После войны

— Я застрял здесь! И ты теперь тоже, и они все, и другие, и мы все обречены! Между мирами, без всякой… — в голосе моего пропащего двумерного друга явственно зазвучали истеричные нотки.

— Стой, стой! — раздражённо оборвал я его причитания. — Давай вот только без паники, ладно? Коротко и по существу. Что не так?

— В эту деревню можно войти, но выйти из неё нельзя. Живым, во всяком случае. Нежить вроде бы спокойно ходит туда — сюда, Фельдштейн и его творения тому доказательство. А для всех остальных, включая меня, это действительно деревня, окружённая бескрайним пустым болотом, тут местные правы. И всё — это как‑то связано со снами. Все, кто сюда забредал, просто засыпали и не просыпались. Знал бы ты, как я испугался, когда ты заявился! Я тебя предупредить пытался, из кожи вон лез, но ты меня будто не видел и не слышал. А уж когда ты спать пошёл… Я тут всю ночь вокруг тебя прыгал. Так и думал, что ты тоже умрёшь.

— Так и знал, что будет какой‑то подвох. Ну, тварь доманская…

— Зря ты так, — перебил меня уже взявший себя в руки Тень. Кажется, он действительно очень обрадовался, что я выжил. — Генрих действительно не в курсе. Сюда немного людей забредают, и он не догадался ещё, что их смерть во сне с чем‑то таким связана. У него‑то проблемы с выходом из болота нет, откуда он может знать? Удивляется, конечно, что деревню умудрились потерять, а толку?

— Везёт мне что‑то в последнее время. Как утопленнику, — я вздохнул и принялся одеваться.

Поддаваться панике и оплакивать свою загубленную жизнь бессмысленно. Это Тень может себе позволить, он‑то ни на какие активные действия не способен, да и вообще, существо бесплотное, бестелесное, с весьма ограниченным спектром возможностей. Опыт и элементарный здравый смысл подсказывают, что если есть вход, то должен быть и выход: как минимум, один — там же, где и вход. А если на входе стоит клапан, то его можно сломать. По части разрушительной деятельности моя основная специализация идеальна.

У меня даже была идея, с чего стоит начать поиски источника всех бед. Наученный горьким опытом, я решил прямой наводкой отправиться к капищу: если боги тут и не причём, то есть шанс узнать хоть что‑нибудь полезное.

— А, Илан, доброе утро! Ты что‑то рано, — поприветствовал меня сидящий с какими‑то книгами и записями хозяин дома. На столе слабо трепетала свеча; мрак разогнать она не могла, да и, видимо, не для того использовалась. Не — мёртвый прекрасно видел в темноте, а свеча горела только для уюта, за это я готов был поручиться. — Мен гост! — почти испуганно воскликнул он, вздрогнув, когда поднял на меня глаза. — Что с тобой?

— А что не так? — удивился я. Кроме плохого настроения и неприятного осадка от сна лично я никаких изменений в собственном организме не наблюдал.

— Ну, во — первых, ты поседел. Не целиком, но вчера этого точно не было. А, во — вторых… Не знаю, показалось, наверное. Взгляд у тебя жуткий был.

— Поседел? — озадаченно переспросил я. — Это номер. Но, впрочем, оно и к лучшему, что ты заметил. Сколько человек пришло сюда за то время, пока ты здесь? Точнее, нет. Сколько из них легло спать и не проснулось?

— Трое; честно говоря, все, кто приходил. А что такое? — он встревоженно поднялся на ноги. — Что‑то случилось?

— Погоди, давай по порядку. Как они умерли?

— Один был сильно изранен и, кажется, от этого и умер. Один от сердечного приступа; в общем‑то, он был достаточно пожилой человек, и ничего в этом удивительного не было. Ну, а третий, видимо, покончил с собой, потому что умер от яда. Но — да, все вроде бы ночью.

Кивнув, я присел возле стола. Генрих вернулся на своё место, нахмуренный и настороженный. А я решил, что полчаса погоды не сделают, и принялся рассказывать.

Рассказ получился короткий.

