Страница 9 из 103
Повозки продвигались по снегу медленно и со скрипом, но всадники по бокам, в авангарде и арьергарде еле сдерживали коней. Кони нетерпеливо переступали копытами, несмотря на крепчавший с каждой минутой мороз и покрывающий гривы иней.
Вдоль дороги стояли крестьяне-лесовики, вооруженные топорами. Над некоторыми группами зрителей реяли такие же знамена, как над Лоудовой повозкой. Все приветствовали Прокопа Великого и магистра Рокицану, ехавших в одной повозке. Многих удивляло, что у Прокопа нет той длинной черной бороды, о которой рассказывали, а лицо у него бритое и похоже на монашеское. Несмотря на мороз, он был без шапки, и все видели, что густые темные волосы его подстрижены тоже на монашеский лад. А у магистра Рокицаны голова была покрыта огромной бобровой шапкой, толстые губы на его жирном умном поповском лицо весело улыбаются и зоркие глаза так и бегают во все стороны.
Стоящие у дороги внимательно смотрели на повозки и всадников, на рыцарей, священников и слуг. Было заметно, что на всех лицах написана гордость, которой еще тридцать лет назад эта страна не знала. Каждый слуга сидел в седле, выпятив грудь, подняв голову, что твой рыцарь, Да и покроем и цветом одежды челядь возвещала славу хозяев, которые, принадлежа главным образом к духовенству, были нарочно одеты скромно. Батраки на телегах распевали песни, и из человеческих ртов и лошадиных ноздрей в морозном воздухе шел густой пар.
Пани Кунгута, с сынком на руках, стояла в окружении челяди наверху, у ворот, и махала посольству, которое двигалось по долине, удаляясь в ту сторону, где когда-то хотел засвидетельствовать свое умение говорить по-латыни покойный пан Палечек. Она приказала бить в часовенный колокол до тех пор, пока последние повозки и всадники не скроются среди деревьев.
Следя за процессией, она в то же время думала о бедной, но полной жизни пани Алене. На вербной у пани Алены завелась в колыбельке девочка. Так неожиданно и поздно, как случается в годы войны.
«Теперь уж не будет приезжать так часто», — думала пани Кунгута.
Посольство вступило в лес и скрылось из глаз.
О, какая это была чудная езда по заснеженному дремучему раменью, его узкой пограничной стежке, где повозкам поминутно приходилось преодолевать пересекающие дорогу разветвленные корневища деревьев, где с сучьев валом валила снежная пыль, где глаза не могли насытиться ослепительно белой красотой, в которую оделся тихий величественный лес, полный невидимой жизни, напоминающей о себе лишь петлястыми следами зверей. Челядь, указывая на эти следы, толковала о них с большим знанием дела.
Посреди леса, на просеке, неподалеку от двух замерзших топей, на которые указывал заиндевевший тростник, стояло около тридцати блестящих всадников. Ржанье их коней давно оповестило об их присутствии. Тревога ворон, тянувших над посольским поездом, тоже возвещала присутствие людей. Это были представители знати Пфальца, Франконии и Баварии, явившиеся приветствовать чешскую делегацию на границе и сопровождать ее до места назначения.
Старший среди них, в обшитой золотом шубе, подгарцевал к гостям, вынул саблю из ножен и склонил ее перед паном Вилемом Косткой и всем посольством. Потом отдельно отдал честь знамени, вздымающемуся над повозкой пана Матея Лоуды. Он заговорил было по-латыни, но пан Вилем Костка и магистр Рокицана поспешно пожали ему руку, после чего последовал вежливый и дружеский обмен рукопожатиями между рыцарями и посольством.
Затем приблизилась чужеземная челядь в наряде пажей и стала подносить посольству бокалы с горячим вином, черпая его из котлов, кипевших над разведенными посреди просеки кострами. Все вышли из повозок, спешились, подошли к котлам, и когда бургундское разогрело внутренности и развязало языки, было произнесено много разных любезных слов. Трудно было поверить, что это встретились намеднишние враги, еще недавно подстерегавшие друг друга, как жаждущие крови хищники.
Через час пажи затоптали огонь под котлами, и посольский поезд вместе с тремя десятками рыцарей тронулся в Коубу. Сделав остановку под укрепленным городом Бродом над Лесами, оглянулись в последний раз на чешскую землю, обрамленную тройным хребтом Черхова, похожим на добродушно развалившегося у входа в берлогу медведя.
