Акапулько

Он снова вернулся к своей прежней работе — телевизионной рекламе. «Чтобы не отказываться от ставшего уже привычным… и такого дорогостоящего!.. богемного образа жизни», — сказал он себе тогда.

Потом был «Самый последний мужчина». Один из актеров, знакомый Формана, решил заняться производством фильмов. Выбрал какой-то малоизвестный роман, уговорил автора обработать его и написать сценарий, набрал труппу актеров, согласных работать по фиксированным расценкам, и попросил Формана быть режиссером. Они снимали фильм по субботам и воскресеньям в Нью-Йорке и его окрестностях, потратили полгода на то, чтобы смонтировать и озвучить его, и еще полгода на то, чтобы подписать контракт на распространение картины. Критики сдержанно хвалили фильм, а тем людям, которые приходили его смотреть, он, по-видимому, нравился; но без имен кинозвезд в титрах, при отсутствии денег на рекламу и неимении других средств для того, чтобы убедить довольно-таки обширную публику в том, что на фильм стоит сходить, «Самый последний мужчина» постепенно сошел с экранов и был забыт.

Тем не менее Форман, как режиссер, стал моден. Он получил два предложения из Голливуда — одно от независимого продюсера из Нью-Йорка, а другое от французского критика, который написал сценарий фильма и хотел, чтобы Форман его поставил. Пол отказал им всем, отказал, чтобы вернуться в театр, к своей первой любви. Он хотел написать большую, настоящую пьесу. Но на бумаге успели появиться только три короткие сцены из нее — у Формана кончились деньги.

Он опять занялся производством телевизионной рекламы. Мэдисон Авеню[25] с охотой была готова использовать способности Формана и его быструю, интеллигентную манеру работы. Они хорошо платили ему, предлагали крупные заказы, но он предпочитал оставаться свободным и самостоятельным и не связывать себя никакими обязательствами.

Теперь, оглядываясь назад, Форман мог видеть, что все неприятности начались внезапно, разом. Прежде всего это коснулось работы. Катастрофы на фондовом рынке привели к тому, что многие компании урезали свои расходы на рекламу. Внезапно стали доступны сорокалетние директора, к которым раньше было просто не пробиться. А управляющие компаний, которые до этого с радостью угощали Формана обильными, дорогостоящими, включающими в себя целых три мартини завтраками, теперь предпочитали через своих секретарш передавать Форману, что их нет на месте.

А тут еще женитьба. Действительность размылась, и поток памяти выбросил на поверхность беспорядочные, как обломки кораблекрушения, воспоминания. «Двадцать сумасшедших лет, двадцать лет, потраченных на писание рекламных текстов и постановку рекламных роликов, — все пошло псу под хвост, все бесславно и бесприбыльно кончилось. Если не считать того, что выиграла для себя Лаура.»

Для активного, деятельного, беспокойного ума Лауры роль супруги и домашней хозяйки была явно мала. Она страстно мечтала делать что-нибудь творческое, созидательное. И Форман согласился научить ее писать рекламные материалы. Час за часом, вечер за вечером, он рассказывал ей о теории рекламы, о правилах и способах ее воплощения на практике. Он помогал отшлифовывать ее мышление, направлял его в профессиональные рамки, обсуждал, критиковал, следил за каждым написанным ею словом. Он был превосходным учителем, требовательным, но терпеливым; он постоянно заставлял ее думать, вносить в работу свои мысли, использовать собственные, часто весьма причудливые вкусы и пристрастия. И наконец, его усилия были вознаграждены — ее работа стала профессиональной.

Удостоверившись, что Лаура может управляться со своим ремеслом самостоятельно, Форман организовал для нее встречу с Милтоном Уолленстайном; тот взял ее к себе и поручил вести какие-то незначительные фирмы. Через два года она стала начальницей отдела, а спустя пару лет ее назначили на должность управляющего. Вскоре после этого она перешла на работу в компанию Томаса Чилдресса. Прошло три месяца, прежде чем Форман узнал, что Лаура спит с Томасом Чилдрессом, спит с ним на протяжении вот уже почти целого года.

