Страница 7 из 37
Мы как раз подоспели к испытаниям эстакады, по которой вагоны будут подаваться на палубу судна. На нее два тепловоза выставили девять железнодорожных цистерн, наполненных водой. Общий вес испытательного состава — семьсот восемьдесят тонн. И конструкция выдержала такую нагрузку.
Пранас рассказал тогда, что для того, чтобы образовать площадку для строительства припортовых сооружений, со дна Куршского залива намыли более полутора миллионов кубометров грунта. Дело это было очень трудным. Землечерпалки и землесосы сплошь и рядом натыкались на валуны весом до тонны, тормозившие работу. Приходилось останавливать намыв и избавляться от камней. В этом месте, где будет разворачиваться паром, залив углубили до девяти метров.
Но не только песок и гравий поднимали с морского дна землесосы. Попадались и кусочки янтаря. Один такой отливающий матовой желтизной осколок величиной с ноготь получил и я — на память о строительстве переправы.
Искусственный мыс длиной полтора километра у Клайпеды был намыт еще в начале семидесятых годов. Но его площади для размещения комплекса сооружений переправы оказалось недостаточно. Мыс расширили, отнесли дальше от моря станции, чтобы они не влияли на водно-экологическую обстановку в заповедном Куршском заливе.
— А как волны, поднятые паромом при развороте и маневрировании, будут воздействовать на песчаный берег? — поинтересовался я.— Не размоют ли?
Оказалось, об этом уже подумали специалисты Литовского морского пароходства, проектировщики. Их расчеты показали, что берега останутся целыми. Куршскую косу и ее беспокойных пернатых обитателей не ждут никакие неприятности, лишь в общий гомон портовых гудков вольются еще и голоса судов-паромов.
...И вот упал с календаря листочек с датой «2 октября». Радио принесло в Клайпеду весть: «Мукран» в пути...
Свежий балтийский ветер полощет флаги СССР, ГДР и Литовской ССР. Причал едва вмещает строителей, моряков, железнодорожников, жителей Клайпеды, гостей, прибывших со всей страны. Истекают двадцать часов, прошедших с момента отправления парома от острова Рюген. Слышен далекий басовитый гудок. «Мукран», словно огромная скала высотой с десятиэтажный дом, украшенная флагами расцвечивания, медленно приближается к берегу. Судно разворачивается кормой к причалу. Точно встать у пирса ему помогают два буксира. На часах девять ноль-ноль.
Два часа на выгрузку, два часа на погрузку, и паром берет теперь курс к своим берегам.
С кормы парома видны просторы Куршского залива, где-то зеленеющие соснами, а где-то вспухающие песчаными дюнами берега знаменитой Куршской косы, утыканные мачтами судов и суденышек причалы рыбного порта. Расплываются очертания глубоко врезавшегося в залив бетонного пирса, у которого только что стоял «Мукран», затихает многоголосый хор прощальных гудков оставшихся в порту кораблей.
Впереди — пятисоткилометровый путь до острова Рюген, двести семьдесят три морских мили. Ветер свежеет, море начинает штормить, а судно почти не качает.
Берег растворяется, исчезает, и только чайки долго еще провожают плывущий по морю стовагонный поезд...
Остров Рюген — Клайпеда — Москва
Л. Троицкий
Голоса у стен Софии
Есть города, куда надеешься вернуться. Я вернулась в Полоцк почти через пятнадцать лет...
Знакомыми утренними улочками, засыпанными опавшей листвой, иду к центру — туда, где на высоком холме белеют стены зеленоглавой Софии. Помнится, раньше они были скрыты за строительными лесами... С этого холма начинался Полоцк. Здесь стоял Верхний замок, а вокруг него, на берегах Западной Двины и ее притока Полоты, росли бревенчатые посады. Имя свое город получил от реки, а название Полота пошло, вероятно, от основы «пал» — «болото». 862 годом впервые упомянут Полоцк в «Повести временных лет». Нынче ему исполнится 1125 лет.