В Броде над Лесами, городе, который прославился боем рыцаря с драконом[28], посольство обменялось первыми подарками с горожанами, охранявшими границу с той стороны — так, как это делали столетиями с чешской стороны домажлицкие. В тот же вечер посольство прибыло в Коубу. Об этом оно дало знать родине при помощи огромного костра, чей дым был замечен часовыми в лесу, а также в замке Страж, откуда пани Кунгута послала в Домажлице вестника с сообщением, что посольство счастливо достигло места первого своего ночлега на баварской земле.
В этот вечер пани Кунгута сделала первую попытку научить своего мальчика читать «Отче наш». Но это не удалось. Мальчик заснул у нее на руках… И снился ему сон, будто из глуби лесов подымается к небу темный столб дыма и будто из этого столба с веселым пеньем вылетают птицы и садятся на заиндевевшие деревья. И он во сне постарался этим щебечущим птицам засвистать. И это ему удалось.
В ту зиму, когда магистр Рокицана произнес над маленьким Палечком свою проповедь, ребенок рос, как гриб после дождя. Он был небольшой, кругленький, с хорошеньким твердым подбородком. Хорошо рос зимой, а весной — и того лучше.
Запестрели цветами луга вокруг замка и зазеленели молодые всходы, брызнули из травы маргаритки, а на влажных местах — одуванчики и подорожники и повилика по откосам рвов.
Ян ходил босиком, иногда в одной короткой рубашонке, со своим слугой Матоушем Кубой по полям и заставлял его говорить названия разных цветов. Но Матоуш говорил, а Ян поправлял. Маргаритки называл звездочками, коровяки — свечками, повилику — шариком, одуванчик — солнышком.
Матоуш Куба дивился его разуму, глядя с почтением на мальчика, которому служил и у которого учился. Он учился у него также рассказам о веселых воробьях, которым всюду хорошо — на дворе и в поле, на крыше и на дереве, зимой и летом — и которые вечно полны смеха, лишь бы было что есть.
Ласточек Ян сравнивал с черными камешками, пускаемыми из пращи, и тихо, благоговейно любовался их гнездами на конюшне. Над гусями смеялся, когда они в чванливом гневе гонялись за ним, рассчитывая запугать его своим громким шипеньем. Но любил, когда они плавают в воде, и, увидев их щиплющими траву, тотчас гнал в реку, говоря, что гусю полагается быть в воде, как рыцарю на коне. С утками вел препотешные беседы. Спрашивал их, когда они научатся ходить как следует и почему кивают головой на все, что им ни скажешь: и одно, и прямо противоположное. Почему хоть раз не покачают головой: нет! Курам сыпал зерно и говорил про них, что они похожи на Доротку и Барборку, когда те болтают во дворе, а петуха уважал за его гордую походку и чопорную надменность.
Ян сам воспитывал себя, хотя воспитательницей его была мать, учителем — капеллан Йошт, а пажом и слугой — добрый, толстый Матоуш Куба Мать приучала его чтить память отца, любить родную землю, поля и горы, охраняющие замок. Ян часто спрашивал об отце. Спрашивал также, почему у других детей — один отец на земле, а у него — два отца на небесах: его собственный, рыцарь Ян Палечек, и бог-отец?
— Маменька говорит, что бог-отец позвал моего отца к себе, чтоб у меня была двойная охрана, — сказал он раз Йошту на уроке латинского языка, которому капеллан начал обучать его с четырехлетнего возраста. — Но лучше бы у меня был отец здесь, на земле: мне было бы веселей.
Спросил он и о том, зачем отец его поехал на войну, когда мог спокойно оставаться дома. Йошт смутился, так как и с его точки зрения смерть пана Палечка противоречила всей жизни этого человека. Йошт попробовал завести речь о христианских добродетелях. Но Ян ждал ответа. Капеллан сказал кое-что в том же духе, в каком построил свое надгробное слово на похоронах рыцаря: о любви к своей стране, о том, что отец Яна пошел защищать родину, когда на нее напали враги.
28
В городе Брод над Лесами (Фурт им Вальд) ежегодно проводится театрализованный праздник «закалывания дракона» (Drachenstich-Fest), во время которого актер, изображающий рыцаря, закалывает «дракона» и освобождает «принцессу».