Страница 34 из 80
Кругом слишком часто стали употреблять прилагательное «замечательный». Ну, если еще так говорит обыватель — туда-сюда. Но для человека искусства важна деталь, конкретность — чем замечательный? Вот я и попытался понять это, вспоминая Алексея Николаевича.
Удалось ли? Не знаю.
Леонид Вивьен «Стало быть, скамеечку пониже!..»
Почему «стало быть»? А потому, что это была его постоянная присказка.
Большой лоб. Очень большой лоб. Спокойные, внимательные глаза. Чуть полноватый, крупный, неторопливый. Вроде бы мягкий. Но определенный, точный. С юморком, но не назойливым, а как бы между прочим.
Таким запомнился мне Леонид Сергеевич Вивьен, с которым судьба свела при постановке им моей пьесы «Все остается людям» в Ленинградском академическом театре имени Пушкина, главным режиссером которого он тогда работал (1958—1959 годы).
Режиссером он был превосходным — конкретно об этом ниже. Говорили, что и актером тоже отличнейшим. К сожалению, на сцене мне его увидеть не довелось. А вот его режиссерские работы — булгаковский «Бег», уже упомянутая моя пьеса, да и другие — это я видел и могу подтвердить: отменные работы.
За всю свою театральную жизнь (а мои пьесы идут у нас и за рубежом уже полвека) я могу по пальцам пересчитать постановки, которые пришлись мне по душе. Его — среди первых.
И все это без крика, истерии, без припадков, которые у некоторых режиссеров обозначают творческий экстаз. Наоборот — тихий, успокаивающий голос, речь, перемежающаяся непременным «стало быть».
— Вы только, голубчик, не суетитесь, и все будет хорошо. А то станете волноваться и, глядишь, вскорости, стало быть, холмик.
И руками показывает этот самый надмогильный холмик.
На приемках спектаклей (был такой неизбежный полицейский обычай: начальственная комиссия при пустом зале заставляла играть, во все глаза всматриваясь, во все уши вслушиваясь, не проскочит ли где крамола, нет ли повода потребовать купюры или внести какие-либо поправки), — так вот на этих приемках, когда все с трепетом ждали, к чему придерется комиссия, Вивьен сидел обычно спокойно, полузакрыв глаза, и неторопливо вертел сцепленными пальцами. А тот, кто находился рядом, иногда мог бы услышать, что Леонид Сергеевич во время самых жгучих проработок даже что-то тихо-тихо мурлычет.
Был случай, из Москвы приехала специальная министерская комиссия во главе с начальником уж не помню чего запрещать «Бег». Постановка удалась, комиссия это знала, была послана вдогонку, и всю ночь в «Красной стреле» начальник пил и хныкал: «Вот — еду хороший спектакль запрещать! Но ничего не поделаешь — надо!» Это был уже тот «либеральный» период, когда начальство избегало запрещать спектакли от своего имени, а предпочитало душить их руками кого-либо из театра. На что исполнители всегда находились — а иначе зачем партком?
Так вот, вызвали «на ковер» по поводу «Бега» директора театра, главрежа и секретаря парткома. Стали пугать: дескать, апологетика белогвардейщины, принижение роли красных, возвеличивание таких аполитичных понятий, как честь, ну и так далее.
А затем должно было последовать самокритичное выступление секретаря парткома с просьбой дать доработать спектакль в правильном направлении до полной кондиции, что по существу означало либо его изуродовать, либо вообще спустить на тормозах.
Однако обычно флегматичный Вивьен неожиданно упредил партсекретаря и произнес задушевным тоном следующее:
— Стало быть, Владимир Ильич Ленин в свое время сказал, что деятелей искусства надо не принуждать, а убеждать. А вы нас, стало быть, не убедили. И вот почему.
После чего разбил доводы комиссии в пух и прах. А так как начальство у нас к возражением не было приуче-
но, а привыкло к бессловесному подчинению, то, за отсутствием контраргументов, приезжая комиссия в растерянности замолчала. Но, по накатанной колее, передала дело в обком. И тогда ту же тройку вызвали уже на обкомовский «ковер», где нажимали так, что директор и партсекретарь вообще лишились дара речи и только согласно кивали головами.
