Страница 37 из 47
- Не, брошу противотанковую.
- Пустое дело, не достаешь.
- Так доставать и не надо. Это я им намекну, чтобы не торопились. Чтобы знали, что у нас запас такой есть. И если они пойдут, то здесь в окопе дураки сидят и станут противотанковыми гранатами пулять. Немцы умные, намек должны понять.
- А что, давай, громыхни...
- Мужики, вы к стеночке и пригнитесь, - попросил Баулин. - сейчас я им козу заделаю. Не дай бог зацепит кого-нибудь.
Он вынул из ниши гранату, как бы взвесил ее рукой... Тяжелая.
- Ну... Пошла, - привстал и бросил за бруствер. Метров на десять. И быстро лег.
Рвануло так, что земля задрожала, как будто рядом упал снаряд хорошего калибра. Да вроде того оно и было. Противотанковая - не "лимонка", броню корежит. Хорошо рявкнуло. И все как положено: осколочки прошелестели, "пятачок землей припорошило. Потом сразу стало тихо-тихо. Где-то далеко что-то стучало, что-то взрывалось... Но слышно все это было плохо, как через подушку. А здесь, возле "пятачка" тихо.
- Ну и дает противотанковая, глохнешь от нее. - Бакулин поковырял пальцем в одном ухе, затем во втором. - И тяжелая очень, всю руку отмотал. В пехоте такая не пойдет. Упаришься таскать ее с собой. На машине можно...
А что там, за бруствером? Воронка, должно быть, немалая. И как фрицы? Удивились, наверно: чего это рвануло, возле самого орудия? Или поняли намек Баулина? Как тут не выглянуть?
Осторожно выглядывали. Лежат фрицы. Что они подумали, непонятно. Но не отходят. И вперед не ползут. Наверно поняли намек и рвать тельняшки не собираются. Ждут, когда подойдут свои танки.
И Глебов выглянул. На самое короткое время: интересно же... Поднялся над бруствером, посмотрел на воронку, на автоматчиков... Повернулся, хотел что-то сказать... И упал. Шальная пуля. Чтобы вот так попала... - наверно раз в сто лет случиться может. Или в тысячу лет. Но случается.
Мозжилкин перебросил автомат за спину, подошел к Глебову, дотронулся до его плеча, - Глебов, ты это что?
Подошел Булатов. Мозжилкин тем временем перевернул солдата на спину. Чуть повыше правой брови, на высоком чистом лбу виднелась красная отметина. Из нее медленно сочилась кровь.
- Все. Отвоевался. - Мозжилкин снял со лба Глебова прилипшую к брови зеленую травку, тоже, видно срезанную пулей, и положил почему-то себе в карман.
- Первый бой у парня и такое получилось... - Угольников, на что уж привык к всякому, растерялся от такой неожиданной гибели. - Чего полез?.. И так все понятно. Нечего высовываться.
- Тебе понятно, ему не понятно. Первый бой у парня, - напомнил Мозжилкин. - Тех, у которых первый бой, привязывать надо, чтобы никуда без спроса не лезли.
- Первый - самый поганый, - подтвердил Баулин, - по себе знаю. Ничего еще не понимаешь, и всякий репей к тебе цепляется. Зато, если ты три боя продержишься, тебя уже запросто не возьмешь. Чтобы тебя, если ты три первых боя выдержал, взять, надо два центнера железа израсходовать.
- Почему два? - спросил Булатов. - Два центнера это ведь очень много.
- Почему два - никто не знает. Но так положено - два.
- Мозжилкин нагнулся, расстегнул у Глебова гимнастерку и достал из вшитого внутри кармана документы. - Возьми сержант.
Документов у Глебова оказалось немного. Красноармейская книжка и комсомольский билет. А еще там было два письма. Треугольники. Угольников раскрыл комсомольский билет. С маленькой фотографии на него смотрел черноволосый круглолицый паренек с широко раскрытыми глазами, будто удивлялся чему-то. Совсем еще пацан. И была на нем не гимнастерка, а вышитая рубашка с расстегнутым воротом. Красивая рубашка, Угольников сам когда-то носил такую. Очень давно.
- Тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, - прочел Угольников. - Восемнадцать лет... Надо Земскову отдать...
- Вот тебе и "Варяг", - вспомнил Баулин.
* * *
Логунов понимал, что двумя пулеметами автоматчиков не остановить. И из орудий на сотню метров стрелять не станешь. Надо просить танкистов о помощи. Он послал в небо две зеленые ракеты. А что теперь?.. Совсем не вовремя разболелась голова. Вчерашний удар не прошел бесследно. Логунов попытался ослабить, сдвинуть сжимавший голову обручем бинт, но тот, пропитался кровью и присох к ране. Так просто его теперь не снимешь.
