Страница 8 из 11
Все засмеялись, а Тонкоруков смерил меня презрительным взглядом и сказал:
– Я гусар и стоять на пожарной каланче ниже моего достоинства!
– А позвольте вас спросить, поручик, – батюшку вашего как зовут? – спросил Тонкорукова кто-то из гусар. – Не Федор ли Иванович?
– А при чем тут мой батюшка? – Тонкоруков смутился. – В него бы молния тоже не посмела попасть… Мой батюшка был благородный человек, хоть и звали его на «ф» – Федор. Он тоже ни за что не полез бы на каланчу! Тем более что его уже нет в живых. Так что ваши намеки неуместны!
– Царствие ему небесное, – сказал штабс-капитан Щеглов и перекрестился.
– И в мою супругу молния ни за что бы не попала, – с нажимом продолжал Тонкоруков. – Ведь и ее имя, как и мое, начинается с гласной…
– Молния в вашу супругу не попала бы по другой причине! – восторженно воскликнул интендант Горнов. – Ваша супруга само совершенство, и потому молния ее непременно бы пощадила!
– Чтоб дать нам, гусарам, лицезреть такую красоту! – поддакнул штабс-капитан Щеглов и игриво подкрутил ус.
«Вид поручика Тонкорукова»
– А что ж, в папеньку моего бы попала? – удивилась Елена Николаевна. – Ведь его зовут Николай! Ведь его имя начинается с согласной?!
– И в папеньку вашего не попала бы, дай Бог ему здоровья! – воскликнул Щеглов. – Ведь благодаря вашему папеньке мы и можем вами любоваться! Боже упаси, чтоб в него попала молния!
– Но позвольте, господа, как же молния может распознавать буквы? – снова удивилась Елена Николаевна.
Тут же завязалась дискуссия – может ли молния распознавать букву, с которой начинается имя дозорного, или это всего лишь фантазия предводителя. Я заметил, что на каланчу следовало бы ставить в дозор какую-нибудь Евдокию, поскольку ее в отличие от Агапки уж никак в Нюшеньку не переименуешь.
Все гусары расхохотались, рассмеялась с ними за компанию и Елена Николаевна. И удивительное дело – на этот раз она даже улыбнулась мне. Ее супруг это заметил, и на щеках его выступил румянец досады. Он понял, что его план – представить меня чудовищем – затрещал по швам. Более того, он понял, что его жена даже заинтересовалась мною. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь женщины обычно предпочитают скучным и правильным господам других. Даже если эти другие похожи на монстров.
– А еще у нас есть и другая достопримечательность! – воскликнул кто-то из гусаров. – А именно кузнечиха Ганна! Она…
– Кха, кха, кха, – сказал штабс-капитан Щеглов.
Гусар понял, что сболтнул лишнее при даме, и обеими ладонями быстро закрыл себе рот. Все разом посмотрели на меня и опустили глаза. Быстро глянула на меня и Елена Николаевна. Я понял, что Тонкоруков рассказал ей даже и про мою баталию с кузнечихой. В комнате повисло тягостное молчание. Даже и вилки перестали звякать, точно все внезапно увидели, что на столе среди блюд лежит какой-нибудь дохлый енот.
– А что, правду ли говорят, что эта самая Ганна уродлива? – вдруг нарушила тишину Елена Николаевна и насмешливо посмотрела мне в глаза.
Гусары только запыхтели, никто не решался заговорить на такую скользкую тему. Тогда я встал и сказал:
– Ганна прекрасна!
– Даже так? – удивилась Елена Николаевна. – Однако я слышала другое…
– Тот, кто сказал вам другое, ничего не понимает в женщинах и не умеет по-настоящему ценить их, – сказал я.
Тонкоруков понял, в чей огород я бросил камешек, и покраснел еще пуще.
– Более того, скажу вам, прекрасная Елена Николаевна, тот, кто сказал вам, что Ганна уродлива, сам урод. В моральном, разумеется, смысле, – продолжал я. – Ведь только моральный урод может оскорбить женщину, даже если она и простолюдинка.
Гусары одобрительно зашумели, а Елена Николаевна опустила глаза.
Ее муж сидел как на иголках и красный, точно вареный рак. Тут на середину комнаты выскочил штабс-капитан Щеглов. Он понимал, что дело идет к скандалу, и решил во что бы то ни стало не допустить этого.