По широкой деревянной лестнице (ее раньше тоже не было) поднимаюсь на холм. Вот он, Полоцк, весь открытый взгляду. В осеннем прозрачном воздухе далеко просматривается река с черточками лодок. Ее серая лента в зеленых еще берегах разрезает город, отделяя Задвинье с его многоэтажными домами и высоким курганом Бессмертия от старого Полоцка. Справа, огибая софийский холм, впадает в Двину Полота. В садах одноэтажного деревянного Заполотья светятся сквозь листву яблоки... Влево от холма отчетливо просматривается набережная — спокойная и тихая, с невысокими домами и пологими спусками к воде.
В мой первый приезд все краски Полоцка были пригашены зимним туманом, и эта неброскость города, приглушенная тональность делала его загадочно-емким: он помнит многое, но не сразу поделится с тобой пережитым. И надо было прожить в Полоцке не один день, чтобы открыть для себя Красный мост через Поло-ту, что отбивали у французов дружины Петербургского ополчения в 1812 году, и крутой вал Ивана Грозного неподалеку от стен Софии — все, что сохранилось от Нижнего замка, и Спасо-Ефросиньевскую церковь XII века. Но многое в Полоцке оставалось тогда для меня недосказанным...
Были еще причины, чтобы вернуться на берега Западной Двины: рядом с Полоцком, в десяти-пятнадцати километрах, рос город химиков — Новополоцк. Его история началась в 1958 году, когда первый отряд строителей разбил палаточный городок у деревни Слобода. Одиннадцать веков разделяли города-соседи... Город химиков рос стремительно: прямые четкие магистрали, просторные площади, белые вертикали домов, окруженные лесом, спускающиеся к тихой реке. Он сразу возник как город и всем своим обликом говорил, что нужен, что неудержимо будет расти дальше, с каждым годом приближаясь к Полоцку.
Невольно закрадывалось беспокойство: а не сомнет ли молодой, энергичный Новополоцк старину Полоцка? Сумеют ли эти города по прошествии лет сохранить каждый свое лицо? И еще — история, воплощенная в Полоцке, почти сомкнулась с новейшей историей — социальной, технической, архитектурной, которую несет в себе Новополоцк. Как можно, думала я, не использовать то духовное богатство, те немногие оставшиеся от прошлого реалии, которые дошли до нас, пройдя через века опустошительных войн и пожаров? Тогда историко-археологический заповедник только начинал свою работу, включал лишь несколько объектов, и, похоже, еще ни один любопытствующий турист не бродил по улицам этих городов...
И вот я снова у стен Софии. По дороге на холм, вглядываясь в знакомые улочки, невольно отмечала происшедшие перемены: на площади, рядом с гостиницей, возвышался памятник Франциску Скорине, издателю и просветителю XVI века. Решетки нового Красного моста украшали темно-красные квадраты со знаками воинской доблести. На набережной реставрировали домик Братской школы — здесь преподавал Симеон Полоцкий, известный педагог и писатель XVII века. Возле восстановленной громады Богоявленского собора толпились школьники: там была открыта картинная галерея. На центральной площади стоял новый памятник «Освободителям Полоцка», заменивший старый, созданный в конце войны. Возле обновленных стен Софии, на зеленой вершине холма, лежал огромный Борисов камень: на нем были высечены крест и славянская надпись XII века. Раньше камень покоился где-то на реке. Во времена Бориса и Рогволда таких валунов-гигантов было на Двине немало: они предупреждали о мелях и перекатах, им молились, выпрашивая дождь во время засухи.
К подножию софийского холма один за другим подъезжали автобусы. Как непривычны здесь для меня голоса людей...
Но главное открытие ждало меня в Софийском соборе. Я помнила шаткие перекрестия лесов, тусклые пятна икон, одинокую лампочку под сводами и серый зимний свет, сочившийся в окна. Сейчас высокие своды собора сияли золотом и белизной, и густые звуки органа наполняли пронизанное светом пространство.
...Мы сидим с Татьяной Давыдовной Рудовой в ее кабинете, и директор Полоцкого историко-архитектурного музея-заповедника рассказывает, что в 1985 году их музей-заповедник как бы родился вновь. Теперь он включает практически все памятники на территории города, даже селища и городища VII—VIII веков, которые предстоит копать и изучать.