"Надо было утром сделать перевязку. Теперь придется ждать, пока бой закончится. Долотову плохо. Обойдут они его. Отходить парню надо. Но пока патроны есть, архангельскому медведю и в голову не придет, что можно отойти. И отсюда не прикажешь. А они уже близко. Как бы гранатой не достали".
Только успел подумать Логунов, и неожиданно поднялась из ячейки небольшая темная фигурка и тут же исчезла. Рванула граната. Снова поднялся Долотов и снова рвануло. Не они его, он их гранатами достал. Это только Долотов так смог. Ничего не скажешь. Силен архангельский парень. Лимонками достал фрицев наверно метров за сорок, а то и дальше... Разметал цепь перед ячейкой. И опять заработал "дегтярь". Держится Долотов.
А у Угольникова плохо. Слишком близко подошли фрицы к орудию... Стрелять уже нельзя. Отбиваться автоматами... А что автоматы? Их там пятеро, а фрицев не меньше чем полсотни и тоже с автоматами. Пропадает расчет... Выручать надо. Как?.. Если отсюда ударить, осколочными?.. Уложить цепи фрицев, разметать... Дурь... Слишком опасно. Фрицы рядом с орудием. Уйдет один снаряд на "пятачок" и нет расчета... Нельзя так рисковать. А если фрицев не остановить... Тогда все... хана... пропадут ребята. Сам сумел бы положить снаряд метрах в ста от "пятачка"? Вообще - сумел бы, - решил Логунов. - А сейчас не сумею. Голова болит, соображаю плохо. Птичкин или Григоренко? Птичкин несколько дней к прицелу не подходил... Григоренко сегодня стреляет, набил глаз... значит ему...
- Мужики, надо ударить по фрицам, что идут на орудие Угольникова, - Логунов или понял что другого выхода нет.
- Чего? - не понял Птичкин. - Из автоматов не достанем.
- Осколочными.
- Так это же... - Птичкин понял и растерялся.
- Перебьют расчет.
- А если ударишь по своим?
О таком и думать не хотелось. Ударишь по своим - трибунал! Это точно. А потом всю жизнь еще и казниться будешь.
- Не я. Григоренко.
- Я?! - теперь Григоренко не понял. Есть Логунов, Есть Птичкин. А стрелять ему. - Не, я нэ можу.
- Больше некому, Григоренко. У меня башка трещит, плохо соображаю. Птичкин почти неделю к прицелу не подходил. Ты сегодня стрелял, Григоренко. Хорошо стрелял. У тебя глаз привык, понимаешь?! Это самое главное. Так что получится... Только ты. Больше некому. Надо выручать расчет. Не поможем - перебьют ребят.
Григоренко молчал, только головой покачивал, отказывался стрелять.
- Выхода нет, Григоренко. Ты посмотри, какая орава на них прет, а их всего пятеро. Может сейчас еще и меньше. Приказать я тебе не могу, а уговаривать некогда.
- Не, - отказался Григоренко. - Не смогу я. Промажу.
Птичкин стоял рядом. Молчал.
- Фрицам один рывок. Ребята их не сумеют остановить. Нам что, ждать, пока фрицы ворвутся на "пятачок" и перебьют наших? Тогда стрелять будем?..
И почувствовал: понял Григоренко, что другого выхода нет. И стрелять придется ему.
- Ты по краешку по самому. Главное - зацепить фрицев, они побегут. - Надо выручать ребят. Пока я тебя уговариваю, их перебить могут.
- Цэж, колы попадэш по краюшку...
- Все, решили. Пять снарядов. Они побегут. Тогда еще пяток, вдогонку. Ты сумеешь!
- Ну-у-у... - тянул Григоренко...
- А я к Угольникову. Приглядывайте за мной. Как только доберусь до расчета, открывайте огонь. Не доберусь - тоже стреляйте.
* * *
Логунов прикинул расстояние, отделяющее его от второго орудия, перебросил за спину автомат, осторожно выполз из "пятачка"... Все, пошел... Быстро поднялся и пробежал метров пятнадцать. Возле ног вспыхнули фонтанчики взрытой пулями земли. Упал и быстро отполз в сторону. Прижался щекой к траве, а она, оказывается, теплая. И земля теплая. Не хотелось вставать... А надо. Еще пару секунд... Медленно считал... Три... четыре... пять... Резко вскочил и сделал еще один бросок - опять метров на пятнадцать... Добираться приходилось по чистому полю. Дурное дело. Мишень. Можно было и под прицельный огонь попасть, и под шальную пулю. Логунов вскакивал, перебегал, падал. Запоздалые автоматные очереди резали воздух над его головой, а он полз, обдирая руки, вскакивал, бежал, падал и снова полз.