Страница 46 из 47
Он еще раз осмотрел поле и наметил себе рубеж, до которого подпустит танк. На глазок навел на это место ствол орудия, открыл замок, заглянул в канал ствола, но ничего кроме крохотного кусочка поля не увидел. Два ящика со снарядами положил рядом, возле самого замка. Бегать за каждым снарядом будет некогда.
Теперь можно отдохнуть. Он очень устал, пока добирался сюда. Царапина на спине - пустяк, а взрывной волной тряхнуло основательно: болела голова, болели мышцы, болели кости. Не было, кажется, такого местечка, которое не ныло, не стонало от боли. А ноги и руки стали тяжелыми и непослушными.
Птичкин сел на ящик, прижался спиной к теплой стене раскопа и вытянул ноги. Случайно взглянул на тельняшку и увидел, какая она ветхая и грязная. Еще разок заштопать, два раза простирнуть - и все. Придется выбрасывать. И не останется с ним больше ничего от моря...
Вскоре из стелившегося по высоте дыма вышли два танка и деловито направились в его сторону. Птичкин с трудом поднялся и подошел к орудию. Два - это много... С двумя не оправиться. Опять захотелось курить. Хоть бы одну затяжку и сразу стало бы легче. И боль прошла бы... А нечего было курить, кончился табак...
- Ну и жизнь наступила, - сказал он вслух, неведомо к кому обращаясь. - Мало того, что на человека два танка идут, так у него и тельняшка порвалась, и курить нечего...
* * *
Логунов почти сразу увидел идущие на второе орудие танки. Пока он возился у прицела, Гольцев зарядил орудие. Это был уже не тот Гольцев, что два дня тому назад, и даже не тот, что утром. В этом бою он переступил невидимую черту, которая отделяет новичка от бывалого солдата.
Танки шли на второе орудие, а Логунов представления не имел, в каком там все состоянии. Птичкин не вернулся, значит, помогает расчету... "А может быть, он свалился? Контузия все-таки. Ладно, держись Птичкин, прикроем..."
* * *
Танк шел прямо на орудие. За ним, метрах в ста - второй.
"Хоть один надо взять... - Птичкин глянул на танк, посмотрел в канал ствола... - А ни хрена не видно... Врали бывалые, ох и врали... А я его все равно возьму..."
Еще раз прикинул - танк шел прямиком на орудие. Хочет проутюжить... Вот и хорошо... Опять прикинул: ствол орудия смотрел точно в лобовую броню. А! Все равно пропадать... Бросил снаряд в приемник и сразу нажал на спусковой механизм.
И рвануло! Наверно метрах в пятидесяти, Птичкина опять снесло взрывной волной. А танк застыл. Получилось. Без прицела, а врезал. Расскажи кому-нибудь, не поверят.
* * *
Из густого от копоти дыма выползла тупорылая громада танка. Взбесившаяся от ужасов боя, ослепшая в клубах черного тумана, машина бессмысленно ползла вдоль высоты. Увидела пушку, поняла, что страшный ствол ее обращен в другую сторону, резко развернулась и, разбрасывая траками комья сухой земли, бросилась к орудию. Ни склонившийся к прицелу Логунов, ни застывший со снарядом в руках Гольцев не видели танк, не слышали визга и скрежета металла, устремившегося к ним чудовища.
А Гогебошвили видел приближающуюся смерть. Он вынул из ниши противотанковую гранату, дотянулся до бруствера и осторожно положил ее. Затем, приподнялся, уцепился руками за край окопа и вытащил из "пятачка" ослабевшее от потери крови, непослушное тело. Боль темнотой полоснула по глазам, омыла холодным потом спину. Покачивая головой, чтобы как-то освободиться от боли, он дотянулся до гранаты, изогнулся, затолкал ее рукоятью за ремень на спине и пополз навстречу танку.
Обессиленное тело не хотело двигаться. Задыхаясь от напряжения, он выбрасывал руки вперед и подтягивался на них, волоча за собой тяжелые, непослушные ноги, в которых то нестерпимо жгло, то ударяло острой, пронизывающей мозг болью. После каждого такого рывка поднимал голову и смотрел вперед, чтобы не потерять направление. Гогебошвили казалось, что ползет он стремительно и быстро. Он видел, как сокращалось расстояние после каждого его рывка, но не понимал, что прополз всего три-четыре метра, а расстояние так быстро сокращалось оттого, что танк шел ему навстречу.
