Избранное

— Так просто? — спросил я после длительной паузы.

— О нет! — Он резко наклонился вперед. — Совсем не так просто! — воскликнул он и неожиданно улыбнулся. — Несчетные миллионы нитей, закрепленные вот здесь, Сай, — он прикоснулся ко лбу, — привязывают того человека именно к нынешнему лету, какой бы неизменной ни была окружающая его квартира.

Он опять откинулся назад и все смотрел на меня, продолжая чуть-чуть улыбаться. И потом сказал очень просто и по-деловому:

— Но можно сказать, Сай, что весь проект начался в ту минуту, когда мне пришла в голову мысль, что, вероятно, есть способ перерезать эти нити.

Теперь я понял — я понял цель проекта. Собственно, я догадывался и раньше, но теперь это было высказано вслух. Довольно долго я сидел и размеренно кивал, а Данцигер ждал, что я скажу. Наконец, я решился:

— Зачем? Зачем понадобилось их перерезать?

Он разлегся в кресле, свесив длинную руку через спинку, и пожал плечами.

— Зачем братьям Райт понадобилось построить аэроплан? Чтобы дать работу стюардессам? Чтобы нам удобнее было бомбить Вьетнам? Нет, Я полагаю, в тот момент они думали только об одном: а выйдет ли? Я полагаю, так же думали и те, кто запускал первые искусственные спутники Земли. Им тоже хотелось посмотреть: а выйдет ли? Как ребятам, которые запалили шутиху под консервной банкой, чтобы посмотреть, взлетит ли она. И, на мой взгляд, это веская причина. Потом, конечно, понапридумали всяких впечатляющих целей, чтобы оправдать неимоверные расходы на такие игрушки, а сперва, мой мальчик, все, что делается, делается просто ради интереса: а выйдет ли? Вот и у нас тот же вопрос…

По мне причина была достаточно веской.

— Хорошо, — сказал я, — но почему Уинфилд в 1926 году? Или Париж в 1451-м? Или квартиры в «Дакоте» в 1894-м?

— Место действия для нас не имеет значения. — Данцигер вытащил половинку сигары изо рта, с неприязнью осмотрел ее и сунул обратно. — Да и время тоже. Это лишь подходящие цели — и только. У нас нет никакого особого интереса к индейцам племени кроу. Или же к 1850 или любому другому определенному году. Но случилось так, что в штате Монтана есть более тысячи гектаров государственной земли, почти нетронутой с пятидесятых годов прошлого века. На четыре, от силы на пять дней министерство сельского хозяйства берется закрыть проложенную там дорогу — не будет ни машин, ни междугородных автобусов — и не допустить пролета самолетов. Оно берется также снабдить нас стадом бизонов в тысячу голов. Если бы мы могли заполучить всю местность в свое распоряжение на месяц, нам не понадобилась бы декорация на «Большой арене». С ее помощью наш человек привыкнет к обстановке и, надеемся, сможет с полной отдачей воспользоваться теми несколькими днями, которыми мы будем располагать на местности.

— Что касается Уинфилда, — Данцигер кивком показал на фотографию, — то это небольшой городок в районе истощенных сельскохозяйственных угодий, почти покинутый жителями. В течение последних сорока лет он медленно умирал, население уходило. И вот уже тридцать лет никто не тратится на модернизацию и попытки оттянуть неизбежное. Это типичная история для многих районов Новой Англии. Уинфилд более изолирован, чем другие «города-призраки», и мы закупили его через посредников в качестве удобного объекта. Якобы для строительства плотины на его месте.

Он усмехнулся.

— Мы закрыли ведущую в городок дорогу, а теперь реконструируем его. Наши люди снимают неоновые трубки, демонтируют дисковые телефонные аппараты, вывинчивают матовые электрические лампочки. Мы уже вывезли оттуда почти все электроприборы, всякие там машинки для стрижки газонов и тому подобное. Мы сдираем отовсюду весь пластик, реставрируем старые здания и сносим те, что поновее. Мы даже снимаем с отдельных улиц асфальт и превращаем их снова в чудесные грунтовые дороги. Когда мы закончим, маленький, забытый богом Уинфилд будет опять точно таким, каким он был в 1926 году. Ну, так что вы об этом думаете?

