Возвращение

Адриан сочувственно кивнул. Потом потрепал жену по щеке и вышел. На улице дул порывистый ветер и все еще шел снег.

Мари какое-то время постояла, опершись спиной о створку тяжелой двери, потом прошла в кухню, где все ожидали ее возвращения. За это время у Нанетт переменилось настроение. Камилла предложила ей немного повязать, и она отозвалась ворчливо:

— Нет, вязать я не стану! В последнее время у меня немеют пальцы. Раз песен больше не будет, я подремлю немного.

Мари заметила, что она сложила руки поверх голубого полотняного фартука. Потом голова ее склонилась вперед, подбородок уперся в грудь. Она и правда задремала.

— Моя славная Нан так и не оправилась после смерти Пьера, своего единственного сына! — шепотом сказала она. — Дайте подумать, сколько бы ему сейчас было лет? Да столько же, сколько и мне! Мы оба родились в 1893 году.

— У вас с ним прекрасные дети! — сказала Мари-Эллен. — Это самое главное. Мне очень приятно было повидаться с Лизон, Полем и Матильдой вчера на мессе. Почему они так быстро уехали?

— Я тоже думала, что застану Матильду у вас сегодня вечером, — добавила Амели. — В школе мы были лучшими подружками. Я так по ней скучаю!

— И я тоже! Но теперь у них у каждого своя жизнь, — отозвалась Мари. — Лизон и Венсан торопились вернуться в «Бори».

Камилла решила, что наступил подходящий момент для игры «в годы», которая ей очень нравилась. Она с нетерпением ждала своего тринадцатилетия, поэтому ее очень интересовало все связанное со временем.

— Сколько нам будет в 1946-ом? — спросила она, лукаво улыбаясь. — Говори, Мари-Эллен!

— Мне исполнится девятнадцать! Мама пообещала подарить мне новое платье.

— Теперь вы, Жаннетт и Амели!

— Мне будет уже двадцать два, — сказала Амели. — Будущий год станет годом моей свадьбы, самого главного для меня события. А Жаннетт исполнится двадцать.

Мари с улыбкой на устах подхватила игру дочери:

— В апреле нашей Лизон исполнится двадцать восемь, а Поль в ноябре задует на пироге двадцать семь свечей! Он пообещал, что приедет на свой день рождения в Обазин. И мы пригласим вас на этот праздник, девушки!

— И в первую очередь Мари-Эллен! — добавила Камилла. Она твердо придерживалась плана соединить судьбы дочери мясника и своего брата.

— Конечно, я приду. — Мари-Эллен усмехнулась, догадываясь о подоплеке такого рвения. — Ты сбила меня со счета, дорогая. Я как раз думала о Матильде, которой в сентябре будет двадцать четыре. Она тоже собирается замуж, если, конечно, ее жених будет держаться молодцом.

Амели улыбнулась шутке. Им ли не знать, какой авторитарной и вспыльчивой бывает красавица Матильда!

— Папе исполнится пятьдесят восемь, но он до сих пор очень красивый! — заявила Камилла. — Мама, есть ведь еще родственник, о котором ты никогда не говоришь. Макарий, твой кузен. Нан сказала мне сегодня утром, что он был настоящим бандитом!

— Макарий? — со вздохом переспросила Мари. — Бандит — это еще не то слово! О нем даже вспоминать не стоит.

По взгляду матери Камилла поняла, что ей эта тема неприятна, и потому сконфуженно замолчала. По телу Мари пробежала дрожь. Племянник Амели Кюзенак Макарий всегда слыл порядочным мерзавцем, а во времена оккупации избрал для себя роль палача. Никогда она не давала никому, даже Адриану и Нанетт, повода заподозрить, какую подлость совершил Макарий два года назад, шантажируя ее. Ей не хотелось ни с кем делиться этой гнетущей тайной, этой душевной раной, которая никогда не затянется. Однако она сочла нужным уточнить:

— Кстати, это именно Макарий выгнал нас из «Бори»! Мой отец умер, не узаконив мое положение посредством завещания. И этот негодяй решил, что хозяин дома теперь он. Приехал судебный исполнитель и выгнал нас с Пьером и тремя детьми. Нан и Жаку тоже пришлось съехать, потому что условия, на которых им предлагали остаться на ферме, были кабальными. И тогда я написала преподобной матери Мари-де-Гонзаг, новой настоятельнице приюта. Она тотчас же предложила мне место учительницы и квартиру. И вот мы с тяжелым сердцем уехали из «Бори», взяв с собой личные вещи, кое-какую посуду и мебель…

— И поселились на маленькой улочке, которая спускается к каналу, тому самому, что вливается в воды Корреза! — заключила Камилла. — Нанетт мне ее показывала.

