Акапулько

— Как жарко, — сказал он приветливым тоном. — Я попрошу принести прохладительные напитки и мы сможем обсудить…

— Нет смысла. — Бристол не дал ему договорить.

Бернард с трудом подавил в себе желание выругаться. Ох уж эта прямота американцев! Чему тут можно удивляться, что их так не любят по всему свету? Никакого такта. И так много денег…

— Скажите, с вашей точки зрения, мистер Форман, — заговорил Бернард, включив на полную мощность свое обаяние, — какие недостатки вы здесь видите? Говорите откровенно. Можно внести изменения, сделать какие-то исправления, а компенсация…

— Скажу я, — снова вмешался Бристол. — Твоя цена слишком высока. А то, что ты ограничиваешь наши передвижения этим бассейном, не по-дружески. И где сама мисс Саманта Мур? Она, видимо, считает, что мы для нее недостаточно хороши? Или, может, она вообще не хочет, чтобы мы здесь снимали?

— Нет, нет! Вы не должны так думать. Я уверяю вас, сэр, это недоразумение… обо всем можно договориться, обсудим все предложения. Мисс Мур — даю вам слово француза, — так вот, мисс Мур считает за честь принимать у себя таких выдающихся людей. Как и вы, мисс Мур американка, очень демократичная дама. Очаровательная, приятная во всех отношениях. Она, как и я сам, с радостью разрешит вам снимать свой фильм на Вилле Глория…

Внезапное движение привлекло их внимание к террасе над Римским бассейном. За низкой каменной оградой, на фоне ослепительно зеленой листвы деревьев папайи, стояла Саманта Мур. На ней была белая вышитая крестьянская блуза, свободно спустившаяся с одного плеча. Она казалась каким-то романтическим персонажем, одновременно уязвимым и начальственным.

Форман был поражен: ей удалось сконструировать настоящий кадр, создать великолепно обрамленное зрительное клише — и оно работало!

— Бернард, — произнесла она, и голос ее звучал весело и дружелюбно. — Представь меня, пожалуйста, своим друзьям.

«Ягуар» подрулил к тротуару у входа в «Хилтон», и Бристол с Форманом выбрались из машины. Они молча проводили взглядом уезжающего Бернарда, потом Бристол разразился смехом.

— Видел, как я обошелся с этим типом! Он думал, что ему удастся нас обдурить. Как бы не так! На хитрого всегда найдется другой хитрый. Ты был великолепен, Пол, просто великолепен. А как ты ему ляпнул насчет того, что не уверен, что тебе нравится этот гадюшник! Тут-то я ему и влепил! А как ты там расхаживал и осматривал окрестности, как будто тебе ровным счетом наплевать. Отлично… просто здорово. Французишко сдох, вот что я тебе скажу. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что мисс Саманта Мур была на этой террасе все время, слушала весь наш разговор. Послушай меня, ей здорово нужны бабки, иначе зачем еще ей необходимо сдавать этот дом?

— Видишь ли, я об этом никогда не задумывался, — ответил Форман, изо всех сил стараясь не улыбнуться.

— Можешь мне поверить, я-то в этом разбираюсь. А этот Бернард, как он быстро снизил цену, когда увидел, что сделка может пойти ко всем чертям! Я думаю, дамочка-то разорилась в пух и прах, это ясно как божий день. И это навело меня кое на какую мысль. Ее имя все еще популярно. Люди помнят, кто она такая. Она по-прежнему во всех выпусках светской хроники, ведь правильно? А что если я вставлю ее в афиши…

— И не думай, Харри.

— Вставлю ее в картину. Крошечный эпизод. Любой.

— И что она будет делать?

— Искать что-нибудь. Придумаем, если надо. Много она не возьмет, а билеты пойдут нарасхват.

Форман приготовился к битве, открыл рот, чтобы возразить, но, прежде чем он смог вымолвить хоть слово, выражение лица Бристола внезапно и трагически изменилось.

— Опять! Опять эти чертовы кишки!

Форман наблюдал, как его продюсер неуклюже семенящей походкой пытается добраться до входа в отель, и упорно старался не радоваться слишком сильно. «Невезуха.»

Городской рынок Акапулько почти ничем не отличался от рынков в других городах и селениях Мексики. Точно так же вдоль прилавков бродили туристы и местные жители, точно так же они торговались, точно так же покупали.

