Страница 63 из 80
Они медленно поднялись на сцену и стали рядом с актрисами — квадратные, широколицые, стриженые, серьезные. И зал как-то даже притих, словно от ощущения некоторой неловкости, что ли.
Две из них выступили. Одна, с мягким украинским акцентом, попросту поблагодарила. А вторая, с чистой русской речью, сказала следующее: «Конечно, в жизни, на фронте все было не так. В театре, мы понимаем, нельзя, как в жизни. Тяжело будет смотреть. А тут... Мы теряли подруг, и вообще было трудно. Но вот к нам приезжал Борис Савельевич, рассказывал всякие байки, и нам становилось легче. Так что спасибо ему за это. И вообще, спасибо за память».
Затем они пожали руки актрисам, бережно пожали, чтобы не повредить их хрупкие конечности, пожали руку и автору — тоже бережно, и их увели за кулисы.
Спектакль кончился.
Конечно, могла бы быть пьеса, в которой писатель не задавал бы вопросы, а отвечал на те, что, наверное, возникали у девушек на войне. Однако эта пьеса вряд ли оказалась бы комедией.
...А все-таки жаль, что Борису Савельевичу Ласкину не пришлось к тому же еще и стать нашим вторым Балиевым и получить часок в неделю на телевидении. Уж он бы нас всех...
Но где тот человек, которому удалось бы все, на что он способен?
Джозеф Папп. Как это делают в США
В свой третий приезд в США я получил неожиданно приглашение от Джозефа Паппа посмотреть его спектакли, а также придти к нему в гости, домой. И то и другое мне было интересно — американцы редко зовут к себе домой, — а потому я, поблагодарив, охотно согласился.
Но сначала о моих поездках, а затем — кто такой Джозеф Папп.
Каждая из поездок отличалась от другой своей целью. Первая состоялась в 1968 году и была обычной, туристской. Поездив по стране и посетив несколько городов, я вынес поверхностное впечатление (а у туриста только такое), что США кое в чем на целый век впереди Европы, а кое в чем и позади. И в технике, и в быту, и в деловых, и в личных, семейных отношениях.
Вторая была спустя десять лет, в составе делегации, где каждый общался с людьми своей профессии. Тут я уже не только вертел головой направо и налево, а посещал театры и старался понять путь пьесы от драматурга на сцену театров разных направлений и положения. Иными словами, изучал театральную систему. И, представьте, понял! Если вы оценили этот восклицательный знак как символ удивления, то вы правы. Ибо дело в том, что мои пьесы идут на наших сценах уже пятьдесят лет, а уловить систему мне так и не удалось до сих пор. Что до США, то не берусь утверждать, что их система безупречна, но она есть. Там каждый за что-то свое определенное отвечает — репутацией и деньгами. Продюсер за режиссера, режиссер за актеров, актеры за игру и каждый за то, чтобы все было выполнено в срок. Там, в основном, правит бал экономика, и хотя это иногда идет во вред, но
зато ясно, кто виноват, а потому можно сделать конкретный вывод.
В прошлые времена у нас правила бал идеология, то есть нечто неопределенное, поэтому ее иногда удавалось обмануть. Ныне бала вообще никакого нет, а все находится в стадии становления, в которой каждый трясет вожжами, как Бог на душу положит.
Но это — особый разговор, и тут ему не место.
В свою третью поездку я отправился один, вернее с переводчиком, которого мне придала иностранная комиссия Союза писателей. И хотя я мог с грехом пополам изъясняться на английском и даже понимать, но он владел языком профессионально и часто был незаменим. В остальном он занимался своими делами, и бывали дни, когда я его вообще не видел. А иногда я звонил ему вечером в номер (он жил в той же гостинице), чтобы попросить: «Валера, включите-ка, пожалуйста, такой-то канал ТВ. Там идет что-то интересное, а понять не могу». Он включал и тут же переводил мне.
Моя же основная цель в эту третью поездку была: посидеть на заседаниях Совета Безопасности ООН и порыться в стенограммах, дабы подобрать материал для комедии о том, как варится политика. Что я в результате и сделал, написав пьесу под названием «Подкова, или В этом лучшем из миров». (Подкова — так называют там закругленный стол в Совете Безопасности, за которым сидят 15 представителей разных стран и разыгрывают за наш счет спектакли, символизирующие напряженную борьбу за мир.)
