Страница 3 из 193
В этом рассказе Ауэзов выступает не только обличителем темных, низменных сторон прошлого, но и глубоким гуманистом, утверждающим, что посягательство на честь и счастье человека равно посягательству на его жизнь, что унижение личности есть величайшее зло. Весьма заурядное для казахского аула тех времен событие он сумел поднять до уровня общечеловеческой проблемы.
Следует отметить, что умение находить в узко-национальном — общечеловеческое явилось характерной особенностью всего многогранного творчества Писателя и в дальнейшем. Не случайно критика и научно-исследовательская литература относят ранние рассказы Ауэзова 1с произведениям критического реализма..
Литературная деятельность писателя началась на изломе старого и нового социально-общественного порядка, на стыке двух взаимоотрицающих миров. На казахскую степь падали и бледно угасающие лучи заходящего солнца, и молодой яркий свет утренней зари, и поэтому социальные противоречия, раздирающие аул, проявились в эти годы особенно резко и обнаженно. Показать борьбу между отживающим и нарождающимся — прямая обязанность литературы. И нет ничего неожиданного в том, что рожденная в бурное время революционных преобразований казахская проза с первых же своих шагов придерживалась этой традиции. И одним из наиболее последовательных проводников этого направления был молодой Ауэзов. И не случайно его ранняя новеллистика живо перекликалась с творчеством его современников армянина Ширван-заде, таджика Садриддина Айни и латыша Андрея Упита.
В жизни народа, сделавшего гигантский скачок от патриархально-общинного строя к социалистической формации, было более чем достаточно социальных, общественных, этических и моральных проблем. Отобразить всю сложность этих трудноразрешимых вопросов выпало на долю первого поколения казахских советских литераторов. Это явление было типичным для многих литератур Закавказья и Средней Азии, общественное развитие которых также происходило скачкообразно.
Творчество Мухтара Ауэзова этих лет не определяется одним лишь критическим отображением действительности. Писатель глубоко вникает в самую суть сложных общественно-социальных перипетий, стремится осмыслить все своеобразие эпохи, определить, оценить по достоинству уходящее и приходящее, передовое и отсталое, умирающее и зарождающееся. Не одни трагические мотивы определяют раннюю новеллистику Ауэзова. С завидным оптимизмом воспевает он силу народа, которого не могли сломить вековые раздоры, угнетение, рабство. Пытливый художник сумел подметить и показать неистребимое стремление казахов к свету, к свободе, к знаниям и культуре.
Гордое свободолюбие воспето им в аллегорическом рассказе «Серый лютый» (1929). В нем писатель повествует о волчонке, попавшем в неволю к человеку, о том, как, став матерым хищником, он вырвался из неволи и предпочел сытому, рабскому плену голодную, но гордую смерть на свободе. Рассказ этот созвучен со стихами венгерского поэта Шандора Петефи о волке и собаке. И у Петефи и у Ауэзова волк — голодный, бездомный, всеми травимый, но сильный своей свободой зверь — выступает как символ вольнолюбия, а собака как пример унижения, трусости и жалкого прозябания.
Рассказ «Серый лютый» по своей художественной силе и колориту можно сравнить, пожалуй, с «Белым клыком» Джека Лондона. Написанный вдохновенной рукой мастера, этот рассказ является в казахской новеллистике пока никем еще не достигнутой счастливой творческой вершиной.
В своих рассказах Мухтар Ауэзов не только воспевал вольнолюбивый дух и извечное стремление казахов к свободе. Он был первым писателем-реалистом, сумевшим проникнуть в многовековую историю борьбы народа за национальную независимость.
В произведениях, написанных в двадцатые — тридцатые годы, писатель исторически достоверно показал процесс классового расслоения в степи и пути пробуждения и роста самосознания скотовода-бедняка.
