Страница 17 из 41
– Брось хандрить, Вася. Нормально все будет. Мы еще походим с тобой вокруг шарика.
– Иди ты. Нечего меня успокаивать. Я не слабонервный какой-нибудь, плакать или пускать себе пулю не буду. Обидно просто. Столько лет плавал, и ничего, а тут на тебе. Обидно. – Пальчугин немного помолчал. – А как турок? Все нормально?
– С турком порядок. Жив, здоров. Его команда бросила… Струсили.
Раздался гудок. Судно застопорило ход.
– Ну, бывай, Вась. Я скоро заскочу к тебе в больницу. Навещу.
– Бывай!
За Пальчугиным с берега пришел катер. Когда его выносили из каюты, Мидхат спросил у капитана:
– Что с ним?
– Ногу повредило во время шторма, – хмуро ответил Вдовин.
– Это когда спасали меня?
– Да.
Мидхат молча поклонился Пальчугину.
Спустя несколько дней я прочитал в газете, что буря выбросила на берег, в нескольких километрах от Кобулети, двух мертвых матросов с «Эрджияс». Рядом с ними на побережье валялись обломки спасательной шлюпки. Наверное, погибли и остальные.
И я вспомнил слова Мидхата: «Море не прощает трусам».
В. Бурлак
Бродячие камни
Сообщение о том, что в Минске создается музей валунов, меня заинтересовало. Показалась любопытной идея собрать под открытым небом камни, обросшие легендами, камни, благодаря которым ученые многое узнали о ледниках и оледенении, о природных катаклизмах далекого прошлого.
Но прежде чем отправиться в Минск, поехал я в Гродненскую область, где, как слышал, есть необычный камень по имени «Богатырь». Говорили, будто через прорубленные в нем ворота проезжали когда-то на тройке…
В селе Горка решил найти проводника-старожила. Хотя каким бы древним старец ни был, он, конечно, не мог мне рассказать всю историю камня от начала: тот все равно был старше. И все же старожил – это старожил.
– Есть такой долгожитель, – обрадовали меня сельчане. – Дедуся Вася. Любит он этот камень как брата. Лучшего проводника не найти…
Проводили меня к хате. Большая и потемневшая, она одиноко стояла в глубине двора. Хозяин колол дрова. Это был человек небольшого роста, в солдатских галифе, подпоясанных узким потертым ремешком, в теплой байковой рубашке; на ногах – старые галоши.
Увидев нас, дровокол всадил топор в чурбан и выпрямился.
– Дедушка Вася, – представился хозяин. – А ежели уважительно, то Василий Степанович.
Сжимая протянутую руку, я почувствовал, что указательный палец поврежден.
– Это еще с тех времен, когда в гражданскую на белых ходил, – сказал дед.
– Сколько же вам, Василий Степанович?
– А я и не знаю, – признался он. – До девяноста годков считал, а потом махнул…
Дедушка Вася согласился быть моим проводником. Он, кажется, даже обрадовался этому.
– По коням! – скомандовал он, повеселев.
Ехали мы недолго. Камень оказался почти рядом с селением. Лежал на склоне лесистой горки. Она-то, наверное, и дала название селу. Старик хотел проехать на машине до самого камня. Но путь к нему преграждали деревья.
– Давай, давай газуй! – подстрекал проводник. – Проскочит как миленькая.
Вывший кавалерист никак не хотел спешиться. Но мы с водителем все же его уговорили. Он нехотя оставил машину и напрямик зашагал к камню. Я чувствовал себя виноватым, что заставил старика подниматься на горку. И всячески старался облегчить ему путь: отгибал перед ним ветки, в трудных местах брал под локоть. Но всякий раз дедушка отдергивал руку и ускорял шаг. И тогда я едва поспевал за ним. Помня его возраст, я разговаривал с ним громче обычного.
– Ты чего так орешь? – спросил он вдруг. – В лесу, может, рос? Или чтобы медведей пужать?
Легендарный камень с первого взгляда впечатления не произвел. Наверное, потому, что в горах я видывал и не такие. Там камни подпирали небо. Но те были свои, местного происхождения. А этот был пришелец из дальних стран, бродяга, нашедший приют у чужой горки… Теперь он врос боком в склон и состоял из нескольких кусков.