Кому лень съездить в Нью-Йорк, чтобы вздремнуть на местах для публики в зале Совета Безопасности, тот может прочесть мою пьесу — она опубликована. Я просидел там месяц и без ложной скромности скажу: пьеса — один к одному, только, как я полагаю, у меня вся эта говорильня отжата до состояния эссенции.
Попутно в эту поездку я, пользуясь гостеприимными услугами Международного Театрального Общества и Общества имени Юджина О'Нила, ходил в театры.
Ну а теперь, пожалуй, пора сказать и о Джозефе Паппе, имя которого вынесено мною в заголовок.
Кто такой Папп, нужно пояснять лишь не театральным людям. А может, и театральным, но молодым. Люди же моего поколения, особенно связанные с зарубежным театром, знают, что это был (он недавно умер) выдающийся американский театральный деятель — режиссер и продюсер. Будучи весьма состоятельным человеком, Папп, однако, тратил свои деньги и силы не на какие-либо финансовые операции, с целью приумножения капитала, а только на развитие театрального дела в самом глубоком и истинном значении этого слова. Так, как у нас некогда поступали, скажем, Савва Морозов, Мамонтов или Зимин.
Папп содержал в Нью-Йорке экспериментальный театр, где молодые или неизвестные артисты, режиссеры и драматурги могли дебютировать и экспериментировать. К слову сказать, на этой же сцене Папп, кроме самых невероятных пьес, переиграл также и весь шекспировский репертуар. Таким образом он сделал свой маленький театр школой, которая выращивала новые таланты.
И вот я у Джозефа Паппа дома. Мы сидим за столом, что-то едим, и я разглядываю Паппа и его жену. Папп худощав, седовлас, смешлив и говорит быстро, энергично жестикулируя. И время от времени бросает влюбленные взгляды на свою более молодую жену, про которую сказать, что она худа, это значит ничего не сказать. Она бестелесна и настолько прозрачна, что кажется: еще немного, и сквозь нее можно будет увидеть спинку стула, на котором она сидит. У нее тонкая шея, глаза, занимающие примерно пол-лица, и большое декольте, открывающее — прошу поверить мне — только выдающиеся ключицы. При этом она очень симпатично улыбается и потчует меня.
Паппа интересуют мои впечатления об американском театре. У него также есть вопросы о нашем театре — он в СССР бывал, но, увы, так и не смог разобраться, что к чему. И еще: зачем я приехал и что пишу — но это из вежливости, очевидно.
Я выкладываю все без обиняков. Какие плюсы и минусы вижу в бродвейских, оф-бродвейских и оф-оф-бродвейских театрах. А также что хотелось бы перенять, а что — ни в коем случае. И о той пьесе, которую соби-
раюсь написать. О тех трюках, которые члены Совета Безопасности применяют, когда хотят отвлечь внимание присутствующих, в момент обсуждения, от какого-либо пункта. Так, например, один из членов регулярно посылал к председательствующему свою подсобную девицу с очередным посланием. И та неторопливо шествовала, демонстрируя свой высокий, колыхающийся бюст, что заставляло других членов Совета провожать ее, как коты, взглядом. И так как моего английского языка явно не хватало, то я поочередно изображал при этом всех действующих лиц. И, судя по реакции Паппа и его жены, самая суть дела до них доходила.
А вот на вопрос Паппа о причинах проблем, возникающих у него, когда он хочет ставить некоторые наши пьесы, я убедительно ответить не мог. Честно говоря, не рискнул.
Проблема его была в том, что когда он выбирал какую-нибудь из наших опубликованных пьес, то, запросив у министерства культуры согласия на постановку (тогда существовал такой порядок), он почему-то вместо оного получал запрос, в котором его просили объяснить, почему он выбрал именно эту пьесу для постановки. И когда Папп ссылался на качество, то ему почему-то предлагали другие пьесы, которые, по мнению Минкультуры, были еще лучше. И вот Папп негодовал и жаждал объяснения, почему он вообще должен кому-то давать отчет о своих вкусах, да еще подчинять свой выбор вкусам чужим?! (Как вы, наверное, заметили, тут я употребил всего по одному вопросительному и восклицательному знакам, но в прямой речи Паппа их было значительно больше.)