?
— Нет, там были еще какие-то люди. Я кричала, но было далеко.
— Странная история, — Ройская даже запнулась на слове «странная». — Но войдите же в дом. Вещей у вас никаких нет?