Страница 45 из 103
Пан Олдржих смеялся довольно долго, держась за живот, который против прежнего сильно вырос.
Ян с облегчением вздохнул. Пан Олдржих лукаво заглянул ему в глаза.
— Вас, молодой рыцарь, судьба рижмберкских родных, видимо, не интересует? А вы чем думаете заняться? Учились, кажется, на юридическом? У нас нынче спрос на секретарей. Сплошь одни съезды, переговоры, новые канцелярии, всякая гофмейстеровщина. Вас, безусловно, ждет хорошая должность. После войны мало кто из наших учился в Италия. Вы — редкая птица.
Ян задумался.
— Я еще не знаю, сударь, — ответил он. Мне надо немного осмотреться дома. Может быть, стану сам землю пахать…
— В земле — золото! Рожмберкская роза тоже из земли выросла. Правильно сделаете. Кабы пан Боржецкий за землю держался, так, конечно, был бы жив. Человек был здоровый…
Ян нахмурился и хотел было откланяться. Не буду, мол, отнимать времени пустыми разговорами!
— Нисколько, нисколько… В нашей пустыне просто наслаждение встретить такого ученого человека, как вы, рыцарь! И должен вам сказать совершенно откровенно: мой род ищет друзей всюду, где может. Сам-то я уж сдавать начал. Но у меня три сына; они останутся здесь после меня. И им в нынешние тяжелые времена понадобятся друзья. Без ландфридов![99] Мы сами установим свой мир!
Пан Олдржих велел принести вина и холодной рыбы.
— Закусите со мной. У меня сегодня обедает чужеземный гость. Но еще есть время. Это вино тосканское, вы узнаёте. А рыба наша, влтавская. Вчерашнего улова. Приготовлена по-французски. У меня французский повар…
Пан Олдржих сыпал словами быстро, рассеянно; казалось, он говорит и думает о чем-то другом. Потом он насторожился. На крепостном дворе послышался топот копыт и хруст колес.
— Ваш гость приехал. Мне пора, — сказал Ян.
— А знаете, кто это?
— Монах Ян Капистран. Об этом говорят у городских ворот, в корчме, на улицах!
— Вы можете остаться. Это человек с обаятельными манерами и знаменитый собутыльник. И любит тосканское, старый самнит…
Но Палечек встал. Олдржих не удерживал, но и не прощался. На галерее послышались шаги. Вошел паж, доложил о прибытии гостя.
И тут же дверь опять открылась, и, сопровождаемый тремя Олдржиховыми сыновьями — Индржихом, Яном и Йоштом, — в залу вошел монах Ян Капистран. В этот миг в оконные стекла ударил порыв ветра с дождем. Загудел вихрь с гор. Из глубины поднялся гневный голос Влтавы.
Пан Олдржих сделал несколько шагов и ласково протянул руку крепкому костлявому старику с красным лицом, высоким черепом и большими черными глазами. На висках у вошедшего выступали толстые голубые жилы. Жилистыми были и руки, которые, когда им случалось быть в покое, свисали ниже колен. На вошедшем была власяница, облеплявшая голое косматое тело. Вокруг бедер — деревянный обруч. Монах был бос.
Капистран правой рукой благословил пана Олдржиха, а тот указал на своего молодого гостя. Он хотел представить его монаху. Мгновение монах и Ян стояли друг против друга. Ян поглядел на него так, как когда-то в Падуе глядел на Джордано.
Капистран отступил на шаг. Его испугали глаза Палечка. Момент был напряженный и для пана Олдржиха с сыновьями неприятный. Но минорит тотчас опомнился и, указывая на Яна худым пальцем, громко воскликнул:
— Вот еретик!
Ян Палечек с легким поклоном промолвил:
— К вашим услугам, сударь!
И, поклонившись пану Олдржиху и его сыновьям, вышел из залы.
Вихрь разогнал дождевые тучи, и в зале крумловского замка, где Рожмберковы сели с Яном Капистраном за стол, было светло до самых сумерек.
В гостинице Матей Брадырж сказал своему хозяину:
— А что, если пощекотать этого Капистрана мечом?
— Попробуй! — возразил Ян. — У пана Иржика, наверно, есть основания позволять, чтоб он тут шатался между нами.