Мужчины и женщины громко нахваливали свои товары и выкрикивали цены, а дети у лотков тем временем играли в свои игры. Церковный колокол в отдалении исправно отмечал каждые полчаса, мальчишки разносили номера «Эксельсиор» и «Ньюс».

Повсюду стоял смешанный запах свежих и гниющих фруктов, жареной рыбы, мяса, слишком долго пролежавшего на солнце, а также аромат шашлыка, поджаренных такос, свежеиспеченных тортилий. Тут и там высились аккуратные пирамиды апельсинов и бросались в глаза желто-зеленые пятна банановых гроздьев, которые, казалось, никто не в силах подсчитать. Прилавки были завалены перцем чили, специями и пряностями, травами, манго, зелеными кокосовыми орехами, лечебными чаями.

Форману доставляло настоящее удовольствие бывать на этих мексиканских рынках. Ему нравилось бродить по ним, нравилось покупать у добродушно настроенных торговцев, нравилась та импровизированная смесь скудного испанского, плохого английского и выразительного языка жестов при совершении покупок. А теперь он задержался, чтобы рассмотреть хлопчатобумажную толукскую[81] рубашку, украшенную красно-синим шитьем.

— Что вы желаете приобрести, покупатель? — пропел лавочник на своем мелодичном испанском. — Что я могу вам предложить?

— Ничего, — ответил Форман.

— Ага. Чем могу вам помочь? Вам понравилась эта рубашка, — уступлю вам в цене. Дешево отдам. За сколько хотите?

Форман разогнул указательный палец.

Торговец улыбнулся и пожал плечами:

— Тогда, наверное, завтра.

— Тогда, наверное, завтра, — повторил Форман и пошел дальше, почти не ощущая физически, как его толкают и теснят мексиканцы, пробирающиеся по запруженному рынку. На протяжении первых нескольких недель пребывания в Мексике Формана раздражал этот постоянный телесный контакт: люди подходили слишком близко, они вечно толкались локтями, ежесекундно пихались, прижимались и отталкивали друг друга. Со временем, однако, Форман привык к такой манере передвигаться, осознав, что постоянное физическое давление, все эти толчки и тычки, все эти оттирания локтями и плечами на самом деле осторожны и мягки, что они лишены враждебности, скажем, Нью-Йоркской Таймс-Сквер[82]. Здесь касание плоти служило больше бессловесным сигналом присутствия иного существа, безмолвной, невысказанной констатацией потребности другого человека продолжать двигаться в нужном направлении.

Форман миновал гадалку и неторопливо двинулся вдоль длинного ряда лотков, на которых были выставлены гончарные изделия из других районов страны. Впереди шла пара молодых американцев. Худой юноша с нескладной, вихляющей походкой и длинными волосами, которые развевались при каждом его неуклюжем шаге; симпатичная девушка, хорошо сложенная, босая.

Форман догнал их.

— Buenas tardes, Чарльз, — поздоровался он.

Высокий парень обернулся, глаза его были насторожены. Формана он узнал не сразу.

— Здравствуйте, — наконец удалось ему произнести таким тоном, как будто его застали за каким-то запрещенным действием. — Я не ожидал встретить вас здесь.

— Как и в любом другом месте, — подхватил Форман, улыбаясь девушке. Та неловко и смущенно толкнула своего спутника в бок, а в линии губ у нее читалось неодобрение, и все это вместе несколько испортило то впечатление миловидности, которое создалось у Формана. Его всегда озадачивала та вызывающая, почти воинственная сексуальность, которой обладали молодые девушки, — как будто они ждали неодобрения, порицания толпы и тем хотели и могли подтвердить правильность, превосходство своих собственных поступков. Это было, по мнению Формана, довольно утомительной тратой энергии.

— Так случилось, что мне нравятся местные рынки, — добавил он.

— Нравится процесс торга, я полагаю, — сказала девушка.

81

Толука — город в южной части Центральной Мексики, столица штата Мексика; также название вулкана в Центральной Мексике.

82

Таймс-Сквер (Times Square) — район в Манхэттэне, Нью-Йорк, простирающийся от 43-й до 47-й Стрит, там, где пересекаются Бродвей и Седьмая Авеню; район театров, ресторанов и т. п.