После войны

Неторопливо куря и наслаждаясь коротким отдыхом, я внимательно прислушивался к окружающей жизни. Если это псарня, доказательства найти достаточно просто.

На соседнем заборе заливисто кукарекал петух, ему вторил ещё один с противоположной стороны улицы, и другие товарищи — дальше. Я с наслаждением прищурился на солнце, показавшееся в проёме между домами сквозь листья деревьев. Судя по всему, здесь уже была самая околица, и за теми домами в конце улицы начиналось поле.

Деревенские давно проснулись, и сейчас спешили по своим делам. Приличное стадо коров, голов в тридцать, гнали к водопою два босоногих чумазых мальчишки лет тринадцати, с гиканьем и хохотом. Как им только удалось сохранить скотину в войну?

На завалинке одного из ближайших домов сидели три совсем уж древние старушки, а на подоконнике открытого окна над ними неторопливо вылизывалась кошка. Я рассеянно улыбнулся двум проходящим мимо девушкам в красных платках; они кокетливо опустили очи долу, прошли мимо и через несколько секунд зашушукались, хихикая и оглядываясь.

Лишь одна мелочь выбивалась из общей пасторальной картины живого рабочего утра уютной деревушки. Не было звонкого собачьего лая. У мальчишек — пастухов не путалась под ногами мелкая прикормленная дворняга, не бежал рядом серьёзный пёс — овчар. Никто не крутился возле занятого своей работой мясника. Вернее, нет, крутились; три крупных кошака сидели в рядочек несколько в отдалении и делали вид, что они совершенно случайно проходили мимо, а вот тут вдруг вздумалось посидеть и отдохнуть.

В деревне не было ни одной собаки. И сразу становилась понятна наглость и даже какая‑то демонстративность смертей, и зажиточность местных, и живые коровы. Противно только становилось. Гадко. Но это потом.

Я бросил окурок в подсыхающую грязь под ногами, придавил его каблуком и, заложив большие пальцы за ремень, без особой спешки отправился обратно на постоялый двор. Предстоял неприятный разговор, и очень хотелось оттянуть его начало. Только сколько верёвочка ни вейся…

— Мне кажется, или ты действительно настолько сильно боишься этой твари? — поинтересовались снизу, очевидно, заметив моё нежелание куда‑либо идти.

— Не настолько, — я поморщился. — Сейчас ты сам всё поймёшь.

Он решил оставить меня в покое и замолчал. Насколько я успел заметить, при всём его любопытстве, Тень предпочитал наблюдать за естественным ходом событий, относясь к происходящему как к интересному спектаклю и стараясь не забегать вперёд.

Я поднялся на две ступени по дощатому крыльцу к настежь распахнутой двери, оббил у порога грязь с обуви и вошёл. Хозяин обретался за старомодной деревянной стойкой и что‑то аккуратно писал в толстую амбарную книгу.

— А скажи‑ка, мил человек, где у вас все собаки? — с порога поинтересовался я. Призрак вздрогнул от неожиданности, внимательно посмотрел на меня, но не нашёл никаких признаков недовольства и расплылся в улыбке.

— Так говорю я, зима лютая была, волки их всех порвали.

— Так вот прям всех и порвали? — я удивлённо вскинул бровь.

— Всех подчистую, нечисть проклятая! — он замахнулся сотворить крёстное знамение, но передумал. — Да их и было‑то семь штук да хромой Жулик, вот его первого и пожрали.

Я несколько секунд рассеянно разглядывал хозяина, после чего прошёл к стойке и присел.

— Какая неприятность. Очень я собак люблю, — я покачал головой.

— Да кто ж их не любит? — тут же подхватил призрак. — Уж так тоскливо без них, так тоскливо!

— Да, — я кивнул и замолчал. — А папирос у вас не будет? А то у меня всё что было — кончилось.

— Откуда? — он развёл руками. — Только если самосад поспрошать, авось и есть у кого.

— Обидно, — я вновь вздохнул. Потом всё‑таки взял себя в руки и с нескрываемым уже отвращением посмотрел на мужика. — Кто?

— Не понял? — искренне опешил он. — Вы о чем, товарищ гвардии обермастер? — засуетился призрак.

