Страница 51 из 75
Ни одна тюрьма его не сломила. Тогда пустили в ход грязную клевету.
Занимаясь в Италии во флорентийских библиотеках, Курье подготовил к печати поэму Лонга «Дафнис и Хлоя». Иезуит Фурия инсценировал порчу оригинала поэмы Лонга. Посадив во всю страницу кляксу на пергаменте, Фурия обвинил в этом Курье. Начались суд и длительная переписка, имевшая результатом огромные неприятности для Курье. Однако и они не заставили его смолкнуть… Осталось последнее средство. В 1825 году Поль-Луи Курье был найден в лесу неподалеку от своего дома с простреленной головой[73].
Характерны слова Курье незадолго перед смертью:
«Вкус цикуты горек. Мир перерождается сам по себе, без моего ничтожного вмешательства. Я был бы мухой у громадного рыдвана, который преспокойно может двигаться и без моего жужжания. Да, экипаж движется, друзья мои, и если движение этого гиганта кажется вам слишком медленным, то это потому только, что наша жизнь — мгновение. Но какой громадный путь сделало человечество в течение последних пяти столетий! Теперь оно идет и становится снова на светлый путь, и ничто не в состоянии преградить ему дороги!»
На смерть друга Бейль откликнулся письмом — воспоминанием о нем[74].
Быстрые успехи капиталистического развития Франции и те страшные бедствия, которые оно несло народу и в городе и в деревне, не прошли мимо острого, наблюдательного взора Бейля.
В 1825 году вышла брошюра «О новом заговоре против индустриалистов» с эпиграфом из Сильвио Пеллико. Она напечатана литератором и издателем Сотеле, французским карбонарием, покончившим самоубийством. В брошюре Бейля всего двадцать четыре страницы. Она интересна тем, что буржуазный индустриализм Франции Бейль рассматривает как элемент общественного распада, — он ясно видит все черствые, эгоистические, антиобщественные стороны новой промышленной буржуазии. Отвечая Оже, Бейль указывает, что не надо никакого заговора романтиков против индустриалистов, что рано или поздно индустриализм погибнет, доведенный до крайности. Бейль не был социалистом, но он говорит, что «приходит пора торговцев, благосостояния и республиканской скуки», и такими чертами рисует уже существующий в Америке мир буржуазных отношений. О европейских делах он выражается еще резче:
«Правительство двух палат обойдет весь мир и нанесет последний удар искусству, ибо государи, вместо того чтобы думать о сооружении красивых зданий, будут думать, как бы разместить свои капиталы в Америке, чтобы в случае падения династии или банковского краха остаться богатыми частными людьми. И однажды водворившийся в какой-либо стране двухпалатный буржуазный парламент произведет следующее: во-первых, они никогда не дадут двадцатимиллионного ассигнования на сооружение хотя бы подобия Святого Петра в Риме; во-вторых, они привлекут в салоны толпы людей почтенных, уважаемых, богатых, но начисто лишенных того интеллектуального и эмоционального чутья, которое необходимо для процветания искусства»[75].
Рассматривая искусство времен меценатов-герцогов и искусство своей эпохи, Бейль приходит к выводу, что новый буржуазный век не принесет расцвета живописи, архитектуре и скульптуре. Из этого наша критика сделала неправильный вывод о феодально-монархических пристрастиях Стендаля[76].
Критика буржуазной ограниченности и положительная оценка роли дворянских вкусов в развитии искусства вовсе не означают реакционных устремлений Бейля. Человек, написавший книгу «Расин и Шекспир» — провозвестник устремленного вперед романтизма, — не может быть заподозрен в желании повернуть историю вспять. Отрицание существующих порядков вело Стендаля вперед и только вперед! И отрицательное отношение Бейля к совершившейся во Франции в годы Реставрации промышленной революции, вернее к ее социально-политическим последствиям, мы легче поймем, если заглянем в дневники Александра Тургенева (см. А. К. Виноградов, Мериме в письмах к Дубенской).
Салон Ансло сблизил Бейля с Александром Тургеневым еще в 1825 году. Началось их многолетнее общение, совместные путешествия, долгие беседы.
Александр Тургенев записывает в своем дневнике слова недоумения: «Что же страшнее — русское крепостное право или фабричное законодательство Франции?» Но говорить об этом вслух в салоне Виржинии Ансло считается неудобным. Об этом шепотом говорят друг другу Анри Бейль и Александр Тургенев.
Соболевский, друг Пушкина, введен Тургеневым в салон Ансло и познакомлен с Бейлем. Он делится своими впечатлениями от поездки по промышленным районам. Соболевского интересует новейшая техника, он думает и в России завести большие фабрики. И он рассказывает с удивлением, как множатся фабрики во Франции, как быстро увеличивается класс работников и как тяжелы условия их труда…
Поликарп Ансло состоял в свите маршала Мармона, представителя Карла X на коронации Николая I в Москве в сентябре 1826 года. Вернувшись в Париж после шестимесячного пребывания в России, он выпустил пухлую брошюру, полную нелепостей. Яков Толстой, друг и единомышленник декабристов, на свое счастье жил в Париже с 1823 года; но все же после 14 декабря он побоялся вернуться в Россию. Оставшись в Париже, он решил заслужить прощение и начал писать Бенкендорфу донесения о своих парижских друзьях. С радостью он выступил против книги Ансло с брошюрой «Можно ли узнать Россию в шесть месяцев». Таким образом, Поликарп Ансло, автор плохих пьес и еще более плохих книг о России, сослужил хорошую службу Якову Толстому: брошюра его была отмечена. Я. Толстой был прощен и принят на жалованье как секретный осведомитель в Париже. Еще в 1825 году Стендаль обратил внимание на Толстого и на его писания, которым дал резкую оценку. Новое «сочинение» Толстого не прошло мимо его внимания.
