Страница 64 из 80
Так вот именно на этот вопрос, повторяю, я тогда не сумел ни Паппу, ни его жене, распахнувшей на меня свои огромные глаза, ничего членораздельного ответить. Ибо, как вы, наверное, понимаете, хотел, вернувшись домой, все-таки не потерять возможности еще куда-либо за рубеж как-нибудь съездить.
Мой вечер у Паппа закончился сердечно. А вот наши пьесы тогда Паппу так и не удалось поставить. Они стали идти в США позже, в том числе и мои. Однако это уже
были иные времена и другие порядки. Или беспорядки, — в зависимости от того, как вам будет угодно называть то, что у нас творилось вчера и происходит сегодня.
А жаль. Ведь как было бы хорошо, сидя рядом с Паппом, смотреть на спектакль по своей пьесе — нет, не обязательно на Бродвее, а пусть на сцене его экспериментального театра. С тем чтобы потом обрушить на него поток обычных авторских претензий. Ибо, посмотрев, что у него вытворяли на этой сцене, представляю себе, как они поступили бы с любой из моих пьес. Даже с той же «Подковой». Хотя она о том, что происходит у них буквально под боком — всего-то и пройти несколько кварталов.
Дэвид Саскайнд. Мастер сажать в калошу
В пятидесятые годы одним из самых известных интервьюеров в США был Дэвид Саскайнд (David Susskind). Думаю, поначалу это был попросту Зискинд или Зускинд. Но потом то ли он, то ли его родители претерпели не только переезд из одной страны в другую (скажем, из России в Америку), но и переиначили свою фамилию на американский лад. Правда, на мой взгляд Саскайнд нисколько не мелодичней Зискинда, но я не американец. А Зискинду (или Зускинду) на месте, наверное, было видней или, скажем точнее, слышней, что американскому уху привычней.
Значит, Саскайнд, и все тут.
Так чем же он был знаменит? А вот чем. Он умел так расспрашивать тех, у кого брал интервью, что они, как правило, терялись. Не знали, что ответить. И далее у них было несколько выходов. Первый — признать свое поражение. Дескать, не могу знать, и пожать плечами. Очко в пользу репутации Саскайнда. Второй — попытаться что-то промямлить, а это, в силу неубедительности, также в плюс Дэвиду. И третий — рассердиться, чем опять-таки повысить акции Саскайнда, так как он был неуязвим, ибо свои вопросы задавал в исключительно вежливой и почтительной оболочке. Не придерешься.
Правда был еще и четвертый выход: ответить так, чтобы посадить Саскайнда в калошу. Поставить его в тупик. Но способных на это находилось немного. За всю карьеру знаменитого интервьюера ему привелось встретить таких только двоих. Я слышал, как он сам это признал. Назвал своих победителей и привел их ответы.
Вас интересует, кто такие? Пожалуйста. Я их тоже назову. Но прежде скажу, что по причине своей знаменитости Дэвид Саскайнд обычно брал интервью только у самых высокопоставленных персон, причем именно политиков — то есть тех, казалось бы, которые должны уметь ответить на самые сложные и острые вопросы. И вот, поди ж ты, только два!
Это... Но уж лучше я буду называть их по одному.
Итак, первый, вернее, первая — это Голда Мейер. Тогда она была премьером Израиля. И когда посетила США, Дэвид Саскайнд спросил ее: «Госпожа премьер, вас окружает стомиллионный арабский народ. А у вас всего чуть больше трех миллионов. И вы все-таки оптимистка?» На что Голда Мейер ответила: «За всю свою многотысячелетнюю историю еврейский народ не мог позволить себе роскоши быть пессимистом».
А вторым был... ни за что не угадаете кто. Да-да, не удивляйтесь — Никита Сергеевич Хрущев. Будучи премьером, он также прибыл в США в 1959 году. И на все вопросы Саскайнда, острые и конкретные, отвечал подробно и темпераментно, но не по существу. Тот спрашивает об одном, а этот отвечает так, будто речь идет совсем о другом. Наконец, совершенно обескураженный Саскайнд не выдержал и спросил Никиту: «Мистер Хрущев, это что — у вас такой прием уйти от ответа?» После чего Хрущев засмеялся и, дружелюбно похлопав Дэвида по плечу, сказал: «А ты, парень, оказывается, кое-что соображаешь».
И Саскайнд был сражен, о чем вспоминал потом с восхищением.
Что до Никиты, то надо отдать ему должное, он умел находить неожиданные ходы, дающие положительный эффект. Так, например, его первая поездка в Швецию, куда он прибыл с женой, дочками, зятьями и внуками, сразу убедила шведов в его миролюбии, до этого наши лидеры ездили всюду с каменными лицами и без жен.
