Страница 62 из 103
Но Палечка в эти торжественные дни никто не видел, хоть многие вспоминали о мудром шуте нового короля.
И случилось так, что после коронации и торжественного Иржикова въезда в подобойный Град Кралов всю Прагу взволновало таинственное и кровавое происшествие.
В одном доме возле Сикстов, прямо против Тынского костела, была корчма «У шести ляжек». Там собирались студенты и бродяги, там до утра шло пьянство, игра в кости. Корчмаршей была некая Барбора — молдаванка, приехавшая сюда когда-то с посольством, отправленным из Венгрии паном Яном Искрой из Брандыса к королю Ладиславу в Прагу. Барбора плохо говорила по-чешски, но зато чудесно, задумчиво пела на своем родном языке. Послушать ее пение и поглядеть на ее роскошные пышные формы в корчму приходили знатные и простые, вытряхивая здесь свои кошельки, напиваясь до потери сознания и затевая между собой жестокие, а иной раз и кровавые драки.
Напрасно гремели проповедники против творящихся там безобразий, сравнивая их с адамитством и другими ересями, напрасно сам магистр Рокицана грозился перенести свою резиденцию в другую часть города, коли у него под носом, в окружности его храма, будут происходить такие вещи. Барбора всегда находила множество заступников, и корчма ее ни разу не пострадала, и соблазн не прекращался.
Утром того самого дня, когда король Иржик находился со своей свитой в Граде Краловом, Барбору нашли у нее в корчме убитой. Дверь в помещение была не заперта, и вошедший туда спозаранку первый посетитель тотчас выбежал обратно со страшным криком: молдаванка Барбора лежала на полу в луже крови, с ножом под левой грудью.
Кто совершил убийство — неизвестно; последние посетители, вышедшие из корчмы под утро, показали, что, уходя, они видели корчмаршу живой, здоровой, как всегда пьяной и веселой.
Но нищий Фабиан, все дни просиживающий, а ночи пролеживающий на паперти храма, заявил стражникам, что видел, как утром из корчмы вышел студент Ян Дубчанский. В тот же день Дубчанский был допрошен и показал, что в пять часов утра вошел в корчму и увидел корчмаршу спящей на полу. Решив, что она пьяная, он закрыл дверь и ушел. Спрошенный, где он был с трех часов утра, когда из корчмы ушли последние посетители, до пяти, Дубчанский, запинаясь, объявил, что не может этого сказать.
Судьи не поверили показаниям Яна Дубчанского и, не прибегая ни к пытке, ни к опросу других свидетелей, приговорили его к смерти, передав палачу, который должен был вывести его из города, за Новые ворота, и там обезглавить.
Но как во время короткого суда, так и теперь, на пути к Новым воротам, осужденный все время кричал, плакал и твердил, что он не виновен, что корчмарки не убивал, что суд над ним был несправедливый и против всех правил, что он требует, чтобы его пытали, и он под пыткой докажет свою невиновность, что он обращается с жалобой к его королевскому величеству.
Люди, стоявшие вдоль дороги, равнодушно смотрели на палача и стражников, ведших закованного преступника. Их любопытство было удовлетворено быстрым и легким обнаружением убийцы, и смятение, вызванное вестью о кровавом злодеянии в корчме «У шести ляжек», тотчас улеглось, особенно после того, как многие сообразили, что, в сущности, Барбору нечего жалеть. Женщины, делавшие вид, будто им стыдно даже произнести название корчмы, особенно радовались, что Барборы больше не будет на Тынской улице, и толковали о том, какими жалкими были ее похороны. Так как никто не знал, какой она веры и даже вообще была ли она крещена, у ее гроба не было священника и похоронили ее вне кладбищенской ограды — не то у августинцев, не то у святого Индржиха, точно неизвестно, так как за гробом шла лишь одна нищенка, жившая по соседству, да рыжий пес. И может, пес этот был воплощенный Вельзевул, отец любострастия.
Слезы и крики осужденного мало кого трогали; многие говорили даже, что его надо четвертовать, раз он лжет, стоя на пороге вечности.
И тут из толпы вышел рыцарь Ян Палечек.
