Страница 36 из 39
Они даже не ругались, горло пересыхало настолько, что язык не ворочался во рту. Они переговаривались хриплым шепотом. Тем же шепотом они со слезами умоляли пеонов взяться за работу. Докеры и пеоны смеялись им в лицо. Тальянцы сулили любые деньги. Напрасно! Мы требовали безоговорочной капитуляции. На шестнадцатый день Командир в полной форме, но без орденов, явился к Мартину Мартинесу с вопросом, чего он добивается. Чтобы они ушли на другую трассу?
— Нет, — сурово ответил старик. — Продайте машины и беритесь за черную работу.
— А иначе?
— А иначе — ничего. Подохнете, и весь сказ.
На двадцатый день во многих гаражах висели объявления о продаже «фиатов». На двадцать пятый объявления пестрели в бакалейных лавках, в кафе, в магазине у антиквара, во всех аптеках. Но охотников не было. Когда миновал месяц, я купил грузовик за двести боливаров — столько стоило колесо для «фарго». Прицеп шел в качестве приложения. Все в идеальном состоянии. Остальные купили наши ребята.
Каракас — Ла-Гуайра! Ла-Гуайра — Каракас! Катите без меня, друзья. Я прощаюсь с трассой, я не люблю мест, где витает смерть. Дело не только в страхе. Просто не могу.
Усевшись за руль прирученного мастодонта с прицепом, я отправляюсь на внутренние линии. И Росита со мной. Она понемногу поправляется, обретая себя. Еще теплая со сна, она присела на кушетку «фиата», между мной и Хоселито, моим новым пеоном.
— Жаль, что «фарго» Зерет только пять тонн, — сказал Хоселито, когда мы тронулись с места.
— Правда, жаль, — сказала Росита. — Я так любила «фарго».
Я отпустил педаль сцепления. «Фиат» тихонько сдвинулся с места, тяжело подминая под себя дорогу на Маракаибо.
— Мы победили врага. Мы отняли у него самый большой грузовик, — запел Хоселито.
Я узнал мелодию. Ее пел Доминго, импровизируя славные подвиги красного «фарго».
Перевел с французского М. Беленький
Письма из Ольвии
Неотправленный свинец
Воскресный полдень. Жара. Крошечный черноморский островок Березань. Пять угрюмых молодых людей (надо же было этому зюйд-весту нагнать ряску на «Некрополь» и «Веревку», два лучших пляжа острова, именно сегодня, в такой чудный день) ползут обратно в экспедиционный лагерь по отвесному обрыву. Ну вот, кажется, выбрались! Но что это торчит из рыжей глины, у самой поверхности? Патрон, запал от мины? Много их тут раскидала минувшая война. Взвесили на ладони — нет, непохоже. Это свинец, да еще свернут как-то чудно — в несколько витков...
Все разрешилось в лагере, когда осторожным прикосновением ножа приотогнули краешек свитка... Легкие движения щеткой, и на поверхности предмета выступили ...древнегреческие буквы: «Письмо на свинцовом свитке от Ахиллодора сыну и Анаксагору».
До этого дня мировой науке было известно лишь четыре древнегреческих послания на свинцовых листках! Забегая вперед, скажу — «наше» оказалось древнейшим: оно проделало путешествие длиной в два с половиной тысячелетия.
Первая свинцовая весточка была найдена почти сто лет назад неподалеку от Афин. «Отнести на керамический рынок, в горшечный ряд» — так адресовал афинянин Мнесиерг свое послание домочадцам. Читаешь его, и перед глазами проплывает унылый зимний пейзаж, маленькая деревушка недалеко от Афин, куда автора скупых строк занесли сельские хлопоты. Застигнутый стужей и ненастьем, он просит домашних прислать ему какую-нибудь теплую одежду — овечьи или козьи шкуры, а с ними и подошвы для обуви. Небогатый крестьянин тут же прямо оговаривает, что шкуры ему подойдут как можно более простые, при случае же он обещает их вернуть.