Или другой случай. Приплыв в Америку на «Балтике», Хрущев узнал, что с корабля сбежал матрос. И, вместо ожидаемого американской прессой гнева в адрес беглеца, сказал: «Что же это он, бедняга, безо всего дра-
панул. Сказал бы — мы ему на дорогу деньжат и хлеба подкинули бы».
И хотя все понимали, что это, разумеется, блеф, но засчитали Хрущу плюс за находчивость.
Даже эпизод, когда он принялся бить ботинком по кафедре, когда отключили его микрофон на заседании в ООН, также пошел ему на пользу и принес на Западе необычайную популярность.
Увы, в своей дальнейшей судьбе как он, так и Голда Мейер допустили просчет: доверились своему окружению. Как и пессимизм, такую роскошь политик любой национальности и лидер государства любого масштаба не может себе позволить.
Саскайнд прожил сравнительно недолго — всего 67 лет (1920—1987). Жаль, что он не дожил до наших дней. Если он, имея возможность в силу своего высокого престижа отбирать для интервью наиболее заметных политиков, и только двоим уступил пальму первенства в совместной беседе, то любопытно, в каком виде выходили бы из-под его обстрела нынешние?
Екатерина Фурцева. А все-таки жаль!
Верная дочь коммунистической партии.
Так была названа в некрологе, опубликованном в «Правде» и прочих газетах, Екатерина Алексеевна Фурцева, министр культуры СССР. И со страниц газет на вас смотрело милое, прелестного овала молодое лицо, с красивой волной блестящих волос (в действительности — золотистых), с большими девичьими, словно вопрошающими глазами под темными дугами бровей. Так выглядела фотография в «Литгазете». В «Правде» та же фотография смотрелась иначе: и лицо шире, не овальное, а треугольное, и рот слегка перекошен, и глаза потухшие, недобрые, и брови бесформенные, и вместо волны волос что-то белесое. Где поработали ретушеры и с какой целью — это, скорее всего, вопрос к заказчику. Но, пожалуй, могу свидетельствовать, оба отпечатка одной фотографии верны. В разные периоды.
Первая — когда Фурцева, вступив на пост министра, впервые собрала нас, драматургов, режиссеров и артистов, и произнесла программную речь, из которой неопровержимо выяснилось, что она ни бельмеса в театральном деле не смыслит. (Об этом будет позже и подробнее.)
Вторая фотография соответствует моменту, когда Фурцева покинула свой пост, уже кое в чем разобравшись. Во всяком случае в том, кто делает искусство, а кто на нем паразитирует. Покинула, как сказано в официальном сообщении, 24 октября 1974 года, на 64-м году жизни, скоропостижно скончавшись от острой сердечной недостаточности.
Ох уж эта «скоропостижная сердечная недостаточность»! Кто только от нее из руководящих деятелей не
умирал. Например, Орджоникидзе. Что до Фурцевой, то знающие люди тогда говорили: вранье. Покончила с собой. Причем попытка самоубийства была у нее и раньше. (О чем также скажу позднее.) Вот потому хоть и кофточка на фотографиях одна и та же, но лицо у ретушеров получилось разное.
Фурцева умерла в ночь с 24-го на 25-е, а в тот же день 24-го умер знаменитый скрипач Ойстрах. Буфетчица Вера, зайдя к Фурцевой в кабинет, застала ее плачущей. Спросила: «Почему?» — «Ойстраха жалко. Был чудный человек, Давид Федорович!» Думаю, она оплакивала и себя. Ибо до этого была вызвана к Брежневу, и он учинил ей разнос.
Причиной разноса оказалось совпадение юбилеев: в один день должны были состояться празднования 150-летия Малого театра и 50-летия автомобилестроения в помещении Большого театра. Вот Брежнев и не знал, где ему присутствовать. А потому повелел перенести юбилей Малого театра на десять дней. (Что делать с гостями, приехавшими со всего мира и Союза, — это его не интересовало.) Но то был лишь повод. Попутно Фурцевой, в присутствии помощников и прочих лиц, Брежнев высказал все накопившиеся к ней претензии. Тут были и истории с выпивками, когда ее под руки уводили с приемов и вытаскивали из самолета (все оказалось зафиксированным на пленку и было ей показано). Одного только не было уточнено: кто же виной, что пребывание в этой самой партии превратило ее верную дочь из милой девушки с вопрошающими глазами в женщину, которой пришлось выслушать подобные претензии?