Страница 23 из 25
Вдох. Выдох. Твой ритм отличается от моего. Твое тело — не моё; знаменитая инаковость другого. Я положила голову тебе на грудь, и дело тут, видимо, в вибрациях этой хижины, потом что под твоим дыханием или сквозь него я могла слышать, как дышит еще и барсук.
Сама хижина была дыханием: узкая струя воздуха лилась из печи, где догорал огонь; сверху в большом чайнике шипела гревшаяся вода; сквозняк пробрался сквозь замочную скважину и теребил тяжелую дверную цепочку; ветер гудел губной гармоникой.
Я приложила свои губы к твоим, и дыхание твое изменилось, когда ты, не проснувшись, поцеловала меня. Я легла рядом и положила руку тебе на живот, поднимаясь и опадая вместе с иной землей.
На следующее утро я проснулась рано, умирая от жажды, вся онемев, потому что никто не высыпается в маленькой постели с немаленьким любовником. Моя кровать на маяке тоже была крошечной, но там ее делил со мной только Пес-Джим.
Похоже, я всю ночь балансировала над шестидюймовой щелью между краем кровати и шпунтовой стеной. Ты лежала ровно посередине, головой на обеих подушках, посапывая. Я не хотела будить тебя, поэтому просто нырнула в шестидюймовую щель и проползла под кроватью, прихватив очень пыльный альманах за 1932 год.
Я натянула свитер и открыла дверь. Воздух был белый и тяжелый. Все посерело. Пахло землей. Стояла осень, запахивали стерню.
Я обернулась и посмотрела на тебя. Такие мгновения — сокровища и талисманы. Накопившиеся отложения, наши окаменелые записи — и начала того, что случится дальше. Начало истории, а историю мы расскажем всегда.
Я подошла на цыпочках к печи и вынесла тяжелый железный чайник наружу. Вылила немного в мелкий таз и смешала с холодной водой из пластмассовой канистры. Мыло и шампунь я держала в цветочном горшке, а полотенце висело на полезном крючке, вкрученном в опору хижины. Я полностью разделась и стала водой поливать голову. Вода лилась по мне, словно солнечный свет. Я подумала о тебе на Гидре — о тебе сильной, как солнечный свет, такой же свободной.
Я вытерлась грубым синим полотенцем. Чистая, в чистой одежде, с чистыми от влажного воздуха легкими, я разбудила тебя, когда кофе закипел, а яичница с беконом поджарилась. Ты была сонная и медлительная — до конца не проснувшись, ты села в моем халате на пороге, слегка подрагивая на солнечном склоне года.
Я люблю твою кожу; кожу, словно дыхание, подвижную и ароматную. Когда я касаюсь тебя, твоя кожа подрагивает дважды, но не от этой холодной зари.
Ты умылась, напевая, а затем мы отправились в город купить шампанского и мяса для отбивных. Мы были так счастливы, что счастье шло рядом, и я так очаровала служащего в общественном туалете, что он дал нам зарядить твой мобильник. Мы подарили ему коробку конфет «Розы Кэдбери», и он сказал, что отнесет их своей жене, у которой болезнь Альцгеймера.
— Это все алюминиевые кастрюли, — сказал он. — Но мы тогда этого не понимали.
Я держала тебя за руку, пока он рассказывал. Жизнь такая маленькая, и вся зависит от случая. Мы встречаемся, мы не встречаемся, мы выбираем не тот поворот и все равно сталкиваемся друг с другом. Мы сознательно выбираем «верный путь», а он ведет в никуда.
— Мне очень жаль, — сказала я ему.
— Спасибо за конфеты, — сказал он, поднимая коробку. — Они ей понравятся.
Мы отправились в Айронбридж — место, где начался Промышленный переворот.[15] Солнечный свет длинными мягкими полосами стлался вдоль реки. Свойство ли света или ясность моих чувств к тебе, не знаю, но все вокруг было мягким и незамутненным. «Это не ложь, — сказала я себе. — Может, и не надолго, но это правда».
Мы стояли на мосту и смотрели вниз на широкую реку. Я воображала железные вагонетки на железных колесах, бегущие по железным рельсам, снабжай углем депо, приводя в движение поршни паровозов, по-прежнему прекрасных и полезных. Эти депо наполнял черный острый запах смазанного железа. Пол густо усыпан железной стружкой. Грохот стоял оглушительный.