Но не лишился Вивьен. С полузакрытыми глазами, он проникновенно заявил, что внимательнейшим образом выслушал сказанное и «в свете указаний товарища Ленина» обещает над этим подумать. Но не более.
После чего тройка покинула обком; двое на полусогнутых, а Вивьен свежий как огурчик, и, обращаясь к своим спутникам, потирая руки, произнес: «Ну-с, так куда бы нам сейчас, стало быть, пойти перекусить?» На что коллеги, к которым вернулся дар речи, воскликнули: «Как вы можете?! И что это вы все время напевали? И потом, вы слышали, что они нам вменяли?!»
— А я их никогда, стало быть, не слушаю. А мотивчик вот какой. Прелестная, знаете ли, вдруг вспомнилась шансонетка начала века. Что-то вроде: «Поедемте кататься, я вас люблю, не смейте прикасаться, не потерплю». Так куда, стало быть, направимся?
И он действительно не бывал напуган. Объяснял это тем, что сразу после революции был арестован и приговорен к расстрелу. «Как французский шпиен, стало быть. Из-за фамилии. Но потом Горький подсуетился, и нас несколько человек выпустили. Так что хуже не будет. И не такой испуг я уже, стало быть, пережил».
Что до спектакля «Бег», то его продолжали играть. Самоудушения не состоялось. Вивьен на запросы из обкома отвечал, что продолжает внимательно все сказанное обдумывать. Успех спектакля нарастал, и, в конце концов, начальство, поняв, что откровенное запрещение прозвучало бы скандально, сочло за лучшее приписать успех тому, что к начальственным замечаниям прислушались и учли.
Так что Вивьен был мягкий, мягкий, но твердый.
Однажды произошел все-таки случай, когда проявленная Леонидом Сергеевичем твердость чуть не вышла ему боком.
А дело было так. В репертуаре театра существовала инсценировка «Дворянского гнезда», где роль Лаврецкого исполнял действительно заслуженно популярный артист, который, увы, страдал алкоголизмом. С этим приходилось мириться, так как за ним стояло высокое начальство. Он пил и на спектакле — без этого не мог играть. Но порядок был заведен такой: первый акт он играл трезвым, а в антракте выпивал свою порцию, после чего мог доиграть второй акт. Его постоянная гримерша знала это и, как бы он ни настаивал, раньше второго акта выпить ему не давала. Ну, а уж после второго акта он лыка не вязал.
Но случилось так, что постоянная гримерша заболела и ее заменила другая, молоденькая, которая была не в курсе этого распорядка. И артист обманул ее, сказав, что без выпивки не сможет играть первый акт. Мол, такой всегдашний обычай. Девушка, конечно, знала об его пристрастии и колебалась, но он ее убедил. Выпил, первый акт сыграл, а в антракте его так развезло, что ни о какой дальнейшей игре говорить не приходилось.
Зрители сидят, антракт длится сверх всякой меры, и тогда Вивьен решился. Он вышел перед занавесом и хорошо поставленным голосом отчеканил:
— В связи с тем, что народный артист СССР, лауреат Ленинской и Государственных премий, такой-то (тут Вивьен полностью назвал имя, отчество и фамилию артиста) пьян, спектакль продолжаться не может!
Публика, разумеется, разошлась в шоке. А Вивьена вызвали в обком и еще кой-куда. Обвинили в намеренной дискредитации не только артиста, но и высоких государственных званий. А также в глумлении над святыми чувствами и так далее и тому подобное.
Требовали раскаяний, угрожали санкциями и хотели, чтобы он подал в отставку. Но Леонид Сергеевич не признавал себя виновным. И не собирался сам покидать пост, на котором достойно руководил театром. А снять не посмели, ибо опять скандал, повод для которого слишком всем известен, — громкое было бы дело.
Так что пришлось начальству этот финик, как говорится, выкушать. Но нервы Леониду Сергеевичу Инстанция, разумеется, потрепала.
Не знаю, был ли временно уволен из театра провинившийся артист, но некоторое время он не играл. Может быть, лечился? Затем вернулся на сцену, ничего заметного после этого не сыграл и умер. Жаль, конечно, талантливого человека. Увы, он не первый и не последний, которого пьянство сгубило. Кто-то винил Вивьена — дескать, опозорил человека и нанес ему удар. Но мое мнение — Леонид Сергеевич был прав. Достоинство зрителей тоже надо оберегать.