Словно поменявшись обычными супружескими ролями с женой, он пытался спасти их брак, пуская в ход уговоры, лесть, просьбы сохранить семью, завести детей, предложения купить старый дом в Коннектикуте.

Лаура нашла все это скорее забавным, чем убедительным. За уговорами последовала безобразная сцена, в которой отличиться старалась каждая из сторон, но ни одна из них не добилась победы; тут было все — и ругательства, и угрозы… Пол ударил ее, а она швырнула в него мраморную пепельницу, которая, угодив ему в голову, буквально выбила у Пола почву из-под ног. Когда Форман был в состоянии снова подняться на ноги, ее уже не было.

Он направился в ближайший бар, а потом в еще один и еще. Дважды его выкидывали из баров за хулиганство, один раз избили до потери сознания; спал он на улице. Один раз его арестовали и отвезли в вытрезвитель. Выйдя на свободу, он напился снова. Через три дня и три ночи он вернулся домой, весь в крови, в грязной вонючей одежде. Лауры не было. Она оставила записку, в которой извещала Формана, что намерена начать бракоразводный процесс.

Днями позже, а может прошли целые недели, Форман очнулся в лечебнице, в Беллеву, в смирительной рубашке. Приятный чернокожий мужчина в белом халате рассказал ему, что он напился в каком-то баре, ввязался в драку, кто-то вытащил нож, и этот нож в конце концов оказался у Формана. Выбравшись из свалки, Форман убежал, а потом, прямо на улице, пытался перерезать себе вены. Услышав о том, как ему не повезло, Форман только покачал головой.

В течение последующих двух недель он четыре раза встречался со штатным психиатром лечебницы, полненькой жизнерадостной женщиной, которой, казалось, нравился его горький юмор (по крайней мере, она на него не обижалась) и которая старалась убедить Формана, что он не сумасшедший. Она, правда, допускала возможность того, что Форман изо всех сил старался сделаться им. Она предложила ему после выхода из больницы посещать ее кабинет пять раз в неделю, по тридцать пять долларов за визит. Форман знал, что он не настолько сумасшедший, но по тактическим соображениям согласился с ее предложением, и на следующее утро был выписан из госпиталя.

Одолжив у приятеля, знакомого по прежней рекламной деятельности, тысячу долларов, Форман приобрел у торговца в Квинз[26] красный «фольцваген» и немедленно отбыл в Мексику, твердо решив привести свою жизнь в порядок. Намерения его были хорошими, но процесс претворения их в жизнь, как и раньше, оказался далеко не безупречным. «Может быть, “Любовь, любовь” станет поворотным моментом, решительно все изменит в моей жизни… Я надеюсь на это. Я буду из кожи вон лезть, чтобы это случилось»…

Заплатив дорожный сбор в Икуале, Форман остановился на заправке. Пока в бак заливали бензин, а мальчишка-подручный протирал лобовое стекло, Пол наведался в туалет, а потом выпил кока-колы, пытаясь снять напряжение в занемевших плечах.

— Направляешься в Акапулько?

Форман поднял глаза. В нескольких шагах от него стоял высокий американец, который в своих сапогах, сомбреро и кожаной куртке с бахромой выглядел как воскресший Джордж Кастер[27]. Худой, с длинными русыми волосами и редкой бороденкой и усиками того же цвета, незнакомец своими водянистыми глазами вглядывался в лицо Формана. Голос его звучал требовательно, почти обвиняюще.

— Держу пари, ты едешь туда же, — ответил Форман.

— Угадал.

— И хочешь, чтобы тебя подбросили?

— Точно так, приятель.

— У меня какое-то странное чувство, что ты специально устроил на меня здесь засаду.

— По существу, ты, наверное, прав. Но я все утро спрашивал всех проезжавших мимо.

— И что?

— В этом мире осталось очень мало любви.

Форман хрюкнул и указал на свой красный «фольцваген». Бородач забрался внутрь и вздохнул.

25

Мэдисон Авеню — улица в Нью-Йорке, где сосредоточены офисы многих рекламных компаний; название улицы стало символом американской рекламной деятельности.

26

Квинз — район на востоке Нью-Йорка, на Лонг-Айленде, где живут в основном бедные слои населения.

27

Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) — американский генерал, воевал с индейцами.