Страница 34 из 39
— Колесо! Колесо отвалилось!
Тот понял. Понял, что его хотят взять на пушку. Он понял, что ему хотят зла, и оскаливается, как немецкая овчарка. Потом прижимает меня влево. Я откидываю Доминго на сиденье, свешиваюсь на правую сторону и ору, путая иностранные языки:
— Камарад! Финита ла гуэрра! Война окончена!
Он смотрит на меня тяжелым взглядом. Нечего ему вкручивать мозги, он прекрасно знает, что войны никогда не кончаются, во всяком случае, не так. «Фиат» сдвигается еще левее. Но в этом месте мне не страшно, приятель, дорога расширяется, да и на такой скорости у тебя этот фокус не получится, по крайней мере со мной. Я ведь налегке, без груза, удар по педали газа, мотор взрывается бешеным ревом и — прощай, приятель, пиши письма, а насчет «война окончена» — поговорим, когда соберем урожай!
Да, но их еще девять штук впереди. Голосом Карузо — не моему «фарго» тягаться в звонкости — «фиат» подает знак, что его обошли. Я вижу, как остальные выруливают на середину, оставив справа и слева ровно столько места, чтобы проехал велосипед. Второй раз мне не удастся повторить трюк.
Ну как им сказать, что сегодня я не играю, что я налегке! Из глаз брызгают слезы бессильной ярости. Вы не имеете права, я не за себя, там ведь Росита... Что вам, мало смертей со дня вашего проклятого появления? Мерзавцы, ах, мерзавцы! Она не будет ждать, она умрет без меня, пока я топчусь тут за вашими спинами. Пропустите меня на секунду, больница у самого въезда в Каракас, вот увидите, я не вру.
Десять километров в час.
— Брось сигналить, — говорит Доминго. — Я сейчас с ними поговорю, надо объяснить.
Он спрыгивает наземь. Дорога круто поднимается — именно в этом месте они угробили Бормиеро, а тот был с грузом.
Все случилось очень быстро. Старый Доминго нагоняет впереди идущего и вспрыгивает к нему на подножку, что-то кричит, потом всовывает голову в окно. Мощная рука откидывает его назад. Доминго падает навзничь, встает, поворачивается ко мне и разводит руками. Ничего, он попробует еще раз, проказник-мальчишка, которому скоро стукнет шестьдесят. Он снова догоняет «фиат».
Я не заметил смертельного удара. Просто Доминго вдруг сломался в поясе и плашмя рухнул на дорогу. Я остановился и спрыгнул к нему. Глаза моего друга закатились. Поперек лба кровенела страшная рана от удара гаечным ключом.
Позади повелительно сигналил нагнавший «фиат». Но водитель не осмелился вылезти из кабины. Клаксон смолк. Я повернулся и поглядел на лица фашистов, гримасничавшие за ветровыми стеклами. Колени, на которых лежала голова Доминго, набухли от его крови. Раздался скрип тормозов — это спускался кто-то из наших. Он молча посмотрел на нас с Доминго. Минуты через две остановились еще несколько наших, мои друзья, друзья убитого. Ты был прав, фашист, не поверив, что война окончена. Не все еще убиты.
Возле тела Доминго выстроилась целая вереница наших машин, никто не собирается освобождать дорогу. Грифы уже начали ходить кругами над этим местом — когда только они успели заметить? Но стервятникам не достанется пожива, нет. Вдвоем с высоким негром, чьего имени я не знаю, мы подняли тело Доминго — я под мышки, он под колени. Голова моего друга запрокинулась, тело обвисло, оно еще совсем теплое. Другой парень, которого я тоже не знаю, подкладывает руку под затылок. Мы укладываем Доминго в кузов «фарго», грузовик-семью, грузовик-ремесло, его красный грузовик; ты любил его любовью брата. Вперед! Мы едем в Каракас — Доминго, «фарго» и я во главе колонны.
«Фиаты» по-прежнему тащатся черепашьим шагом в окостеневших панцирях, они не ведают о погоне. До скорого, приятели, до скорого. У нас свербит в ладонях, мы хотим убивать, это написано на наших лицах, мы жаждем бойни.
Вот они. Передний, прилепившись восемью колесами к стене, как кукарача (1 Кукарача — таракан. (Примеч. пер.)), ползет шагом. Он тяжело вдавился в дорогу двадцатью тоннами груза. Мы соскакиваем и бежим; на сей раз за нами не заржавеет, будьте уверены. Нас полсотни здоровых парней, мы пробегаем семь экипажей, ждущих своей очереди. Тот, кто убил Доминго, с удивлением уставился на нас. Он, наверное, понимает, что спекся, не видать больше родимой Италии, ах был бы у него сейчас автомат!