Мухтар Ауэзов не упрощает сложный процесс духовного пробуждения народа. В этом смысле особенно показательна его повесть «Событие на Караш-Караш» (1927). В ней писатель как вдумчивый психолог и опытный социолог сумел показать долгий и сложный путь прозрения еще вчера безропотного батрака, который настойчиво ищет свое место в жизни. Каждая ступень, каждый шаг этой своеобразной цепной реакции пробуждения степняка показан убедительно. Таким образом, тема духовного пробуждения народа была главной в ауэзовских рассказах двадцатых — тридцатых годов. В них показана панорамная картина, полная гражданского пафоса и затрагивающая крупные социальные проблемы. Каждый из них явился как бы зачином, прелюдией к созданию широкого эпического полотна, ставшего по праву энциклопедией народной жизни. Каждый рассказ писателя, взятый в отдельности, освещал ту или иную конкретную сторону многогранной казахской действительности, открывал сочные и яркие образы в соответствии с обще-социальной правдой, с правдой характеров, показал человеческое счастье и горе, радость и беду, любовь и ненависть, взлеты и падения. В целом эти рассказы открыли совершенно новый, неизведанный, нетронутый, никем не изученный мир.
Творчество Мухтара Ауэзова явилось гражданским подвигом. И если казахский народ, пятьдесят лет назад не имевший своей профессиональной литературы, может нынче по праву гордиться развитой, прогрессивной и много-жанровой прозой, то этому взлету он в большой степени обязан таланту Мухтара Ауэзова. Свидетельство тому — монументальное творение писателя «Путь Абая».
Абай умер на стыке двух веков, в 1904 году, когда уже довольно ясно обнажились противоречия нового со старым. Мухтару Ауэзову в это время было всего семь лет, и он только-только начинал всматриваться в окружающий мир. Самое примечательное, что будущий писатель успел увидеть живого Абая, начавшего угасать под тяжестью тоски и горя. Потом Ауэзов жил среди его многочисленных друзей и врагов, родичей и сверстников поэта, с которыми он сталкивался в самых разных жизненных ситуациях: присутствовал на острой полемике биев-судей, где, помимо прочего, воздавалась хвала искусству красноречия и находчивости, остроумия того или иного оратора и решались большие дела двух или трех враждовавших между собой родов; ездил по аулам, устраивая разные дела, ходил на соколиную охоту.
Словом, Мухтар Ауэзов не только жил среди людей, которые знали и охотно делились своими впечатлениями об Абае, о его привычках, характере, но самое главное то, что будущий писатель воспитывался и рос под благотворным влиянием песен, стихов и философских назиданий Абая, в том самом ауле, недалеко от Чингистау, где веками не утихали поистине шекспировские страсти, где враждовали племена, ни на минуту не прекращались буйные набеги, угон табунов, умыкание девушек.
В этой степи жили грозные Кенгирбай, Ускенбай, Кунанбай. У них были свои законы, свои права, свои истины, и горе тем, кто осмеливался не повиноваться или случайно отступить от незыблемого религиозного этикета патриархально-родового аула. Отступника ждала жестокая расправа. Особо тяжкая участь постигала молодых влюбленных, которые без благословения родовых старшин решали соединить свои судьбы. Жестоко поступили аксакалы с Калкаманом и Мамыр, с Енлик и Кебеком, потом, уже при жизни Абая, с Камкой и Кода-ром. Чтобы устрашить молодое поколение, которое, по мнению старейшин, не боится божьей кары и все меньше почитает их непререкаемый авторитет, они применяли самые страшные казни: Калкамана и Мамыр, привязав к хвосту дикого коня, пустили вскачь по степи; Енлик и Кебека, связанных одной веревкой — арканой, сразили стрелой, а их невинное дитя, как незаконнорожденного, предали неслыханной по жестокости смерти — оставив в безлюдной степи под палящим солнцем. Что касается Кодара и Камки, то по воле старшего султана Кунанбая их убили на глазах старейшин сорока родов.
Шли годы, сменялись зима и лето, весна и осень. Цвели и не однажды отцветали тюльпаны в степи. Молодые старели, а старики умирали, распрощавшись со всеми на свете — и с многочисленными друзьями, и с врагами, — с кем за короткую жизнь свела их лукавая судьба; они умирали и уходили в небытие, оставив новому поколению свой дом, свои табуны, просторы жайляу, свои воспоминания, — словом, все, что они за свою жизнь нажили, накопили, все добро и богатство и только, казалось, уносили с собой зло века. Но зло крепко держалось за жизнь, накапливалось в чреве дряхлеющего патриархально-феодального строя. Пусть даже прошли годы, пусть даже одно поколение сменялось другим, но жестокие законы жестоких правителей степи старательно передавались от отца к сыну, от поколения к поколению.