Река была прошлым и будущим. Она тащила на себе баржи, несла товары, дарила силу воды и прохлады, с бодрым изяществом уносила прочь отходы, а ночью давала пристанище ремесленникам, ставшим рыболовами — в конце смены они стояли на берегу, почти невидимые.
Их одежда была тяжела, их руки изранены и залечены. Они делились табаком и пускали по кругу глиняную бутыль с домашним пивом. Червей они держали в дырявых жестяных шайках. В реке можно было поймать форель, если знаешь, где ждать.
Ты ушла по мосту далеко вперед.
— Подожди! — крикнула я, а ты с улыбкой обернулась и наклонила голову — поцеловать меня. Я оглянулась, немного жалея, что надо покинуть мой мир теней, реальный, как реален мир. Да, мужчины по-прежнему там — рыбачат, курят, разматывают шейные платки, чтобы вытереть лица. Один, которого все звали Джордж, пришибленно молчал — его жена опять забеременела. Он не сможет прокормить еще одного ребенка. Но можно работать сверхурочно, если тело выдержит.
Я ощущала его тревогу в холодном тумане, что начал подниматься от реки. Как много жизней — слой за слоем, их отыскать легко, если сидишь тихо, знаешь, где ждать, и заговариваешь их, как форель.
Я попросила тебя сходить в паб и спросить, не продадут ли нам немного льда для шампанского. Ты вернулась с черным мусорным мешком, а внутри — эскимосская зима.
— Он накопал его лопатой прямо в холодильной камере, — сказала ты, и всю обратную дорогу держала лед у себя на коленях, потому что в моей машине только два сиденья.
— Это и есть любовь, — сказала ты, и я знаю: ты пошутила, — но надеялась, что ты не шутишь.
В хижине я зажгла свечи и легла на пол, чтобы раздуть огонь в печи. Ты резала овощи и рассказывала про тот день в Таиланде, когда ты видела, как черепахи откладывают яйца в песок. Не все добираются до моря, а там их поджидают акулы. Вот так и обычные дни исчезают, заглатываются, но такие, которым удается, выплывают и возвращаются к тебе навсегда.
Спасибо тебе за мое счастье.
Мы стояли в почти-сумерках. Мои руки лежали у тебя на бедрах, твои — у меня на плечах. Когда мы целуемся, я привстаю на цыпочки. Хорошая тренировка для ног.
Ты стянула с меня рубашку и стала трогать мои груди через ткань белья — оно мягко и туго обтягивает мои соски. Ты пробормотала что-то о постели, и мы легли, а ты сбросила расшнурованные кроссовки и парусиновые брюки, твои ноги загорелые и голые.
Долго-долго мы лежали бок о бок, лаская друг друга, ничего не говоря, а потом ты провела пальцем мне по носу И раздвинула мои губы. Ты накрыла меня собой, целуя меня, нащупывая канал моего тела, отыскивая мою влагу.
Мы двигались вместе; ты перевернула меня, покрыв собой сзади, вытянув шею, чтобы поцеловать меня, слизывая пот с моей верхней губы. Я люблю твою тяжесть, мне нравится, как ею ты удовлетворяешь меня. Люблю твое возбуждение. Мне нравится, что ты не задаешь вопросов, не сомневаешься. В последний возможный миг ты подняла меня и втиснулась между моих ног.
А потом опустилась на меня, твой язык в моих складочках, твои руки на моей груди, и я изогнулась вслед за тобой, а ты — вслед за мной, пока я не кончила.
Я не могла ждать. Я перевернула тебя на спину, взобралась на тебя, глядя в твои закрытые глаза, на твой профиль, а твои руки направляли меня, и движения твои были точны.
Как прекрасна ты на ощупь. Прекрасна во мне, а я в тебе. Прекрасное тело творит геометрию из наших отдельных форм.
Мы обе любим целоваться. Мы много целуемся. Лежа рядом, не в силах разомкнуться. Я засыпаю, вдыхая тебя.
15
Ущелье Айронбридж — местечко в графстве Шропшир, где расположено множество музеев, воссоздающий события и атмосферу времен Промышленного переворота — скачка в развитии производительных сил, перехода от мануфактуры к машинному производству. В Великобритании он охватил периоде 1760-х по 1910 — 20-е гг.