В конце прошлого века в Очакове жил страстный собиратель древностей — священник Левицкий. Однажды к нему попала найденная при хищнических раскопках на Березани сложенная пополам свинцовая пластинка, на обеих сторонах которой стояли ряды греческих букв. Лишь после того, как собрание Левицкого было приобретено Археологической комиссией, а упомянутую табличку издал выдающийся русский эпиграфист В. В. Латышев, науке стало известно второе свинцовое письмо, причем более древнее, чем афинское. Некий Артикон дает, как и Мнесиерг, своим домочадцам, живущим в городе Ольвии, указания: «Если вас выгонит из дома Миллион, переселяйтесь в комнату к Атаку, если, конечно, он позволит. Бели же нет, то в (помещение) к Агатарху». Под конец глава семьи приказывает забрать у какого-то Кердона часть шерсти, вероятно, предназначенную для уплаты за квартиру.
Опять живая сценка, и сколь яркая! Какой разительный контраст между богатством и бедностью, между роскошью и нищетой! Варвар Атак имеет хоть маленький, но свой домишко, а грек Артикон и его несчастная семья вынуждены снимать себе угол где придется, полагаясь на милость домовладельцев, имевших право вышвырнуть бедняков за неуплату аренды на улицу. Как и Мнесиерг, Артикон так и не отправил свое письмо.
Третий свинцовый свиток был найден также в Ольвии и тоже случайно — при хищнических раскопках ольвийского некрополя. Письмо удивительное: некий ольвиополит, пожелавший по вполне понятным причинам остаться неизвестным, предлагает взятку. И кому — судье! «Так же, как мы не знаем тебя, мы не знаем, как выступят по новому делу нижеследующие поименованные лица, а также и другие (имярек), задумавшие дать свидетельские показания». Затем следует просьба помешать им сказать свое слово, за что анонимный автор обещает вознаградить судью «достойным подарком».
Следующее письмо снова из той же Ольвии и снова связанное с судом. Как и предыдущее, оно найдено в насыпи могилы, но теперь пора грабителей отошла в прошлое, и новый документ явила на свет лопата археолога. Из строк, которые пощадило неумолимое время, можно понять лишь, что некий Батикон (или Батак) жалуется какому-то другу или родственнику Дифилу, что он остался совсем без помощи, но как будто тяжба движется к благоприятному для него исходу.
Просьбы, жалобы, сетования, неудачи — за ними встают простые люди, труженики и бедняки с их жизнью, наполненной невзгодами, страстями, повседневными заботами о хлебе насущном.
И вот пятое письмо. И все та же Ольвия.
Как ни был велик соблазн, дальше разворачивать мы не посмели — уже были случаи, когда неумелые и несдержанные руки портили свинцовые весточки, — и ученые до сих пор спорят о том, какие слова надо дополнять в безнадежно утраченных «клочках». Письмо Ахиллодора совершило путешествие в Ленинград, теперь уже на вечное хранение среди бесценных сокровищ Эрмитажа. И настал день, когда великолепный мастер своего дела О. В. Васильева развернула и отреставрировала свиток Ахиллодора так, что он не потерял практически ни одной буквы.
«О Протагор! Отец пишет тебе, что его обижает Матасий, поскольку он обманывает его и лишил фортегесия...»
Сразу же — сплошные загадки. Во-первых, в древнегреческом языке до сих пор слово «фортегесий» вообще исследователям не встречалось. Во-вторых, с самых начальных строк совершенно невозможно понять, «кто есть кто» в описываемом действии.
«Пойди к Анаксагору и расскажи (появилось четвертое действующее лицо!); ведь он говорит, что тот — раб Анаксагора, утверждая: «Мое имущество держит в руках Анаксагор — рабов, рабынь и дома», а тот кричит и говорит, что у него нет ничего общего с Матасием; говорит, что он свободен и никакого отношения к Матасйю он не имеет, а что за дела у него с Анаксагором, они знают каждый сам по себе. Это скажи Анаксагору и его жене».
...Это уже просто головоломка — вмешалась прямая речь, в которой «играют» все участники жаркого спора, разгоревшегося на маленьком острове двадцать пять веков назад. Им, участникам и очевидцам, все было просто и понятно, а нас, державших в руках скупой обрывок «пьесы», они заставили гадать: кто говорит какие слова, кто этот раб, который кричит, что он свободен, да и раб ли он на самом деле, чье имущество перешло к Анаксагору, по какой причине и на каком основании и т. д.