— Я спрашиваю, кто. Кто в обмен на спокойствие отдал всех собак некросам и дал место под ритуал памяти? — опять получилось злобное шипение. От моей ярости затлел ближайший уголок амбарной книги. Я раздражённо прихлопнул его ладонью. — Я не уполномочен наказывать за измену, я просто доложу командованию. Но эту тварь я должен поймать, а без поводка это будет очень трудно. Последний раз спрашиваю, кто это сделал?!

— К‑как — кой рит — туал? — прозаикался побледневший и ставший совершенно прозрачным призрак. — Не было никакого ритуала, честное слово! Да нежели бы мы позволили этим безбожникам ритуалы их проводить? — он опять перекрестился и теперь уже сам надсадно закашлялся от пошедшего густого дыма.

— Твою мать! — не выдержал я. — Собак кто предложил некросам отдать?!

— Так собак это… собак Нулька, старостина жена предложила. Дескать, они тогда ни скотину, ни дома не тронут. Ведь не тронули же!

— Идиоты, — простонал я одновременно с расположившимся под столом Тенью. — Не тронули! А деревенские так просто что ли мрут?! Сами по себе? И сами же себя до костей обгладывают?! Где живёт эта… женщина, — я удержал рвущееся с языка куда менее лестное слово. — И когда это было?

— Так почитай как к нам некросы проклятые пришли, — мужик, кажется, понял, что сегодня его развоплощать не будут, зол я не на него, и несколько успокоился, даже уплотнился до своего обычного состояния. — А Нулька в старостином доме живёт, вместе с дитями, двое у них мальчишек. А староста, Самон, как о войне объявили, так сразу на фронт и подался. Без вести пропал, так и не знаем, что с ним.

Я выскочил на улицу. Собак было восемь. А жертв пока ещё только семь. И что‑то подсказывает мне, долго тянуть эта дрянь не будет, тем более если поводок — старостина жена, а в доме есть дети.

До дома пропавшего без вести старосты я добирался бегом: всё‑таки, выдержки не хватило. Интересно, что бы сказал этот Самон, ушедший воевать, узнай он о поступке жены? Наверное, к лучшему, что он скорее всего погиб.

Тень всю дорогу помалкивал; не из солидарности, просто не хотел портить себе впечатление.

Деревенские провожали меня полными недоумения взглядами. Уже виденные бабки о чём‑то зашушукались, а практически на подходе к месту назначения меня окликнул звонкий девичий голос.

— Товарищ гвардии обермастер, а куда вы так торопитесь, коли не секрет? — я с интересом обернулся, тем более впереди простиралась огромная лужа, и я как раз, остановившись, примеривался, как лучше её обойти. На невысокий забор слева облокачивалась молодая девушка с длинной чёрной косой, переброшенной на грудь. Девушка была в белой рубахе с вышитым воротом и закатанными рукавами, и смотрела она на меня с лёгкой насмешливой улыбкой.

— А Вы откуда моё звание знаете? — несколько растерялся я от такого приветствия. Вроде, только призраку говорил.

— Так вся деревня уже знает, — улыбка стала совсем уж жизнерадостной. Видя мою реакцию, девушка радостно рассмеялась. — Да не пугайтесь Вы, я отсюда Ваши погоны вижу. Вы не подумайте плохого! Я к чему спрашиваю‑то; гляжу, офицер боевой весь в мыле и белый бежит, может, помощь какая нужна?

— А чем Вы мне помочь можете? — опешил я от такого дружелюбия и поддержки. Народ у нас, конечно, общительный и душевный, но боевых офицеров обычно такие вот деревенские опасаются. Оно и немудрено; боевой маг — это обученный убийца на службе государства, управляющий силами, которые обычным людям непонятны. Я бы тоже на их месте относился с недоверием.

— Не смотрите, что вид у меня такой, — она весело хмыкнула, подошла к калитке и явилась мне уже в полный рост. Босые ноги в сочетании с форменной юбкой смотрелись крайне забавно. — Я к маме приехала, навестить, помочь чем. Целитель я. Оберлейтенант Уна Колко, — девушка лихо щёлкнула босыми пятками, приложив открытую правую ладонь к левому плечу. Я машинально повторил её жест, только кулаком — уставное приветствие боевых частей. Все остальные отдавали честь именно так, как это сделала стоящая передо мной целительница.

— Гвардии обермастер Илан Стахов, — представился я. — Пойдёмте тогда уж. Не знаю, поможете или нет, по дороге объясню.