Страница 43 из 80
И вот наступил день, когда список лауреатов был опубликован. Охлопков его возглавлял. Далее шли фамилии артистов. Но Рындина не было.
Рындин прочел и глазам своим не поверил. Бросился к Охлопкову, а тот встретил его с распростертыми руками — поздравлять. Но, узнав в чем дело, схватил газету, прочел и возмутился. Он сказал, что этого так не оставит! Что это, разумеется, недоразумение и виновный будет наказан! Что это!..
— Бюрократы чертовы! Комитетчики!.. (далее шло неприличное слово). Ты, Вадим, конечно, не ходи, не унижайся! Я сам доведу дело до конца!
Но шли дни, а Охлопкову ничего выяснить не удавалось.
Понимаешь, Вадим, никак концов не найду! Все поражены, возмущены, но никто не может объяснить, в
чем дело! Где вычеркнули — никто не знает. Но я добьюсь толку! Или сам откажусь от премии! Все равно она мне теперь не в радость! Или отдам тебе мою медаль! Носи!!
Но толка добиться никак не удавалось. И тогда, преодолев унижение, пошел выяснять все сам Рындин. И без особого труда узнал, что фамилию его вычеркнул в самом начале Охлопков. А потом даже несколько раз проверял: не вставили ли Рындина обратно.
Тогда Рындин вновь пошел к Охлопкову. Тот, как только увидел его, с горечью воскликнул, что все еще не может найти концов, но докопается до истины. Умрет, но докопается!
На что Рындин, заикаясь, промолвил, что умирать уже нет надобности, так как он, Рындин, все узнал. И на горестный вопль Охлопкова: «Так кто же, Вадим, говори, не мучь меня, кто?!» — ответил почти по Достоевскому, как Порфирий Петрович Раскольникову на вопрос того «Так кто же убил?» — «Вы и убили. Больше некому».
Т-так ты же и вычеркнул, К-коля, — пролепетал, заикаясь, Рындин. — М-мне т-так в м-министерстве к-культуры сказали.
А далее наступила пауза, во время которой Охлопков оценивал, очевидно, ситуацию. После чего произнес с огромным чувством:
— Вадим... Я должен сказать тебе все... Прости меня... Я... я ревновал тебя к спектаклю!
А затем он бросился к Рындину на грудь, обливая того слезами, и рухнул перед ним на колени.
...На этом сия история, вроде бы, могла и закончиться. Но вы можете поинтересоваться, а что Рындин? Дал ли он Охлопкову по физиономии или тоже зарыдал и опустился на колени рядом? Облобызал или плюнул в глаза?
Мне это неизвестно. Рындин был человеком со слабостями и странностями. Зато известно другое. Через несколько лет, когда Охлопков ставил «Гамлета», он пригласил Рындина быть сценографом спектакля, и тот согласился. Но это, пожалуй, уже больше говорит не об Охлопкове, а о Рындине.
Охлопков был одним из самых восторженных учеников Мейерхольда. Это пока Мейерхольд был жив и руководил театром. Но после ареста и трагической гибели Мастера (так звали Мейерхольда еще при жизни), Охлопков сразу же (а может, даже первым — приоритет не установлен) не только открестился от своего бывшего Учителя, но и стал повсеместно доказывать, каким зловредным явлением в искусстве, да и не только в искусстве, была деятельность Мейерхольда.
Это, однако, не мешало Охлопкову в своей режиссерской практике, в руководимых им театрах (сначала Реалистическом, затем Драмы, он же потом имени Маяковского), да и при постановках в других театрах, куда его приглашали, деятельно использовать творческое наследство Мастера. Но так как все это сопровождалось поносительной критикой в адрес Мейерхольда и восторженными ортодоксальными выступлениями, то начальству все нравилось, и в результате постановки Охлопкова неизменно отмечались премиями.
Время, однако, унесло многое. И того, кто дал имя этим премиям. И сами премии. Да и носителя их, Охлопкова.
Поначалу робко, а потом все громче и громче стали раздаваться голоса в защиту Мейерхольда. И было поручено разобраться в обвинениях, из-за которых посадили и убили одного из театральных гениев нашего времени.