Гогебошвили не видел, как впереди, на половине дороге между танком и орудием, поднялся Трибунский. Он выполз из ячейки, медленно поднялся и, пошатываясь, пошел навстречу танку. Лицо его было залито кровью. Иссеченная осколками гимнастерка стала бурой от смешавшейся с кровью земли. Левая рука висела плетью.
Наверное, даже для людей, прикрытых прочной броней и смотревших на Трибунского лишь в узкие прорези смотровых щелей, он был страшен. Танк замедлил ход и отвернул, чтобы обойти идущего ему навстречу человека с гранатой в руке.
Трибунский тоже повернул и, так же тяжело ступая, пошел наперерез бронированной машине. То ли танкисты потеряли его из виду, то ли были уверены, что он не успеет пересечь им дорогу, но танк продолжал свой путь. А Трибунский нашел в себе какой-то неведомый запас сил и шагал ему наперерез все быстрей, с трудом удерживая в руке тяжелую и дорогую ношу.
Он достиг нужного места, устало опустился на землю, дождался, пока танк окажется рядом, даже не бросил, а положил гранату под дрожащую от напряжения гусеницу...
А Гогебошвили все еще полз, впивался пальцами в землю, ломал ногти, обдирал в кровь лицо. Он услышал грохот взрыва, но полз, и по щекам его стекали капли пота, смешанного со слезами.
* * *
Логунов поймал в перекрестие прицела танк, который шел на второе орудие. И вдруг увидел, как блеснул светлячок трассы бронебойного снаряда на лобовой броне. И, кажется, даже, увидел, что броня раскололась от чудовищного удара. Может быть это ему показалось. Но танк действительно застыл... Значит все правильно, значит это Птичкин...
На второе орудие шел еще один танк. Секунда, другая и он будет у бруствера... Логунов перебросил перекрестие прицела на броню. Танк стремительно приближался к орудию, прицелиться как следует было некогда. Надо стрелять. Выстрелил - промах, еще снаряд, и опять мимо. А танк уже у бруствера. Третий - есть! На таком расстоянии бронебойный снаряд 57-миллиметрового орудия, прошивает танк насквозь. Бронированная громадина безжизненной грудой металла перевалил через бруствер, рухнула на орудие. Логунов не знал, что подбил сейчас последний танк из группы, атаковавшей высоту.
* * *
Логунов и Гольцев принесли Гогебошвили. Скрестили руки скамеечкой, посадили его, велели держаться покрепче и понесли. Гогебошвили послушно все выполнял, глядел на них невидящими глазами и молчал. Когда они положили его на траву невдалеке от "пятачка", парня прорвало.
- Жить не хочу! - прошептал он. - Трибунский совсем неживой был, встал, и танк разорвал! Я ничего не сделал... Совсем ноги не годятся!.. Зачем так жить?! Кому надо?!
- Прекрати истерику! - оборвал его Логунов, - и умойся. Черт знает, на кого похож...
Гогебошвили притих. Гольцев помог ему сесть, полил в ладони. Гогебошвили послушно умылся, лег на траву и закрыл глаза.
- Вот так, - сказал Логунов, - отдохни пока, а мы сходим ко второму орудию.
От второго орудия они принесли на плащ-палатке Птичкина и положили рядом с Гогебошвили. Птичкин был без памяти. Ни один осколок, ни одна пуля не задели его. Когда танк рухнул на орудие, пушку развернуло, и тяжелая станина ударила Птичкина в грудь. Логунов раздвинул ему губы и влил в рот немного воды из фляжки, Птичкин проглотил воду, открыл глаза, хотел что-то сказать, но не смог и снова потерял сознание.
- Ты, Гольцев, побудь с ребятами, - поднялся Логунов. - Пойду, посмотрю...
Тучи над горизонтом раздвинулись, и стало видно, как красный диск солнца опускается за край земли. Внизу, под высотой, пылали Лепешки. С домов, подожженных снарядами, пламя перебросилось на другие, и теперь не было здесь ни одного дома, не тронутого огнем. Одни уже догорали и просматривались издали черными пепелищами, а другие только-только вспыхнули, выбросили в небо рваные языки пламени и смерчи черного дыма.