Страница 56 из 144
Антек посмотрел на Анельку.
Она стояла перед ним, прямая, как струна, грудь девичья — никак не дашь ей ее лет. Антек подумал: «А ей ведь уже за тридцать… — И тут же разозлился на себя. — Черт знает, что за мысли в голову лезут… в такую-то минуту!»
И, обращаясь к Анельке, сказал:
— Дай мне молока, что ли, или еще чего-нибудь. Меня там, в лесу, два дружка дожидаются.
— Молоко есть, — сказала Анелька, — да родители твои еще каких-то консервов оставили…
Бабка еще лежала в постели. Она едва понимала, что творится вокруг. Только что Франтишек с женой и дочкой (графиню какую-то из нее растят!) явились и исчезли, а теперь вот старший внук объявился, красивый, чернявый.
— А ты откуда? — спросила она, высвобождая руку из-под сложного нагромождения перин, одеял и покрывал.
— Да я тут, бабушка, — закричал Антек, хотя старая Голомбекова не была глухой, — тут, недалеко. Так уж получилось.
— Родителей видел? — заохав, спросила бабка.
— Нет, не видал.
Бабка равнодушно восприняла этот ответ.
— Что творится! Ой, что творится! — вздохнула она. — Я уже ничего не понимаю. Значит, бьют нас германцы?
— Не знаю, бабушка, я в лесу стою. Вроде как бьют.
— Бегут люди из Варшавы… Франек сказывал. — И вдруг про себя, сварливо: — В Пустые Лонки, в Пустые Лонки… А чего бы, кажется, у меня не остаться? В мужицкой хате оно понадежнее. Так нет же…
Вошла Анелька.
— Вот тебе две бутылки молока. Как понесешь-то?
— Дай какую-нибудь кошелку.
— Солдат — да с кошелкой?
— Не твое дело. — И Антек с горечью добавил: — Я уж вроде и не солдат теперь.
Он пошел в гору прямо через картофельное поле, неся кошелку с двумя бутылками молока и сверкающей банкой консервов. Спотыкаясь о картофельные плети, он вдруг обернулся. Анелька стояла на шоссе перед хатой.
— А кто картошку-то тебе выкопает? — насмешливо бросил он.
— Да ты, наверно, — откликнулась Анеля. — Больше-то тебе, вроде, и делать нечего!
— Пока, вроде, нечего… Товарищи заждались его.
— Ну, где ты пропал? Мы уж подумали, что ты смылся.
— А тут моя бабка живет, — сказал Антек, ставя перед товарищами бутылки.
— Брось трепаться!
— Ей-богу!
— А может, у тебя в каждой деревне по бабке?
— Честное слово. Родная бабка, отца моего мать.
— Выходит, Голомбекова, — сказал Людвик и откупорил бутылку.
— Пойдем-ка, что я тебе покажу, — закричал Вилек, вскочив и бросив наполовину открытую банку с консервами. — Пошли, пошли!..
И он потянул Антека вдоль закинутого на ветви телефонного провода. Метрах в пятнадцати-двадцати, не больше, провод кончался. Обрезанный конец его, болтаясь, свисал с сосновой ветви, а неподалеку лежала пустая катушка.
— Вот и стереги этот провод, малый, — сказал Вилек, и в голосе его звучала злость и насмешка. — Стой тут и жди. А позывной помнишь? Тверди позывной в свою дырку, может, кто и ответит.
— Не понимаю. Что это значит?
— А то и значит, что сбагрил нас пан поручик. Так и сидели бы здесь, пока задница к земле не прирастет. Фрицы явятся — а мы на боевом посту…
— Вот же, язви его…
— Отвоевались, значит, можно теперь и к твоей бабке наведаться, — сказал чернявый Людвик.
Но молоко все же выпили и мясо с черным зачерствевшим хлебом съели здесь, в лесу. Артиллерийская канонада приближалась, все трое хорошо ее слышали, но ни один не подал и вида, что слышит. Над лесом время от времени раздавался тяжелый гул бомбовозов, и где-то на шоссе в стороне Седлеца падали бомбы. Часто-часто раздавались глухие взрывы, а потом все смолкло.
Наконец они направились к хате старой Голомбековой. Анеля встретила их равнодушно. Все четверо уселись — кто на скамейку, кто на завалинку. На юге все стихло. Самолеты улетели.
— Ну и что теперь? — спросил Антек. Темнело, солнце уже пошло на закат.
— Отец сказал, — обратилась к нему Анелька, — что теперь всему капут.