Делимся на несколько групп. Одни спешат к голове колонны, другие огибают застрявших, третьи, в том числе и я, бегут наперерез по обочине. Сзади поспешают, задыхаясь, трое людей, которые тащат свой неудобный груз — Доминго; пусть он хоть после смерти порадуется зрелищу. Сверху спускается грузовик, из наших. Мы машем ему рукой, он понимает и ставит машину поперек. Все, мышеловка захлопнулась.
Мне жутко хочется расквитаться, в конечном счете это мое право проломить голову нашему с Доминго врагу, разве нет? Но я не могу. Меня ждут. Сверху спустилось еще несколько наших грузовиков, потом группа «фиатов». Шуму будет много. Я оставляю вас пировать одних, ребята, извините. Последним спустился Мотылек; он в новенькой спецовке, одолженной сегодня утром, — Мотылек за работой, это уже невидаль!
— Отвези меня а город. И побыстрей!
Он пытается воззвать к моей совести.
— А работа, красавчик? Я не могу, красавчик...
— Отвези меня побыстрей и не бубни, нет времени!
Я чуть не бросаюсь на него с кулаками. Но драк на сегодня достаточно, поэтому я стараюсь ему втолковать:
— У меня женщина умирает в больнице, тальянцы убили Доминго, а дорога забита. Торопись.
Захлестнутый лавиной известий, Мотылек послушно начинает разворачиваться, бормоча под нос:
— Надо же... Все разом... Расскажи подробней.
— Да торопись же, вареный! Нет, дай сюда руль.
Он вылезает, обиженный.
— Там внизу мой «фарго», возьми его.
— Я не сумею, красавчик...
— Сумеешь. И потом ты понадобишься ребятам. Покажи им, как надо драться. Пока! Да, не зови меня больше красавчиком. Никогда, слышишь?
Каторжник остается на дороге, ничего не понимая. Ладно, разберешься, не маленький.
Сколько времени ты рассказывал о своих подвигах в кафе — теперь покажи себя в деле. Будет что вспомнить зимними вечерами. Пока!
Первая передача, вторая, третья. Чертов «шевроле», совсем новенький, еще не прошел обкатку. Ну я-то не стану тебя щадить, не надейся. Вперед! Виражи проскакивают так быстро, что я не успеваю испугаться; мотор нагревается, из радиатора вырываются струи пара, и издали «шевроле» можно принять за локомотив; еще быстрей, дорога едва успевает ложиться под колеса, пахнет паленым маслом; ничего, Мотылек, бог даст, «шевроле» проходит, сколько ему положено на роду...
Я мчусь к тебе, Росита, и должен выиграть эту гонку, не опоздать, поспеть, суметь снарядить тебя в дальнюю дорогу. Нет бога, Росита, нет вечного блаженства, а есть агония, и ее нельзя встречать в одиночку.
Росита не умерла. Я видел, как она страдала под хлороформом. Это ложь шарлатанов: наркотики не избавляют плоть от боли, они лишь снимают память о ней после пробуждения.
Врачи перелили ей чужую кровь, не мою — моя не годится ни для кого, это гнилая кровь, напоенная дрянью, она не годится даже для окропления поля брани. Но Росита будет жить, вновь станет молодым зверьком, вострозубой самочкой, еще более дикой, чем раньше, двинется вспять по ручью времени к своей юности — на положенное ей место. Росита, я люблю тебя больше, чем если бы любил на самом деле.
— Она не хотела, чтобы ей давали наркоз без вас, — сказал молодой парень, оперировавший ее.
Медсестра любезно добавила:
— Она плакала под маской и звала вас.
— Я не мог ждать: у меня назначена встреча в клубе на шесть, — продолжал хирург.
Росита приходила в себя. Глаза еще плохо слушались, взгляд блуждал из стороны в сторону.
— Останься, — прошептала она, — останься, пока я...
— Мы выиграли, Росита, ты будешь жить.
Так и не поверив мне, она заснула, сжав слабыми пальцами мою руку.
Поздно вечером мне велели уходить. Снаружи клокотала толпа. Перед решетками мелькали головы: шоферы, пеоны — мои товарищи стояли лицом к тальянцам. Каждая партия принесла свои трофеи: в кузове «фарго» лежал Доминго и еще один из наших — лицо закрыто испачканной кровью простыней, он пал в сражении на трассе. Вытянутые по струнке, в театральных позах, перед дверями больницы покоились три тальянца. От группы к группе курсировали полицейские.