После войны

— Работаете быстро, — хмыкнул уже взявший себя в руки Фельдштейн.

— И это тоже. Но самое главное — тело, насыщенное хоть сколько угодно мощными чарами, прекрасно горит. А воскресить горсть пепла неспособен ни один хоть тысячу раз могущественный некромант; тут не воскрешать надо, а из подручных средств создавать новое. Сам понимаешь, в наши дни способных на это нет. Я сомневаюсь, что этот парень, — я кивнул на курган, — был настолько огнеупорный. А даже если и настолько… вероятность того, что он сумеет выбраться, будучи вплавленным в кусок шлака, стремится к нулю. Нет тела — нет дела, как любил говорить один мой знакомый мастер — огневик. А все эти кольца, головоломки, игла в яйце… Это только в сказках работает.

— Кхм, — смущённо кашлянул он. — Логично, что я могу сказать. А я как‑то и не подумал, что так можно.

— Можно как угодно, если результат получается нужный. Ну, разумеется, «как угодно» — в пределах того, что позволяет твоя честь и совесть. Тому бедолаге, который случайно влез в курган, хуже от огня не будет. Наоборот, он обретёт свободу — у нас же принято сжигать мертвецов.

Гулкий звук, похожий на чей‑то тяжёлый громкий стон, прокатился над болотом, вырвавшись из дыры. Генрих дёрнулся, заозирался; но, увидев, что я лишь вздрогнул от неожиданности, но с места не трогаюсь, заметно успокоился.

— А это что было? Умирает этот… Каюш?

— Нет. Просто курган оседает, — хмыкнул я. Будто в ответ на мои слова земля под ногами едва ощутимо вздрогнула, из дыры вырвалась мощная струя раскалённого воздуха. Тяжёлые брызги расплавленного камня, вынесенные ей, с шипением осели на землю, некоторые долетели и до воды. Очертания холма стали менее аккуратными, ощутимо перекосились некоторые деревья. Но, в общем‑то, больше о произошедшем ничто не напоминало.

— Вот и всё. Теперь можно идти, — я испепелил уже второй окурок.

— И как у вас так получается! С одной стороны, вроде с нечистью дружите, с богами запанибрата. А с другой — такой насквозь практично — материалистичный подход… Ну, я про сказки и всё такое.

— Ничего сложного, — не удержался от смеха я. — У нас просто сказки разные, и всё.

— Наверное, ты прав. Жалко всё‑таки, — вздохнул некромант. Поймав мой недоумённый взгляд, пояснил. — Там же столько интересного было! Броня эта странная, да и вообще — потеря для археологии. Такая находка была бы!

— Некоторым находкам лучше не быть найденными, — я пожал плечами. — И вот тебе ещё один плюс моего варианта решения проблемы: эта история здесь уже точно не повторится, и больше никакой невезучий идиот в курган не влезет. Ты лучше придумай, что ты Службе будешь рассказывать.

— Ты настолько уверен, что они сюда нагрянут?

— Не заметить применения магии такого уровня, какую применил сейчас я, достаточно сложно. Тем более, посреди болота. Так что готовься, к вечеру они точно будут здесь.

Слова мои оказались пророческими. Стреколёт со службистами опустился в деревне действительно к вечеру. Перепуганные таким странным явлением жители заперлись в домах, однако, когда из страшной машины вышли вполне живые люди, рискнули даже проявить любопытство.

Проторчали в деревне мы вместе с ними ещё почти три дня. К Фельдштейну по понятным причинам сначала отнеслись очень неприязненно, но его явная готовность к сотрудничеству и так удивившая меня непохожесть на всех остальных не — мёртвых коллег смягчили отношение командовавшего прибывшими службистами подмастерья — менталиста.

А уж когда на второй день прибыл телепортом мой старый знакомый, Озерский, стало понятно, что ничего совсем уж страшного некроманту не грозит. Более того, личность его была подтверждена, да и специалистом он оказался весьма известным и ценным, так что можно было за него не беспокоиться.

Гораздо большую тревогу вызывали жители Желтушек, причём и у службистов тоже. Но прогноз по их адаптации к реальному миру был вполне оптимистичный.