Мари встрепенулась:

— Я ведь не упомянула о Леони, моей подруге! Когда мы были в приюте, я заботилась о ней. Когда же я стала старше, то приехала в Обазин и забрала ее с собой. Леони! У нее были такие красивые голубые глаза! Моя сестра по духу… Она очень хорошо училась и потом смогла стать медсестрой. Вы помните ее?

— Леони? — отозвалась Жаннетт. — О да, это наша милая сестра Бландин! Когда я посещала занятия в приютской школе, она преподавала нам основы гигиены и первой медицинской помощи. Она была такая красивая! Я не знала, что раньше она жила с вами…

Мари набрала в грудь побольше воздуха, прежде чем продолжить рассказ.

— Леони погибла во время войны, она была в отряде маки. И ей пришлось вынести ужасные пытки… Бедняжка, она посмертно награждена орденом, как и многие другие мужественные люди, которые сражались с врагом…

Камилла навострила ушки. Обычно в семье такие разговоры велись в то время, когда она уже была в постели. Родные несколько раз вскользь упоминали о страшной смерти тети Леони, и девочка слышала слова «гнусное насилие» и «жестокие издевательства». Матильда отказалась объяснить, что это значит, Лизон тоже. И только Поль сказал, что немцы расстреляли Леони, но перед этим долго «допрашивали» ее, стремясь узнать об отряде сопротивленцев, членом которого она была, но Леони ничего им не сказала.

— Мне так хотелось, чтобы она была рядом с нами в дни всеобщего ликования, когда война закончилась! — добавила Мари. — Помнится, Эдмон Мишле вернулся из Дахау — одного из многих лагерей смерти. Это была суббота, второе июня 1945 года. Какая толпа собралась на железнодорожном вокзале! Тысячи людей пришли его встретить! Брив с радостью и волнением ожидал человека, который стал живым символом сопротивления жителей Корреза нацистскому режиму. Те, кто выбрал путь борьбы, пережили настоящий ад! И вот, стоило только Эдмону Мишле, все еще одетому в робу заключенного, выйти из поезда, как его подхватили на руки, засыпали цветами… Он был региональным главой Объединенных сил Сопротивления. Гестаповцы арестовали его в феврале 1943 года.

Мари-Эллен поспешила добавить дрожащим от волнения голосом:

— Папа рассказывал, что мсье Мишле — настоящий герой! Он раздавал листовки с призывами к сопротивлению за несколько часов до знаменитого выступления генерала де Голля!

— О, вы говорите о генерале! — громко подхватил Адриан, который энергичным шагом вошел в кухню. — Дамы, поговорим о генерале! Если бы не он, что бы теперь с нами со всеми было? До сих пор жили бы под немецким сапогом… Как я посмотрю, вы от песен перешли к обсуждению политики. Выходит, как только меня вызывают к пациенту, вы, пользуясь моментом, переходите к серьезным разговорам…

Его голос разбудил Нанетт. Она с ошарашенным видом уставилась на зятя.

— Доктор, вы уже полечили нашего славного хлебопека? Хотя лучше бы он позвал заклинателя огня! В мое время жил один недалеко от Шабанэ. Бывало, плюнет на ожог, поводит по нему пальцем, подует — и все заживает!

Не в первый раз Адриану приходилось выслушивать подобные рекомендации.

— Я слышал об этих чудотворцах, дорогая Нанетт. Но мне приходится пользоваться своими мазями и повязками. Булочник пообещал мне к завтраку теплые круассаны. Ну ладно, теперь я снова попробую лечь спать. Кстати, а вы знаете, что генерал де Голль…

— Адриан, в следующий раз! — прервала супруга Мари, подавив зевок.

Она боялась, что тот снова будет бесконечно говорить о человеке, которым искренне восхищался, поэтому поспешила продолжить прерванный рассказ:

— А сколько всего происходило в Обазине, под самым нашим носом! Мать Мари-де-Гонзаг и мама Тере прятали в приюте девочек-евреек, спасая их от ужасной участи. Они правильно сделали, что никому, даже нам, не стали об этом рассказывать. Представьте, как дрожали от страха эти малышки, когда немцы захотели осмотреть помещения аббатства! Их ведь могли найти и отправить в эти ужасные концентрационные лагеря!