— Вот это история, — покачал головой Фельдштейн. — А я, дурак, и не подумал, что с этими смертями не всё так просто! Надеюсь, ты не против моей помощи? Уж больно интересный случай, да и… наконец‑то какая‑то разумная деятельность! — оживившийся лич принялся судорожно собирать свои книжки и записи в несколько стопок. — Всё, я в твоём распоряжении. Начнём с капища? Оно тут недалеко, но я, признаться, ни разу там не был; мне показалось бестактным входить в святое для местных место, не веря в этих богов. Священников вот только нет. Точнее, жрецов, кажется, это правильно называть так. Но вроде бы их отсутствие местных совершенно не расстраивает, так что я теперь сомневаюсь не только в названии, но и в правильности понимания мной их функций. Зачем в вашей религии нужны жрецы? — полюбопытствовал доманец.

— В общем‑то, жрецы у нас, насколько я в этом понимаю, выполняют те же функции, что и ваши… клирики? — в конце предложения я поставил вопрос, потому что, не хуже Генриха, не был уверен в точности названия. Он кивнул, а я, закончив одеваться и застегнув ремень поверх шинели, двинулся к выходу, не сомневаясь, что не — мёртвый проследует за мной. — Только у нас почти все их функции могут выполнять простые люди. Наши боги — это наши предки, зачем им посредники в общении со своими правнуками? Прощаются с мёртвыми обычно всем селением, и таких проводов душе вполне достаточно. Требы благодарные и просительные вовсе можно приносить в одиночестве, на капище, а то и у себя дома. К жрецам раньше шли, когда какая‑то беда случалась; больному помочь, совета спросить. Они тогда волхвами назывались. А сейчас есть целители, милиция, так что сфера деятельности жрецов несколько ограничилась. Они в основном теперь с нечистью и духами общаются, с богами, если дело сложное. Впрочем, в войну у них тоже работы прибавилось; неупокоенным страдающим душам людей, погибших насильственной смертью, часто бывает необходима их помощь. Да и с проклятьями они достаточно эффективно справляются. Но я не слишком достоверный источник информации; со жрецами доводилось пересекаться исключительно на фронте, по вопросу упокоения.

— Магу и учёному сложно быть верующим, — понимающе хмыкнул топающий рядом со мной лич. — Во многом знании многие печали.

— Мне всегда нравилась эта фраза.

— В Книге Книг есть мудрые высказывания, этого у неё не отнять, — он беспечно пожал плечами.

— Сложно быть верующим, говоришь? — я усмехнулся.

— А? А, да это к вере мало отношения имеет. Я же старый хрыч, когда я в школе учился, они только при церквях и были, — Генрих рассмеялся. — Соответственно, богословие нам там преподавали в первую очередь, вот и отложилось много не слишком полезной информации. Но, однако, это странно, — после небольшой паузы он вздохнул и покачал головой. — Нет, я уже не про религию. Я имею в виду вот эти смерти и твой сон. Я‑то здесь не так давно, в отличие от всех местных. Тоже пришёл извне, и, когда пришёл, был вполне себе живой. Ну, уставший, конечно, если бы не та пара зомби, что я поднял по дороге, сгинул бы в этом болоте к абаде. Но нежитью я в тот момент не был, и спал совершенно спокойно. Правда, за пределы острова этого выбраться не пытался, тут уж ничего не могу утверждать. Однако же, во сне за время жизни тут не умер, вполне себе спокойно переродился отнюдь не сразу по прибытии.

— И правда. Я об этом не подумал, — вынужден был согласиться я. — Это что же получается? Что бы здесь ни было, оно действует исключительно на граждан нашей страны? Паспорта проверяет, что ли? — я поморщился. — Так у здешних их наверняка нет. Чернушина какая‑то. На первый взгляд мне показалось, что всё проще.

— Ну, может, оно и правда не слишком сложно, — ободряюще улыбнулся Фельдштейн. — Может, тут действительно всё с верой связано. Или с кровью.

— Тоже верно. Только всё равно, сложнее получается. Проклятое место — это проще, чем проклятье, завязанное на крови.

— Да ладно, разберёмся. Так, вот мы и пришли. Может, мне тут подождать?

— Лучше пойдём вместе. Я могу что‑то не заметить, а вдвоём надёжнее, — я махнул рукой и ступил под сень небольшой священной рощи.

На капище было тихо и уютно. Залитая тёплым солнечным светом поляна заставила моего спутника растерянно заозираться; ему было непонятно, отчего снег так весело искрится, когда небо затянуто низкими зимними тучами.