– Постарел уж, – с грустью сказал старик и нежно погладил мшистый бок камня. – А когда я был маленький, он был гораздо больше. Теперь, как и я, растет в землю…
– Правда ли, что в нем были прорублены ворота? – спросил я.
– Были, были ворота, – подтвердил старик. – Местный барин-лихач скакал через него на тройке. Но после этого камень опустился.
– Почему?
– Видать, оскорбился, – сказал Василий Степанович. – Камень-то ведь понимающий.
Я улыбнулся, а старик доказывал:
– Он и плакать может. Раз плачет, значит, чувствует. Коли чувствует, стало быть, и соображает. Бабы, которые боговерные, собирают эти каменные слезы и лечатся.
– Наверное, плачет из-за дождя? – предположил я.
– Нет, – сказал старик твердо. – Плачет он в вёдро.
Я знал о способности некоторых камней конденсировать влагу, но переубеждать старика не стал.
Он, может быть, и любил его за то, что тот умел и «чувствовать» и «плакать».
– А много здесь бывает народу?
– Много, – ответил дед. – Приходят люди к камню чтить память Георгия. Знаете, кто он был? Как же не знаете? Жил когда-то на земле змей-людоед. Съедал каждый день девушку. Люди даже устанавливали очередь, когда чью дочку отвозить ему. Когда очередь дошла до царевны, царь очень опечалился. А помочь дочке бессилен. И быть бы царевне съеденной змеем, если бы не объявился Георгий. Старослужащий он был. Тогда ведь двадцать пять годов тянули лямку солдаты. А он как раз последний год служил. Рубака был опытный. Он и взялся убить змея. А у того голов-то было много. Три, если не больше. Разрубил все. И освободил людей от печали.
– Что же, здесь он и рубил змея-злодея? – спросил я.
– Где он его прикончил, не знаю, – признался старик. – Может, и здесь…
Старик расписывал камень так, будто это была лошадь, которую он хотел мне продать. Когда он что-то доказывал, брался обеими руками за лацканы моего пиджака и энергично притрясывал. Это вызывало улыбку.
– Что, не веришь? – спрашивал он, принимая улыбку за ухмылку.
Долгое время на валуны, рассыпанные по земле, люди не обращали никакого внимания. А когда исследователи заинтересовались ими – удивились! Оказалось, это не местные камни. Местные были более молодые и более мягкие. А пришельцы – более древние и более твердые. Граниты, порфириты, кварциты… Крепкие, плотные, монолитные. Прошло не одно столетие, пока ученые установили, что камни эти не с Луны свалились во время извержения вулканов (была и такая гипотеза), а принесены ледником, некогда покрывавшим Северную Европу. Как вестники далекой эпохи оледенения, они продолжают интересовать ученых и сегодня…
В Минске я отыскал Институт геохимии и геофизики, при котором создается музей валунов. Хотел встретиться с его директором.
– Регина Викторовна Шемпель уехала вчера за камнями в Гродненскую область, – огорчили меня.
– А что, если за экспедицией поехать? – загорелся я.
– Искать цыган в поле? – остудили меня. – Они же не стоят на месте. И не заходят в села. У них машина, подъедут куда надо, постучат, покопаются, сделают анализы – и дальше. Но вы можете побеседовать о музее с Гаврилой Ивановичем Горецким.
– А он знает?
– Академик-то? – усмехнулись собеседники.
В комнате, где сидел академик, было несколько столов. Обычно стол начальника стоит у окна, но здесь у окна сидела девушка в белом халате. Телефон был там же. Справа у окна работала женщина посолиднее. А единственный мужчина, который находился в комнате, сидел почти у самой двери. И свет падал на его стол справа. Но это был он, Горецкий. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся доброжелательно и пригласил сесть.
Я стал рассказывать, что видел и слышал у камня «Богатырь». Он слушал с улыбкой. Вдруг я поймал себя на том, что пришел-то к ученому, чтобы послушать его. И, прервав свой рассказ, попросил его продолжить.