XXIV
Через разрушенное Усти Сезимово, где развалины успели покрыться травой и шиповником, где на месте бывших улиц поднялись березовые рощи, а площадь поросла ельником, рыцарь Ян и слуга его Матей приближались к городу Табору. Уже издалека увидели они этот славный оплот приверженцев чаши — на продолговатой крутой возвышенности, над красавицей рекой. Ян нахмурился. Так вот оно, гнездо великих воителей, наводивших ужас на весь мир! Отсюда выходили бойцы и проповедники, мечом и словом обращавшие в бегство огромные полчища крестоносцев и подчинявшие своей воле церковные соборы, мужи, дравшиеся и убивавшие по приказу слепого Яна, не боясь врагов, мстя за обиды и не кормя никаких захребетников! Здесь они отсиживались посреди лесов и полей, в соседстве с Рожмберками и вопреки воле Иржика, твердые, непоколебимые почитатели чаши и меча, — люди, для которых не было Липан и сеймов, которые самого Энея Сильвия победили на диспуте и так напугали австрийских панов из его свиты, что те не захотели даже переночевать в стенах, охватывающих двойным поясом город еретиков.
Так вот он — Табор!
Матей Брадырж стал торопить. Ему хотелось поскорее попасть в город. Он сиял, словно завидел вдали землю обетованную.
Они подъезжали к городу с южной стороны. Городские укрепления росли с каждым шагом, а над ними торчали сторожевые и оборонные башни, сквозь бойницы которых днем и ночью осматривали окрестность дозорные. Над одной из башен на стенах стояли огромные катапульты. Силуэты их четко выступали на фоне хмурого осеннего небосклона. Разорванные знамена туч реяли над городом, и ветер, дующий с гор, поминутно изменял их чудовищные формы. Потом пошел дождь, и дорога, по которой ехали всадники, была засыпана ливнем желтых липовых листьев. Путники находились уже на подъездной аллее. По их просьбе их впустили в ворота.
Они поехали по узким, извилистым улицам, которые одному человеку впору перегородить, раскинув руки. Дело было днем, а на улицах совсем темно. На углах горели укрепленные в железных тисках факелы. Улицы здесь были более людные, чем в других городах. Ни в Крумлове, ни в Будейовицах, ни в Собеславе не видели они столько мужчин и женщин, быстро передвигающихся во всех направлениях и говорящих каким-то грохочущим языком.
Многие мужчины были при оружии. У некоторых не хватало руки, глаза. Попадались и без одной ноги, на костылях, и слепые, с поводырем. Все лица обожжены солнцем. У старших на подбородке, на лбу и от уха до рта видны глубокие шрамы. Женщины в большинство невысокие, без кос, с платком на голове и накидкой на плечах, в простых коротких кацавейках, босые. Они тоже говорили громко, как будто беседуя друг с другом на большом расстоянии.
Ян и Брадырж часто видели в глубине дворов огонь, и оттуда доносился стук молотов. По дороге к городской площади им попадалось много всадников на высоких конях с толстым крупом и длинным хвостом. Ломовые лошади стояли распряженные и привязанные вожжами или веревкой к каменным тумбам на углах. Их ржанье заглушало шум людской толпы.
На просторной площади, куда вдруг выводила узкая улочка, только кончился базар. Крестьяне садились на телеги, собираясь домой. Бугристая мостовая всюду была покрыта остатками всякой зелени, гусиными перьями, коровьими лепешками. Привязанные к телегам непроданные телята испускали сдавленным горлом мучительные стоны; под холстиной испуганно кудахтали куры. Крестьяне вели себя гораздо тише таборитов. И женщины их отличались более мягкими чертами лица, улыбались с возов парням, которые, стоя рядом без дела, рассматривали их загорелые ноги.
Площадь напоминала покинутый лагерь. Всюду расставлено великое множество пушек, катапульт, самострелов; вдоль одной стороны ее во всю длину вилась изгородь из составленных вместе телег, а к стене большой деревянной церкви, похожей не на храм, а скорой на ригу, были прислонены сулицы и цепы. И среди этого неохраняемого оружейного склада ходили люди в коротких суровых портах, — голые по пояс, многие в остатках воинской одежды, некоторые — с тяжелым мечом у пояса и шлемом на голове. К ним обращались и с ними спорили бородатые священники, нестриженые и без тонзуры, в простом стихаре без украшений, только иногда с изображением красной чаши на груди. К этим священникам подходили ихние жены, брали их под руку и уводили домой, к семейному очагу, где приготовили для них скудный ужин.
99
Ландфриды — политические союзы представителей всех сословий в отдельных краях Чехии. В Чехии ландфриды приобрели большое значение в период междуцарствия — в 1440–1452 гг. Самым сильным из них был союз восточночешских городов, возглавлявшийся Гинцем Птачеком из Пиркштейна, а после его смерти — Иржи Подебрадом.