Зная Россию по собственным наблюдениям, интересуясь ею, имея друзей русских, Стендаль правильно оценил усердие и полицейский «патриотизм» Толстого…
«Русская атмосфера», которая была в салоне Ансло, рассказы хозяина о России, встречи с Тургеневым, вот что, вероятно, насытило «русским духом», экскурсами в историю России повесть «Армане, или нравы парижской гостиной в 1827 году».
Это первое чисто беллетристическое произведение Бейля; оно создано им в возрасте сорока четырех лет. Книга Стендаля носит все черты недоделанности раннего произведения. Прототипом для него послужила гостиная герцогини де Брольи. Арманс Зоилова выведена в качестве воспитанницы г-жи Маливер, ее образ удался Стендалю. Он воспользовался своими впечатлениями от замечательной девушки, дочери графа Строганова и Джулии Деге. Октав Маливер, сын г-жи Маливер, также удачен — это типичный представитель той аристократической молодежи, который неминуемо гибнет в условиях Реставрации, если сохраняет хоть какие-нибудь черты внутреннего благородства. Это молодой человек, с иссушенными страстями, с парализованной волей, с ясным пониманием своего бессилия и непригодности к жизни — и в то же время вполне обеспеченный. Он падает жертвой своего чувства к Армане Зоиловой. Эта девушка, такая стойкая и мужественная, ничем не может помочь своему несчастному возлюбленному. Байронический конец Октава, который во время путешествия в восставшую Грецию принимает большую дозу опия и умирает на груде корабельного каната на палубе, звучит почти как рецепт для всех людей этого типа.
Одновременно с «Армане» Бейль тайком вновь занимается драматическими попытками. Он пишет комедию «Слава и горб, или скользкий шаг», но, к сожалению, это произведение не сохранилось. Нет ничего удивительного, что спустя двадцать с лишком лет после первого опыта Бейль вновь обратился к драматургии. Мы читаем в «Анри Брюларе»:
«Единственное, что по прошествии сорока лет я вижу ясно, — это то, что моим идеалом было жить в Париже на четвертом этаже и писать драмы и романы. Бесконечные пошлости и подловатости, сопровождающие проведение пьес на театральные подмостки, удержали меня тогда от писания драмы».
73
В данном случае А. Виноградов ошибается: история с рукописью романа Лонга произошла значительно раньше (см. прим. № 25). Убийство Курье носило уголовный характер, но прогрессивно настроенной общественностью было расценено как политическое.
74
А. Виноградов, очевидно, имеет в виду одну из статей Стендаля в английском журнале «Лондон мэгезин». В этой статье Стендаль писал: «В воскресенье 10 апреля г-н Поль-Луи Курье, один из самых образованных людей Франции, был убит во время прогулки в небольшом принадлежащем ему леске, в Верезе около Тура. На следующий день было найдено его тело, в которое было всажено три пули. Французская литература не сможет испытать большей потери. Г-ну Курье было всего пятьдесят два года. В молодости он был на военной службе, где отличился; он не присоединился к Наполеону, когда тот стал императором. Курье тогда покинул армию и занялся изучением греческого языка. Говорят, по знанию этого языка с ним могут сравниться не более двух человек во Франции. Как бы то ни было, вполне очевидно, что со времени Вольтера ни один писатель не мог приблизиться к г-ну Курье в сатире в прозе, ни один человек не написал таких превосходных памфлетов. Его петиция в пользу «Крестьян, которым запрещают танцевать» — это один из шедевров нашего языка. Памфлеты его мало известны за пределами Парижа. Газеты почти никогда не осмеливались писать о них. Кроме того, большинство редакторов газет ревниво относились к превосходству его ума и его таланта. Незадолго перед тем, как он был убит, он отправился в Тур, чтобы продать все свои владения. У него были нелады с женой, в результате чего он решил уединиться в Париже в какой-нибудь солнечной комнате и писать. Смерть его — это большое счастье для иезуитов. Г-н Курье был бы Паскалем XIX века. Сообщают со всей достоверностью, что он оставил «Воспоминания», особенно о двух или трех годах, проведенных им в Калабрии. Если они когда-нибудь выйдут в свет, то поубавят в глазах публики славу некоторых известных генералов. Г-н Курье был решительным врагом глупой напыщенности и подчеркнутой горячности, привитых французской литературе г-ном де Шатобрианом. Стиль памфлетов Курье, так же как и его перевода фрагментов Геродота, очень часто напоминает нам силу и простоту Монтеня».
75
Приводимые А. Виноградовым слова Стендаля взяты из книги «Прогулки по Риму», хотя может создаться впечатление, что это цитата из «Расина и Шекспира» или из памфлета «О новом заговоре против индустриалистов».
76
Я имею в виду брошюру Реизова, изданную в Ростове-на-Дону в 1928 году под названием «Эстетика Стендаля». — А. В.