— Звучит внушительно, — улыбнулся я. — И дорого.

— Вовсе нет, — уверенно ответил Данцигер. — Обойдется немногим более трех миллионов долларов — меньше, чем стоят два часа войны, и, право же, это лучшее помещение капитала. Хоть и предпринятое ради одного человека: вы видели его сегодня на «Большой арене».

— Тот, на крыльце дощатого домика?

— Да. Это точная копия дома в Уинфилде. И Джон там сейчас делает все, что может, чтобы создать в себе настрой жизни в Уинфилде в 1926 году. Затем, когда и он и мы будем готовы, в течение десяти дней — таков наибольший практически разумный срок — примерно двести актеров и статистов начнут ходить по восстановленным улицам Уинфилда, ездить в старых машинах, сидеть на крылечках в теплые дни. Им всем объявят, что они участвуют в опытной киносъемке скрытыми камерами, снимающими неотрепетированные, достоверные движения любого из них, как только он выходит из дома. Человек двадцать из двухсот — те, кто вступит с Джоном в непосредственный контакт, — будут нашими людьми. Мы надеемся, что к тому моменту Джон окажется морально готов наилучшим образом использовать эти короткие десять дней.

Пожевывая свой огрызок сигары, старик уставился на огромную фотографию на стене кабинета. Потом снова повернулся ко мне.

— Такова цель всех наших декораций на «Большой арене». Все они — предварительные, временные двойники действительных объектов, еще не готовых или таких, которыми мы не можем пользоваться достаточно долго. Не очень-то много, например, сохранилось на земле тысячелетних зданий, и одно из них — собор Парижской богоматери. В нашем распоряжении будет лишь пять часов от полуночи до утра. На острове Ситэ и по обоим берегам Сены в пределах видимости от собора будут выключены свет и газ. Мы получили также разрешение установить кое-какие декорации в непосредственной близости от собора. Это самое большое, чего мы смогли добиться — через госдепартамент — от французского правительства. Оно считает, что мы собираемся снимать кино. Мы даже подготовили сценарий, в меру посредственный, что, по-видимому, их убедило окончательно. Никто из нас не возлагает на парижскую попытку больших надежд: для ее осуществления у нас будет всего несколько часов, а этого, боюсь, слишком мало. И уж слишком далеко в прошлое мы забираемся — способен ли кто-нибудь действительно почувствовать сердцем, что было тогда? Сомневаюсь, но и не теряю надежды. Делаем, что можем, на каждом объекте, какой находим, — только и всего…

Данцигер встал и, поманив меня, подошел к накрытому чехлом столу.

— Конечно, есть еще множество деталей, но существо проекта вы теперь знаете. Самое интересное я приберег напоследок — ваше задание.

Он стащил пыльный чехол — под ним оказался отлично исполненный объемный макет. Из зеленой, покрытой барашками воды торчал островерхий лесистый островок. Отделенный от острова проливом, тянулся усыпанный галькой пляж, а над ним косо вверх поднимался крутой берег. На верху кручи рос лес, и среди деревьев стоял белый домик с незастекленной верандой.

— Все это мы сейчас воссоздаем на «Большой арене», — Данцигер пальцем прикоснулся к вершине лесистого островка. — Это Эйнджел-Айленд в бухте Сан-Франциско; принадлежит он штату и федеральному правительству. Не считая скрытых за деревьями давно покинутых иммиграционных бараков и заброшенной пусковой площадки ракет «Найк», остров выглядит так же, как в начале века, когда этот дом, — он дотронулся до миниатюрной крыши, — был новым. Дом стоит и поныне, и никаких новых построек из него не видно, разве что из задних окон. А Эйнджел-Айленд загораживает мосты через бухту. Стало быть, не считая современных кораблей и катеров в проливе, местность точно такая же, как прежде. А в течение двух полных дней и еще одной ночи мы получим в свое распоряжение и пролив: там появятся два торговых парусника и несколько судов помельче.

— Данцигер с улыбкой — возложил большую тяжелую руку мне на плечо. — Сан-Франциско всегда был заманчивым туристским объектом. Но говорят, что до землетрясения 1906 года город был особенно прекрасен, совершенно неповторим. И вот он-то — Сан-Франциско, 1901 год — и есть ваше задание.