Следователь, молодой человек, не видал спектаклей Мастера, а значит, и не имел представления об их силе. Но, отнесясь к делу серьезно, он стал знакомиться с людьми, знавшими Мейерхольда, и всерьез изучать все, связанное с его жизнью, делом и смертью. Приглашая многих, говорил им, что необоснованность обвинения установлена, и что производит он расследование не для того, чтобы кого-то обвинить или хотя бы упрекнуть.
Он лишь хочет оценить истинный масштаб Мастера. Во-первых, это нужно для уточнения формулы реабилитации. А во-вторых, просто для него самого, — ведь он не только следователь, но и человек, который любит театр. Вот потому он и спрашивает всех, кто тогда был рядом с Мейерхольдом, каким тот был гражданином, художником и человеком. И, если хотите, он, следова-
тель, может вас ознакомить с характеристиками, которые уже сегодня удалось собрать.
И знакомил. Все отвечали ему по-разному. Одни восторгались Мастером. Другие отзывались о нем прохладно. Некоторым он не нравился. Но все отдавали должное таланту великого режиссера и отметали ложное обвинение в его адрес. Все. Кроме двух. По существу это были опять доносы на своего Учителя. Ибо эти оба были его учениками. Один — актер, которого Мастер любил занимать в главных ролях, а другой — режиссер Охлопков.
И следователь, хоть и молодой, но уже видавший виды человек, был поражен.
Охлопков был бесспорно очень талантливым артистом. Он мог сыграть любую роль, в том числе и роль великого режиссера, каковым ни в коей мере, на мой взгляд, не являлся. Авторы почти всегда в его спектаклях терпели урон (в том числе и Шекспир). Пропадал частенько замысел произведения. Зато всегда присутствовал Охлопков, и у зрителей (особенно у начальства) возникало ощущение, что они присутствуют при чем-то значительном. Как он этого добивался? Да главным образом за счет внешних, пусть даже примитивных, но выразительных символов, шумовых, световых и звуковых эффектов. Массовых сцен, в которых актеры принимали картинные позы и кричали неестественными голосами. В «Гамлете», например, вся сцена была упрятана за огромные ворота, заменявшие занавес. И только слепой не усмотрел бы в этом символа: «Дания — тюрьма». Светильник в виде половинки корабля почти в натуральную величину украшал сцену, и это также производило сногсшибательное впечатление, хотя не имело смысла. Впрочем, еще Бальзак заметил, что если вы хотите поразить крестьянина, то выньте бумажник большого размера.
Охлопков понимал, что чем на сцене все богаче, ярче, больше и громче, тем легче ошеломить зрителей, а уж начальство безусловно. И тогда они (оно) не заметят отсутствия истинного решения спектакля.
Но, повторяю, Охлопков был действительно талантливым артистом. Я свидетель того, как он, репетируя с молодой актрисой, пытался добиться, чтобы она сыгра-
ла сцену взволнованного и тревожного ожидания свидания. Актриса, однако, делала все ходульно, и максимум, на что она оказалась способной, это на банальное заламывание рук. Тогда на сцену выскочил сам Охлопков, и мы стали свидетелями, как этот большой, дородный, сутулый и лысоватый человек превратился в девушку, с трепетным волнением ожидавшую своего любимого.
Да, изображать он умел. А потому я не случайно упомянул тут несколько раз начальство. Оно настолько было покорено личностью Охлопкова, что даже сочло его достойным войти в их привилегированную касту — его назначили заместителем министра культуры по кино. И, надо сказать, он со вкусом исполнял эту роль некоторое время, пока она не показалась ему излишне хлопотной. Он был лентяй, а тут следовало все же являться в должность и даже за что-то отвечать. А потому он вскоре этот пост покинул, оставив о себе память неординарными выходками.
Упомяну лишь одну из них.
Его друг, известный артист Михаил Жаров, лелеял мечту снять фильм. Решив, что ситуация возникла благоприятная, — уж, кому-кому, но раз замминистра свой человек, то пойдет ему навстречу — Жаров и явился к Охлопкову на прием с просьбой: «Разреши, Коля, поставить картину».
Охлопков молча выслушал друга. Затем встал и, ни слова не говоря, поманил его за собой пальцем. Выйдя из кабинета, они проследовали по коридору в мужской туалет, где Охлопков, убедившись, что в кабинках никого нет, спустил воду и, под шум сбегающей воды, доверительно прошептал: «Сейчас, Миша, этого делать не следует. Не время». Потом опять поманил Жарова за собой и, выйдя в коридор, расцеловал друга. После чего простился.