Акапулько

Он быстро повернулся, чтобы посмотреть на коротышку-француза. Маленький толстячок, без всяких признаков того, что Бристол ассоциировал с проницательностью и остротой ума, характерными для настоящего бизнесмена. Когда Бристол увидел его в первый раз, Бернард показался ему человеком мягким, слабым, легко управляемым.

— Послушай, Фонт, если нам понравится Вилла Глория, мы можем — никаких, конечно, гарантий дать не могу, ты понимаешь, — так вот, мы можем попробовать Саманту Мур в нашем фильме, дать ей шанс. Как тебе эта мыслишка?

«Все англо-саксонские расы, — напомнил себе Бернард, — обладают той неизбежной и неистребимой вульгарностью, с которой не в силах справиться никакой прогресс цивилизации.» Это, по мнению Фонта, было как-то связано с генами. «Де Голль был абсолютно прав, что не доверял Черчилю и Рузвельту.» Однако бизнес есть бизнес, и голос француза по-прежнему остался вежливым.

— Мисс Мур занятая женщина, и у нее есть все. Друзья, сады, благотворительность, путешествия. Этого достаточно.

— Тогда зачем она хочет сдать свой дом? — спросил Бристол, с видом заговорщика оглядываясь назад, на Формана, который, впрочем, полностью проигнорировал этот молчаливый призыв.

Бернард остался холоден.

— Мое предложение. «Небольшое развлечение, — подумал я, — поможет ей развеяться.» А прибыль от сдачи внаем позволит мне весьма выгодно уменьшить налоги, которыми облагается вилла. Мисс Мур дала свое согласие только лишь по этой причине. В любом случае, все деловые операции будут осуществляться через меня. Исключительно, — закончил он, и в его голосе прозвучал новый оттенок, который испугал Бристола.

— Ага, — произнес он несколькими секундами позже. — Вот мы и приехали.

«Ягуар» плавно затормозил. Перед ними возвышалась пара массивных деревянных дверей, украшенных замысловатой резьбой и вделанных в древней постройки стену из серого камня, которая напомнила Форману государственную тюрьму штата Пенсильвания. Бернард нажал на сигнал и вскоре, при помощи какого-то престарелого привратника, ворота открылись. Узнав Бернарда, он жестом показал, что можно въезжать.

Служанка провела их в дом. Они прошли широким прохладным коридором, по бокам которого в горшках из красной глины были высажены какие-то зеленые растения. Возвышаясь над небольшим кактусовым садиком, огромный каменный дельфин извергал струю воды в фонтан, который был разбит посередине выложенного сине-желтой плиткой патио. Еще с десяток шагов по тенистой, обсаженной деревьями аллее, мимо лимонных и авокадовых деревьев — и вот, наконец, веранда, выходящая на бассейн. Низкие лучи клонящегося к западу солнца ярко блестят, отражаясь от неподвижной воды.

— Итак, начинаем, — сказал Бернард с гордостью человека, демонстрирующего будущему покупателю чужой дом. — La pièce de résistance[79]. Сначала о самом лучшем, да? Слушайте. Бассейн чрезвычайно просторный, неправильной формы. Повсюду изгибы и извивы, как у женщины, да!

Бернард потер ладони, явно чрезвычайно довольный собой.

— А подводная комната? — спросил Форман.

— Я вас туда сейчас отведу, — ответил Бернард.

— Может получиться неплохо, — заметил Бристол. — Съемки снизу, из-под воды. Что ты думаешь насчет цветных прожекторов, Пол? Никто ничего подобного не делал со времен самой Эстер Уилльямс. Сцена вроде этой может передать… — Он остановился, заметив растущий интерес Бернарда к происходящему.

Форман обошел бассейн, взглянул на виллу. Было такое впечатление, будто дом, обратив свое серое, каменистое лицо к морю, рос пластами, постепенно выдавливаясь, вырастая из скалистой породы, и это напомнило Форману о небольших горных полях, делянках (на которых campesinos[80] выращивали маис или бобы), так же уступами облепляющих холмы, так же цепляющихся за каждый клочок скалы. Части массива, видимые только с этого угла, казалось, были выкрашены яркой желтовато-зеленой краской. Мексиканская растительность. Грубые, резкие линии архитектуры этого, похожего на крепость строения смягчались естественными цветами: сочной зеленой окраской листвы, всплесками желтой мимозы, пунцовой бугенвиллией, бело-голубыми оттенками джакаранды.