Слыша слова осужденного, он вспомнил тот долгий веселый вечер, когда он, Ян, сидел с Матеем Брадыржем в корчме «У шести ляжек» после выборов короля и пил за здоровье Барборки, беседуя с ней по-итальянски. И всплыли в его памяти слова Матея: «Ты бы никогда не подумал, Ян, что у этой женщины сын — мерзавец. Круглый год бродяжничает и распутничает, а она, что ни выручит, все ему посылает».
Ян не спросил тогда Матея, откуда тот знает, но удивился, что эта молодая красивая грешница имеет взрослого сына. Однако раздумывать об этом не стал: ночь была такая веселая, бурная и было так хорошо жить на свете при новом короле…
А тут Ян выбежал из толпы и кинулся на палача, стал трясти его, чтоб тот выслушал, что он хочет ему сказать. Палач схватил Яна и позвал на помощь стражников. Те остановились и стали смеяться. Они радовались, что кто-то помешал палачу и тот не знает, как быть. Когда палач стал жестоко ругать стражников, грозя им тяжкими карами за то, что они потакают человеку, не дающему привести в исполнение законный приговор, они стали было толкать Палечка. Но Палечек устремил на них свои странные глаза, и они увидели, что у него один глаз карий, а другой голубой. Тогда они подались назад.
На улице собралась огромная толпа. Окна были полны зрителей; кто-то крикнул, что едет конная стража и сейчас начнется кровопролитие. Но это была не конная стража, а какие-то рыцари, которые строго закричали на толпу, чтоб она дала дорогу его королевскому величеству.
И вот уже появился на своем высоком жеребце сам король Иржи. Он ехал медленно, опираясь левой рукой на тучное бедро и держа правой рукой в большой, белой, шитой золотом перчатке свободную узду. Король хмурился. Он был в дурном настроении.
Увидев короля, Палечек закричал:
— Ваше королевское величество, остановись и сотвори справедливый суд!
Но король не оглянулся. Он поехал дальше, только тяжело перевалился в седле и тронул жеребца шпорами. Из окон раздавались приветственные крики, но король даже не взмахнул рукой. Тогда Палечек выпустил палача, которого все время держал за рукав, в несколько прыжков очутился среди всадников свиты и вот уже схватил королевского жеребца за длинный расчесанный хвост. Конь встал на дыбы, взбрыкнул, король пошатнулся в седле, но Палечек повис на жеребце.
В ту пору Иржи из Подебрад уже не был хорошим наездником. Так что в эту минуту он чуть не свалился с лошади. Но успел ухватиться за конскую гриву, обернулся и, покраснев, крикнул:
— Не смей безобразничать!
Но Палечек в ответ повысил голос так, что было слышно всем:
— А ты, король, не смей допускать несправедливости в королевстве!
Король, опять покраснев, загремел:
— Докажи, что я допускаю несправедливость, а не то лишишься головы!
Палечек отпустил хвост лошади, поцеловал королю руку и быстро, горячо заговорил:
— Ах, опять узнаю своего государя, которого потерял среди епископов и придворных! Опять вижу справедливого человека! Ваше королевское величество, прикажи, чтоб этот юноша, которого осудили люди и палач тащит на казнь, был возвращен в тюрьму до тех пор, пока ты сам его не допросишь и не решишь, рубить ему голову или освободить его. Я утверждаю, что этот человек невинен и что я догадываюсь, кто преступник!
— Пусть будет так, — сказал король.
И, повернувшись к бургомистру, со страхом ожидавшему, чем кончится это необычайное представление, приказал:
— Отведи осужденного обратно в темницу. А рыцаря Палечка посади на одну ночь в карцер за то, что он самовольно остановил короля на улице.
И прибавил, глядя с улыбкой на Палечка:
— Как выспишься, возвращайся ко мне, блудный сын!
Тронул коня шпорами и поехал. За ним двинулась вся процессия. Толпа издала приветственный клик, а палач выругался по-черному.
Когда Палечек вернулся в Кралов двор, его позвали к королю обедать. За обедом король был весел; казалось, он хотел загладить перед Палечком свой гнев и нанесенное оскорбление. Но Палечек со смехом стал рассказывать о жизни и корчме «У шести ляжек».