– Господа, господа! – воскликнул штабс-капитан и изо всех сил стукнул ногой об пол, чтобы уж все обратили на него внимание. – А не сыграть ли нам в какую-нибудь игру?! В стос, например! В фанты! Или же – в «хотилицы»? Преотличная игра «хотилицы»!
– Во что, во что? – изумились гусары. – В какие хотилицы? Что это за игра?
– Видите ли, господа, это очень интересная и пользительная для развития товарищеских чувств игра! – Щеглов рыскал по комнате глазами в надежде встретить среди нас поддержку. – Все мы становимся по двое, как бы в две шеренги, а один водит… Ну, к примеру, Елена Николаевна… Или же я… Мы выбираем партнера и ведем его…
Предложение сыграть в «хотилицы» изумило и действительно отвлекло внимание от ссоры; кто-то снова предложил сыграть в стос. Как бы то ни было, напряжение схлынуло, но я понимал, что на этом дело все равно не закончится.
Пока гусары спорили, в какую игру лучше сыграть, ко мне подошел интендант Горнов и попросил выйти с ним на крыльцо. У Горнова был разговор ко мне.
Запах одуванчиков
– Ну, ты и молодец! – воскликнул интендант Горнов, едва мы вышли с ним на крыльцо. – Надо же, как ты срезал этого маменькиного сынка! Ха-ха-ха! Вот уж молодец так молодец!
Говоря это, Горнов суетился вокруг меня, как кобель возле сучки. Казалось, дай ему волю, лизнет меня в щеку.
Я холодно посмотрел на интенданта. Тот кашлянул в кулак и отошел на шаг.
– Ну да Бог с ним, с этим сосунком! У меня к тебе дело!
Тут он без лишних слов объявил, что в меня влюблена местная помещица Лариса Ивановна Цыбульская и что он, Горнов, обещал познакомить ее со мной.
– Как же она в меня влюблена, коль мы даже с ней незнакомы? – спросил я.
В ответ на это Горнов сказал, что она видела меня гарцующего на коне по улице, и этого ей было вполне довольно, чтобы сразу в меня влюбиться. Я молча смотрел на Горнова, и тогда он, потерев нос, стал путано рассказывать про каких-то театралов в Житомире, которые намерены ставить некую романтическую пьесу о любви призрака из подземелий тамошнего замка к молодой селянке.
– Да при чем же тут пьеса? – удивился я.
– Так они… Эти театралы… Хотят поставить пьесу о… – Горнов конфузливо кашлянул в кулак. – О… твоем поединке с кузнечихой… Ну да, кто-то уж сочинил такую пьесу… Кто именно сочинил, не знаю, но она вовсю ходит по рукам. Вот и к помещице попала… Кажется, пьеса будет в трех актах. Сначала о жизни селянки, то есть кузнечихи… Как она, так сказать, произрастала и мужала… О набегах разбойных ватаг… О детских и юношеских ее годах… Во втором акте действие уже разворачивается в подземелье сгоревшего замка в Житомире, где обитает призрак гусара.
– Призрак гусара?
– Ну да, гусара, который своей похотливостью наводит ужас на всех молодых обитательниц Житомира… А в третьем акте этот призрак вступает в любовную баталию с кузнечихою. И побеждает неодолимую бабу…
– Что за вздор ты несешь? – воскликнул я, раздосадованный тем, что кто-то уже сочинил пьесу с намеком на меня.
Горнов залепетал, что пьеса действительно вздорная, но произвела сильнейшее впечатление на помещицу, которая является пылкой поклонницей Мельпомены. А уж когда она увидела меня, гарцующего по улице, и узнала, что именно я и являюсь прообразом главного героя пьесы, то чуть ли не упала перед ним, Горновым, на колени и умоляла зазвать меня к ней в гости.
– Как кошка в тебя влюблена! – воскликнул Горнов. – Уж поверь мне на слово – совершенно голову потеряла!
– А хороша ли она?
– Просто великолепна! – так и замахал руками интендант. – Лучше не бывает! Само совершенство! Вдова! Не стара еще! Лет двадцать пять, не более… Живет в пяти верстах от города. Уж так умоляла меня познакомить с тобой! Я обещал!
– Да как же ты за меня можешь обещать?! – с негодованием удивился я.