С Озерским прибыл какой‑то достаточно молодой оракул, и мы втроём прогулялись до кургана. Ни менталист, ни его подчинённый не нашли причин для беспокойства. Так что я был похвален за хорошее (пусть и радикальное) решение проблемы. Хотя Кривое Озеро Мирослав мне не припомнить не смог, и полдня ещё подшучивал надо мной на эту тему; но, отдать ему должное, делал это беззлобно и искренне.

Тень, обрадовавшийся вновь обретённой свободе перемещения, тут же куда‑то слинял. Вернулся где‑то через сутки, радостный и взбудораженный — прощаться. Из его сумбурных объяснений я понял, что он нашёл способ вернуться домой.

На третий же день, где‑то после полудня, после заполнения всех бланков и дачи всех показаний, по приказу всё того же Озерского (судя по всему, застрявшего на болотах ещё на неделю минимум) меня стреколётом подбросили до окраины болота. Мне, по примеру тени, тоже пора было домой.

До Приасска я добирался от Желтушкиной топи совсем уж долго. Дороги тут, по — хорошему, было пара дней, но то и дело приходилось останавливаться. То в одной мелкой деревушке мы две недели выслеживали вместе с местными мужиками не в меру хитрое и осторожное умёртвие, то подвозивший меня водитель попросил помочь, услышав о специальности, и мне вновь пришлось поработать сварщиком.

— Встреча последняя. Долгожданная.

Время встречи — 22 апреля 1913 года. Место действия — город Приасск.

«…Книга открыта на самой последней странице.

Сколько всё это продлится?

Целый день дождь.

В воздухе тают осколки разбитой посуды,

тянутся долго и долго секунды.

Ты меня ждёшь!»

В этом году в природе почему‑то всё происходит поспешно, быстро и шумно; будто земля тоже не может нарадоваться на наконец‑то чистое, мирное небо и боится не успеть опробовать все времена года, очень сожалея, что нельзя их устроить одновременно. Весна не стала исключением: бурная и ранняя, сейчас она уже явно стремилась превратиться в лето, не заботясь, что по календарю до него ещё целый месяц.

Но теперь я наконец‑то шёл по проспекту Победы, получившему своё название совсем недавно; настолько недавно, что местами даже не успели ещё смениться таблички с названием улицы, и часть домов по — прежнему стояла на улице Стапана Лихого. Пожалуй, к лучшему переименовали: одна из центральных улиц, а кто такой был этот Лихой и чем он настолько прославился, расскажут, пожалуй только краеведы.

Впрочем, на большинстве домов табличек не было вовсе, да и домами‑то их трудно было назвать — развалины и обгоревшие остовы. В Приасске шли жестокие бои, город очень сильно пострадал; несколько лет пройдёт, прежде чем он оправится от этого удара. По крайней мере, внешне. А там… десятилетия нужны, если не века!

Аллея, по которой я шёл, тянущаяся в центре улицы между проезжих частей, тоже выглядела иначе, чем я её помнил. Да что там; не было здесь сейчас аллеи. Живых старых деревьев осталось едва ли пара десятков на всей улице, а на местах погибших робко зеленели молодые, только — только посаженные каштаны в рост человека. Конечно, земляки постараются, и вместо положенных природой десятилетий на приведение этого места в более — менее привычный вид понадобится всего пара лет. Но пока что одна из старейших улиц благодаря этим деревцам выглядела совсем юной. Очень странно смотрятся тонкие яркие деревца на фоне тёмных мрачных развалин. Жутко, но правильно.

Я никуда не спешил; гулял, разглядывая лица прохожих, спешащих по своим делам. Стайка школьников в красных галстуках, оккупировавшая одну из скамеек и галдящая не хуже птиц, заметив меня, любопытно притихла. Ребята зашушукались, провожая взглядами; кто‑то о чём‑то заспорил. Впрочем, у меня никто из них ничего спрашивать не стал, и одиночество моё оказалось ненарушенным.

Через какой‑то месяц я уже должен был прибыть в часть, о чём получил соответствующий приказ, поэтому все мои страхи относительно перспективы столкновения с обычной, мирной жизнью вне казармы потеряли почву: весь год я добирался до родного города, и через пару недель пора было уже двигаться обратно. В этот раз — на поезде или стреколёте, побыстрее; за месяц обратно, на западную границу, не успею.