Форман попытался мысленно представить себе Шелли и Сойера, перемещающихся с уровня на уровень, работающих с деревьями и садами, резкие контуры фигур, смену кадров, возникшее у них, а может быть, и у зрителя чувство обретения новой жизни, ощущения человека, снова почувствовавшего себя живым в этом пустынном, необитаемом, естественном обрамлении.

— Мне нужно разрешение использовать весь дом, — сказал он сухим и невыразительным голосом.

Бернард, изобразив на лице печаль, отрицательно покачал головой.

— Бассейн, подъездная дорожка, все подступы — да. Этот патио, естественно. Обо всем остальном не может быть и речи.

— Это за такую-то цену? — возмутился Бристол.

— Я не уверен, что это место будет работать на меня, пока не получу полной свободы передвижения, — сказал Форман. Он подошел к краю веранды и взглянул на остров Рокета. За полосой воды виднелся узкий пляж, а вблизи от береговых скал курсировали лодки с прозрачным дном, знакомя туристов с обитателями тропических глубин.

Он закрыл глаза и посмотрел на танцующие пятна солнечного света. Два дня назад, просматривая отснятый материал, Форман почувствовал, что его захватило происходящее на экране — то действие, которое он помог сыграть Шелли и Джиму Сойеру. «Наверное, из этой картины и впрямь получится нечто особенное. Может, у меня и вправду есть талант режиссера.» Тогда он заставил себя на время отбросить подобные мысли. Но теперь, на фоне Виллы Глория, этого хвастливого, выставленного напоказ ансамбля из плитки, камня и зелени, ставшего их своеобразным (несовместимым?) мерилом, они почему-то казались менее искусственными, менее, что ли, притянутыми за уши… Как бы то ни было, Форман все больше склонялся к мысли, что «Любовь, любовь» чрезвычайно важна для него самого. И признавая это, он еще больше продвигался по пути постижения правды своей жизни. Вперед…

Он отвернулся от моря. На другом конце Римского бассейна о чем-то быстро говорил Бернард, его руки то и дело взлетали в воздух.

Но Бристол слушал его только краем уха. Его глаза бродили по фасадам и стенам, по садам и дорожкам Виллы Глория. Для него это было роскошным итогом, сладострастным подведением черты под жизненными достижениями — владеть такой усадьбой, демонстрировать каждую ее деталь привилегированным визитерам, знать, что все это твое…

Продюсер снова обратил свое грубо вылепленное лицо к Бернарду Луису Фонту.

— И думать забудь об этом, — сказал Бристол. — Я не могу связывать руки моему режиссеру. А ему, чтобы ты там ни говорил, это место не нравится.

Явственно ощущая неловкость своего положения, Бернард повернулся к Форману.

— Но во всем Акапулько вы не сыщите дома более красивого, обладающего таким разнообразием, такими театральными, так сказать, перспективами. Под вашим умелым руководством как режиссера Вилла Глория станет необычным, оригинальным, визуальным триумфом! Давайте я сейчас покажу вам подводную комнату…

— Мы теряем время, — оборвал его Бристол. — Пошли, Пол. Нужно посмотреть другие дома, на этом свет клином не сошелся.

Форман нацепил подобающую случаю маску.

— Давай, а то не успеем. — Он забавлялся, даже по сути дела восхищался отработанными коммерческими приемами Бристола, его умением торговаться. Для того чтобы получить желаемое, Бристол шел на риск вообще потерять Виллу Глория для своего фильма, потерять ту естественную декорацию, которая идеально подходила для их нужд.

Глаза Бернарда перебегали с одного собеседника на другого, взвешивая и отмеряя. Он был уверен, что американцы хотят снимать свой фильм на Вилле Глория, но за какую цену? Он уже пообещал Саманте, что киношники не будут вторгаться в наиболее личные, так сказать, покои дома. Что же касается всего остального… А может, это просто уловка американцев, чтобы сбить назначенную им цену?

79

La pièce de résistance — здесь: главное блюдо (фр.).

80

Campesinos — крестьяне (исп.).