Вилек вскипел.
— А чему капут? Чему? За неделю весь народ не перебьют.
В эту минуту они услышали глухой рокот мотора, и довольно высоко над ними появился немецкий истребитель. Заходящее солнце сверкало на его винтах и серебрило фюзеляж.
— Гляди, как спокойно летает! И никто его не трогает!
— Вот я сейчас трону, — сказал Людвик.
И, сорвав винтовку с плеча, выстрелил вверх, в сторону самолета. Хотел выстрелить еще раз, но Вилек остановил его.
— Да уймись ты, разрази тебя! Приманишь сюда их отряд.
— Будто уж они так близко!
— Да уже тут, под боком, — хмуро сказал Вилек.
Самолет, как большой жук, не торопясь полетел дальше, в ту сторону, откуда доносился монотонный, то взлетающий до пронзительных нот, то угасающий гул бомбовозов.
— Может, бабку в погреб спрятать? — спросила Анелька.
— А зачем? — засмеялся Антек. — Что ей здесь сделается?
— Опять же если чему бывать, так и в погребе не миновать.
В этот самый момент бабка встала на пороге.
— Анелька! — сильным голосом крикнула она. — Побойся бога, девка! Ты же коров не подоила.
Анелька схватилась за голову.
— Тут мир рушится, — сказал Антек, не вставая с лавки, — а ты, бабушка, хочешь, чтобы люди о коровах помнили.
— Рушится, не рушится, а как же можно корову не подоить?
Анелька уже бежала с подойником в хлев.
— И не покормила, поди, — упрекнула бабка.
— Кабы не покормила, так ревели бы.
— Бедная скотина, — вздохнула бабка, потом окинула взглядом трех сидящих солдат и довольно сурово осведомилась: — А вы чего тут пристроились?
— Бросили нас, вот и не знаем, что делать, — сказал Людвик.
Бабка подошла поближе.
— Сидите? А я-то думала, уж коли война, так война…
— Так ведь раз на раз, бабушка, не приходится. Война — она ведь не похожа на то, как ее расписывают! Одно — что людей убивают.
— Бьют по этим шоссейкам, как по муравейникам, — с ужасом в голосе сказал чернявый Лютек.
— А где тут город поблизости, бабка? — спросил силезец.
— А где ему быть? Тут городов близко нету. В Седлец можно податься. И рички тут нет. В Бартодзеях хоть Пилица была…
— А на что нам ричка, бабушка? — засмеялся Антек. — Все равно ж купаться не будем, немчура не даст.
— Ну, Антек, Людвик, вставайте, пошли! — сказал Вилек, поднялся и щелкнул каблуками, чтобы размять затекшие ноги.
— Куда? — неохотно спросил Людвик.
— Радио, бабушка, здесь нет? — спросил Антек.
— Чего? Радио? А откуда ему быть?
— Что же это, отец не мог устроить?
— Твой-то? Ему и без того забот хватало…
— А теперь вот убежал…
— Что ему в Варшаве было делать-то? Ждать, пока застрелят?
— А на дорогах лучше, что ли? Бр-р-р…
Тем временем, подоив коров, вернулась Анелька.
— Ты не ходи, Антек, — сказала она. — Как стемнеет, пойдем к соседу. Два километра отсюда. У него есть радио.
— И вы оставайтесь, — сказал Антек.
— Нет, нет, нам надо идти, — сказал Вилек. — Ведь есть же где-то наши войска.
— Лишь бы только попались наши! — усмехнулся Людвик.
Но даже горькие мысли не охладили его темперамента. Людвик всегда держался молодцевато, вид у него был такой, словно он танцует на чьей-то свадьбе. Было в нем что-то вызывающее симпатию, хоть он и выглядел хмурым. Неожиданно он обнял Антека и поцеловал его.
— Это тебя вместо твоей сестрицы, — сказал он.
Анеля засмеялась.
— Можно и меня. Я не из стыдливых.
Но ее Людвик не стал целовать.
Выйдя за ворота, на дорогу, они простились так, словно расставались после кино, и Вилек с Людвиком пошли в сторону Седлеца.
— Через четыре километра будет большое шоссе! — крикнула им вслед Анелька.
— Спасибо! — откликнулись они и помахали рукой. Антек с Анелькой стояли у ворот до тех пор, пока фигурки двух солдат не исчезли за поворотом. Небо над лесом уже потемнело.
— Пошли в дом, — сказала Анеля.
— И дай мне чего-нибудь поесть, а то я с голоду умираю, — вздохнул Антек.